Галапагосы (Воннегут)

«Галапагосы» (Galápagos) — сатирический постапокалиптический роман Курта Воннегута 1985 года.

Цитаты

Книга первая

	… цвет лица у него был нездоровый, как у корки на пироге в дешевом кафетерии,.. — 2
	… his color was bad, like the crust on a pie in a cheap cafeteria,

	… какой, помимо нашей переусложнённой нервной системы, источник злодеяний, творившихся практически повсеместно, существовал в ту эпоху? Мой ответ: никакого. Если бы не эти невероятно гипертрофированные мозги — Земля была бы совершенно невинной планетой. — 2
	… What source was there back then, save for our overelaborate nervous circuitry, for the evils we were seeing or hearing about simply everywhere? My answer: There was no other source. This was a very innocent planet, except for those great big brains.

	… Дарвин <…> с бородой, пышной, как венки рождественской зелени. — 3
	… Darwin <…> with a beard as lush as a Christmas wreath.

	Лишь в 1832 году одна из самых крохотных и нищих стран на планете, а именно Эквадор, поставила вопрос перед мировым сообществом: все ли согласны с тем, что Галапагос принадлежит Эквадору? Народы не возражали. Народы отнеслись к этому как к безобидной, даже комичной выходке, как если бы Эквадор в припадке великодержавного слабоумия захватил скопление астероидов. — 4
	But then in 1832, one of the smallest and poorest countries on the planet, which was Ecuador, asked the peoples of the world to share this opinion with them: that the islands were part of Ecuador. No one objected. At the time, it seemed a harmless and even comical opinion. It was as though Ecuador, in a spasm of imperialistic dementia, had annexed to its territory a passing cloud of asteroids.

	Те двое, чьи имена отмечены звездочкой, еще до захода солнца окажутся мертвы. Это условное обозначение в дальнейшем будет не раз повторяться на протяжении моего рассказа, давая читателю понять, что тому или иному персонажу вскорости предстоит решающее дарвиновское испытание на силу и живучесть. — 4
	The two with stars by their names would be dead before the sun went down. This convention of starring certain names will continue throughout my story, incidentally, alerting readers to the fact that some characters will shortly face the ultimate Darwinian test of strength and wiliness.

	Оно стояло на внешнем рейде и простояло так долго, что возле якорной цепи образовался огромный плот растительного происхождения. На таком плоту к архипелагу Галапагос мог бы приплыть слонёнок. — 5
	She was anchored offshore, and had been there so long that an enormous raft of vegetable matter had built up around her anchor line. A baby elephant might have reached the Galápagos Islands on a raft that size.

	Всемирный голод, как ранее Девятую симфонию Людвига ван Бетховена, породил очень большой мозг. Все коренилось в человеческом сознании. Люди просто переменили мнение о ценности некоторых бумаг, а результат оказался таким, как если бы Земля сошла с орбиты из-за столкновения с метеором величиной с Люксембург. — 5
	And this famine was as purely a product of oversize brains as Beethoven’s Ninth Symphony. It was all in people’s heads. People had simply changed their opinions of paper wealth, but, for all practical purposes, the planet might as well have been knocked out of orbit by a meteor the size of Luxembourg.

Вообще-то подобные жестокие опыты, бывало, и проводились — над овцами, свиньями или коровами, лошадьми, обезьянами, утками, курами и гусями, но уж никак не над экзотическими обитателями зоопарка, оживавшими в воображении Роя. Его послушать, так он привязывал к столбам павлинов и снежных барсов, горилл, крокодилов и альбатросов. В его большом мозгу атолл Бикини стал Ноевым ковчегом навыворот: туда всякой твари по паре везли, чтобы подвергнуть атомной бомбардировке. — 9

Such a cruel experiment had been performed on animals, of course, on sheep and pigs and cattle and horses and monkeys and ducks and chickens and geese, but surely not on a zoo such as Roy described. To hear him tell it, he had tethered peacocks and snow leopards and gorillas and crocodiles and albatrosses to the stakes. In his big brain, Bikini became the exact reverse of Noah’s ark. Two of every sort of animal had been brought there in order to be atom-bombed.

	… «Что телефонная компания соединила, человек да не разъединит». — 16
	“What the telephone company hath joined together, let no man put asunder.”

	Он жил в одном часовом поясе с Гуаякилем, и глубокая морщина на его лбу, продолженная на юг, к экватору и чуть ниже, встретилась бы с еще более глубокой складкой на лбу *Эндрю Макинтоша. — 17
	He was in the same time zone as Guayaquil, and a line drawn due south from the deep crease in his brow to just below the equator would have found a terminal in an even deeper crease in the brow of *Andrew MacIntosh in Guayaquil.

