Волкодав

«Волкодав» — фэнтези-роман Марии Семёновой. Написан в 1995 году. Открыл серию романов, в которую входит 5 книг.

Цитаты

Грязь не сало, высохло и отстало.

Бойся собаки спереди, коня сзади, а колдуньи — со всех сторон!

Знакомый враг всяко родней откровенного чужака.

Как говорили проходчики: бесполезно бросать вызов горе, но с каждым отдельным ее камнем вполне возможно поспорить.

Ведь лучший бой — что так и не был начат.

Не любо — не слушай, а врать не мешай.

Не все дома, винтика не хватает.

Стращали карася, что в пруду потонет…

Не буди лихо, пока оно тихо!

Больше всего тот был похож на полудикого, невероятно свирепого пса из тех, что не попятятся и перед целой стаей волков.

Свои собаки грызутся, чужая не встревай.

Сильный, как медведь, и притом легкий, как кот.

У него дома было заведено: женщина и кошка хозяйствуют в избе, мужчина и собака — во дворе.

Какова жизнь, таков и обычай.

«Не кричи: горе, — наставляет веннская мудрость. — Погоди, покуда увидишь мертвого симурана…»

Парень выпрыгнул из колесницы и пошел вперед, неся перед собой в вытянутой руке сразу три тонких метательных копья остриями вниз. Знак мира, покорности и любви.

Голос предводителя воинов, охотника и певца.

— А сколько тебе было лет, когда ты впервые убил врага? — Ему самому еще не случалось отнимать вражеской жизни, и он считал это постыдным.
— Двенадцать, — сказал Волкодав.

Но нюх на опасность, присущий травленым зверям и битым каторжникам, его еще ни разу не подводил.

Трудно смотреть в глаза мужчине, который сумел оградить твое целомудрие пуще тебя самой.

Вот и женщина, по заслугам и достоинству выбранная вождем, становится своим воинам матерью.

Такими его народ видел своих Богинь. Женская мощь и женская нежность. Грозная удаль и влекущая красота.

И пусть неправого покарает его же собственный меч.

Справедливый меч всегда карает неправого. В том числе и собственного хозяина.

Волкодава славной веннской породы, невозмутимого, нелающего, невероятно свирепого. Внешне эти псы были схожи с волками. И люто их ненавидели. И были знамениты тем, что даже от целой стаи не пускались в бегство, отстаивая тех, кому верно служили.

Не мори овец голодом, больше шерсти продашь

Он все-таки был купеческим сыном, а первейшими путешественниками и торговцами на свете считали аррантов, мономатанцев и саккаремцев. Потому-то любой уважающий себя купец должен был в совершенстве уметь вести торг, составлять долговые расписки и материться на каждом из этих трех языков.

Нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая.

Так смолкают певчие птицы, щебечущие в лесу, когда на дерево опускается беркут.

Двоим воинам, безмолвно созерцавшим Друг друга, уже очень давно никакой нужды не было выпячивать собственные достоинства, подковыривая соперника.

Оба весьма редко пускали в ход все, на что были способны, но тогда уж дрались, как у последнего края, где вряд ли получится выжить и остается лишь дорого продать свою жизнь. Люди, так относящиеся к поединку, обычно не спешат его начинать.

Караульщики не побежали сообщать хозяевам дома о неожиданном госте. Просто отворили дверь и впустили УЛОЙХО вовнутрь. Так впускают только своего человека, друга, давно и прочно натоптавшего тропку в дом.

Мужчина должен любить жену и детей растить, а не за головами охотиться!

Сколько землю топчу, еще ни один мертвец мне не гадил так, как живые!

Никакой корабль тебе не добудет верных людей. А вот люди корабль для тебя либо выстроят, либо купят, либо возьмут…

Когда разговоривают вожаки, всякой мелочи лучше не вмешиваться. Целей будет.

У меня дома говорят так — на чужое мольбище со своими Богами не лезь!

Исход той стычки до сих пор вызывал у него покаянную улыбку, ибо учат Старший и Младший: сделав ошибку, не изводи себя упреками, но осознай свое заблуждение — и тем стань сильнее.

Как говорила госпожа Кендарат: «Бывает, трудно приблизить к ножу ножны, пристегнутые на поясе. Но ведь можно поступить и наоборот…»

А значит, оставалась надежда, что молодой халисунец переживет обидные, пришедшиеся по больному слова, не разобидевшись насмерть, а потом чего доброго даже спросит себя, не было ли в них какого здравого зернышка. Поразмыслит далее — и, глядишь, в самом деле разыщет библиотечный чертог и замучит скупердяя-хранителя, требуя книгу Зелхата…

Бергай с Сурмалом поклонились Наставнику, изо всех сил блюдя ту особую гордость, какая порой бывает присуща злодеям, изобличенным и уходящим на казнь.

Зря ли предупреждает мудрость, бытующая почти у каждого племени, насчет тихого омута, который на самом деле гораздо страшней громогласного переката!..

У тебя есть главное: ты обрел Понимание. А значит, сумеешь и другим указать к нему путь. Не забывай только, что у каждого этот путь свой…

И Хозяйка Судеб, как это у Нее водится, тотчас учинила над ним шутку, ни дать ни взять пробуя по-матерински вразумить: ты, человече, предполагай себе, но имей в виду, что располагать буду все-таки Я…

Не суди, не суди соседа, пока не проходил хоть полдня в его сапогах…

— Кто смирно сидит там, где ему велели сидеть, живет дольше, — усмехнулся Волкодав.
— И помирает со скуки, — не остался в долгу лицедей.

Они не были между собой большими друзьями, а уж Шамаргану ни Волкодав, ни Винитар ни в малейшей степени не доверяли. Но даже заяц и волк вместе спасаются во время лесного пожара, и это подтвердит всякий, выросший в чащах.

Ему даже приснился замечательный сон. Зеленая поляна возле ручья и на ней — несколько величавых собак. Действительно величавых. Некий случай свел в этом сновидении тех, кого он знал в разное время. Саблезубого Тхваргхела, вождя степных волкодавов. Черного богатыря Мордаша. И Старейшую, владычицу утавегу. Присутствовали и еще двое, но как бы не во плоти, а зыбкими тенями, глядящими сквозь кромку миров: пестрый маленький кобелек и косматый великан с плохо обрезанными ушами. И, что самое удивительное, издали за псами наблюдал большой волк, а псы не обращали на смертного врага никакого внимания. Сон так и не дал происходившему внятного объяснения, но все равно это был очень хороший сон. Волкодав преисполнился благодарности — и ощутил, что его благодарность принята по достоинству.

Волкодав тоже усмехнулся — и промолчал. В свое время он целых семь лет провел в таком месте, где крыса, убитая камнем, почиталась за великое лакомство.

И он вправду был похож на очень крупного волка. Но так, как бывают похожи ненавидящие друг друга враги.

И тогда соплеменники старейшины Атавида сделали для троих путешественников то, что горцы Заоблачного кряжа обещали, да не смогли исполнить для Волкодава. Разослали по ближней и дальней округе вести так, как это умеют только рыбаки и охотники. И быстрые лодки помчали гостей с островка на островок, от деревни к деревне. С рук на руки, от одного дружеского очага к следующему. Не так чинно и знаменито, как было бы на «косатке», но с той сердечностью, которой не обеспечат ни деньги, ни знатное происхождение.

С такими врагами, — церемонно поклонился аррант, — тебе, брат мой, можно не торопиться заводить новых друзей.

Он смотрел на Волкодава и Эвриха и думал о том, что эти двое были удивительным образом схожи. Так, как бывают схожи люди, лишенные внешней общности черт, но несущие в себе равный, от одной небесной молнии зажженный огонь.

Но вот снова появился Волкодав — и арранту сразу стало казаться, будто время попятило изрядно назад, и снова он следовал за сумасшедшим венном, впутавшимся в очередное дремучее непотребство, следовал, негодуя и ругаясь на каждом шагу, но при всем том понимая, что не впутаться, если числишь себя человеком, было нельзя…

Думай про то, что тебе кажется самым паскудным, и будешь готов. А случится другое, покажется облегчением.

Но не хлесткий удар заставил Шамоон замолчать. Ей, похоже, перепало что-то от деловой хватки батюшки. Она тоже знала, когда можно биться за выгоду, а когда следует спасать хотя бы то, что еще можно спасти.

«Сердечный друг», с самого начала так и не посмевший издать ни единого звука, едва слышно выдохнул. Он понял, что рядом с ним только что стояла смерть. Приблизилась на расстояние волоска — и отступила… побрезговав.

Афарга кривила надменные губы, парнишка Тартунг взирал на господина и старшего друга в немом восхищении: ишь, оказывается, как густо умел изъясняться благородный аррант!.. Уж сколько они с ним путешествовали, в каких переделках бывали, но подобного красноречия, право, Тартунг доселе за ним даже не подозревал!..

Дикая мысль посетила его: что же за бедствие ожидало Самоцветные горы, если даже мертвые покидали их, не смея остаться?..

По траве ступал Пес из тех, кого немногие счастливые охотники, один раз увидев, потом вспоминают всю жизнь. Гордый, громадный, широкогрудый, одетый в словно бы мерцающую собственным светом, живым золотом и серебром затканную серую шубу…

Однако волшебное существо смотрело ясными серыми глазами, упорно отказываясь бояться.

Волкодав вспоминал виденное когда-то в детстве; громадный грозный пес, растянувшийся на солнышке у крыльца… и маленький трехцветный котенок с коротким хвостиком-морковочкой, устроившийся возле самой его морды, в каком-то вершке от страшных клыков…

Волкодав больше напоминал ей растение сарсан, водившееся в ее родных местах. Тронь его, и плавучий лист сейчас же свернется в зеленый, утыканный колючками шар…

При этом те, кто умней, знают: по-настоящему унизить дух может лишь оскорбление, содержащее толику истины. Скажи могучему боевому кунсу, что у него дырявый корабль, а дружина как стайка детей, боящихся сумерек, — над такими словами лишь весело похохочут. Но если у того же кунса неудачные сыновья, и ты едкими словами опишешь их недостатки — взбешенный враг уже не сумеет быть так спокоен и сосредоточен в бою, как требуется для победы.

Вежливый корчмарь вряд ли богател бы год от года, как это до сих пор у него получалось, если бы не умел должным образом разговаривать с такими вот Ригномерами и еще с кем похуже. И улыбаться им так, чтобы не дать никаких поводов для обиды. Да при всем том от своего не отходить ни на пядь.

Конечно, мать в своем праве — вольна и ремешком вытянуть детище, будь сын хоть вождем.

Всякому суждено рано или поздно встретить свой конец. И не важно, где и когда это произойдет. Важно — КАК…

Кто-то успел опрометчиво рассудить, что волк был ручной и знал венна. Таких зрителей поправили другие, истолковавшие вернее: венн вправду доводился волку своим, но не из-за приручения, а просто по крови. Узнанной и признанной ими обоими.

Мог еще тридцатью тремя способами унизить его, покалечить, вовсе убить… Не стал. Волк выбрал совсем иной и, наверное, самый действенный способ в корне прекратить свару и притом добиться желаемого. Вот только, как это часто в подобных случаях почему-то бывает, оказался этот способ наиболее трудным для него самого.

Винитар недовольно подумал, что мог бы и сам догадаться об имени, если бы удосужился попристальней разузнать, что делалось в городе. Гласила же мудрость длиннобородого Храмна: прежде, нежели входить в дом, прикинь, как будешь выбираться обратно…

Ибо сказанное разумным язычником бывает куда более достойно работы ума, нежели праздная болтовня иных правоверных.

Волк откинулся на пятки, закрывая глаза, и тут только почувствовал, до какой степени вымотал его этот длинный день. Зато теперь в душу изливался покой, которого он не ведал уже давным-давно.

На что Кан-Кендарат, по обычаю своей веры отправившаяся странствовать только после того, как вырастила внуков, лукаво улыбнулась ученику:…

Кнесинка поняла, что не выжмет из него больше ни слова. И сникла, чуть не расплакавшись от бессильной досады. В свои семнадцать лет она умела разговаривать на торгу с шумливым галирадским народом и убеждать сивогривых упрямых мужей, годившихся ей в деды. С одним Волкодавом у нее получалось в точности по присловью о косе, нашедшей на камень. С той существенной разницей, что «камня» этого до смерти боялась вся ее свита. Кто в открытую, кто тайно. Сама кнесинка успела понять: если венн принял решение, уговаривать его бесполезно. Приказывать — тоже. А иногда и расспрашивать, почему так, а не этак. Вот и решил бы, с какой-то детской обидой вдруг подумала кнесинка. Раз и навсегда. За себя и за меня. За нас двоих. Так ведь не хочешь…

Аптахар пел гораздо хуже сына, оставшегося в Галираде, да и на арфе не играл, а скорее бренчал, громко, но без особого ладу. А уж песня, которой он разразился, иных заставила испуганно подскочить. Исполнять такое при кнесинке поистине возможно было только в конце дальней дороги, когда пережитые вместе опасности и труды превращают хозяев и слуг в ближайших друзей.

— На моей родине, — сказала Мангул, — ученик певца, проходя Посвящение, должен сложить и спеть четыре песни. Песнь Печали, чтобы никто не сумел удержаться от слез. Песнь Радости, чтобы высушить эти слезы. Песнь Тщеты, чтобы каждый ощутил себя бессильной песчинкой на берегу океана и понял, что все усилия бесполезны. И Песнь Пробуждения, которая заставляет распрямить спину и вдохновляет на подвиги и свершения. Мне кажется, ты не нашла бы в них того, чего жаждет твой дух, венценосная шаддаат. Позволь, я спою тебе совсем другую песню. Это Песня Надежды. Я слышала ее от одного человека из западного Саккарема. Он утверждал, будто ее сложили рабы страшного горного рудника, из которого нет обратной дороги…

Люди низкого звания совсем не обязательно слагают низкие песни. К тому же я всегда могу приказать ей умолкнуть. Пой, знахарка.

Смолкли гусли. Сделалось слышно, как в ночной темноте холодный ветер шевелил на деревьях листья, еще не успевшие облететь.
— Да, — тихо сказала кнесинка Елень. — Это сочинили невольники, благородный Дунгорм. Подойди ко мне, песенница.
Мангул встала с колен и робко приблизилась. Кнесинка стянула с левого запястья прекрасный серебряный браслет, усыпанный зелеными камешками, и надела его на руку знахарке. Та собралась было благодарить, но Елень Глуздов-на жестом остановила ее. Поднялась и, не прибавив более ни слова, скрылась в палатке.