	Я тебя люблю — Заведём ребёнка, Пусть он подрастёт И воскликнет звонко: «Я тебя люблю — Заведём ребёнка, Пусть он подрастёт И воскликнет звонко…» И т. д. — 20; перевод А. Шульгат
	Of course I love you, So let’s have a kid Who will say exactly What its parents did; “Of course I love you, So let’s have a kid Who will say exactly What its parents did—’” Et cetera.

Капитан: … из всех индейцев, сожжённых за ересь, фон Клейст звали каждого третьего. Карсон: Насколько велик эквадорский подводный флот? Капитан: Четыре подлодки. Они всегда под водой. Вообще не всплывают. Карсон: Вообще? Капитан: Годами. Карсон: Но связь с ними по радио есть? Капитан: Нет. У них режим радиомолчания. Это они сами так предложили. Мы бы и рады с ними поговорить, но они молчат. Карсон: Почему же они не всплывают? Капитан: Об этом надо у них спросить. У нас в Эквадоре демократия, вы же знаете. Даже мы, простые моряки, по очень многим вопросам сами решаем, что делать, а чего не делать. — 21

CAPTAIN: … one out of every three Indians they burned for heresy was named von Kleist. CARSON: How big is the Ecuadorian navy? CAPTAIN: Four submarines. They are always underwater. They never come up. CARSON: Never come up? CAPTAIN: Not for years and years. CARSON: But they keep in touch by radio? CAPTAIN: No. They maintain radio silence. It’s their own idea. We would be glad to hear from them, but they prefer to maintain radio silence. CARSON: Why have they stayed underwater so long? CAPTAIN: You will have to ask them about that. Ecuador is a democracy, you know. Even those of us in the Navy have very wide latitude in what we can or cannot do.

	Капитан: Вот! Они аполитичны. Точно, канка-бонос аполитичны. Карсон: Но они граждане Эквадора? Капитан: Да, разумеется. Я уже сказал, у нас демократия. Один людоед — один голос. — 21
	CAPTAIN: Apolitical is what the Kanka-bonos are. CARSON: But they are citizens of Ecuador? CAPTAIN: Yes. Of course. I told you it was a democracy. One cannibal, one vote.

	Акулы и косатки осуществляют гибкий и эффективный контроль за численностью человеческого населения, и голодающих в мире нет. — 22 (через миллион лет)
	Killer whales and sharks keep the human population nice and manageable, and nobody starves.

	Маленькое ржавеющее судёнышко стало непременной частью ландшафта, неотличимой от неподвижных скал. Но сейчас возле него встал небольшой танкер, нянчивший его, как кит, наверное, нянчит маленького китёнка. Он через гибкий шланг переливал ему дизельное топливо. Топливо служило для турбин «Сан-Матео» аналогом материнского молока. — 25
	That rusty little ship had become such a permanent fixture that it might as well have been a lifeless rock out there. But now he saw that a small tanker had come alongside the San Mateo, and was nursing it as a whale might have nursed a calf. It was excreting diesel fuel through a flexible tube. That would be mother’s milk to the engine of the San Mateo.

Этот новый тип взрывчатки учёные обладатели больших мозгов, разрабатывавшие военную технику, считали большим шагом вперёд. До тех пор пока они убивали людей, не прибегая к ядерному оружию, они считались гуманными политиками. Пока они не обращались к ядерному оружию, никто не называл бойню, шедшую со дня окончания Второй мировой войны, ее настоящим именем: Третья мировая война. — 26

This new explosive was regarded as a great boon to big-brained military scientists. As long as they killed people with conventional rather than nuclear weapons, they were praised as humanitarian statesmen. As long as they did not use nuclear weapons, it appeared, nobody was going to give the right name to all the killing that had been going on since the end of the Second World War, which was surely “World War Three.”

[Ракета] впервые пробудилась от младенческого сна и уже была по уши влюблена в тарелку радара на навигационной башне Гуаякильского международного аэропорта. Эта удивительная любительница радаров чем-то напоминала гигантскую сухопутную черепаху Галапагосского архипелага: все нужное ей для жизни содержалось у неё внутри панциря. — 34

That was its first taste of life, but already it was madly in love with the radar dish atop the control tower at Guayaquil International Airport, a legitimate military target, since Ecuador kept ten of its own warplanes there. This amazing radar lover under the colonel’s plane was like the great land tortoises of the Galápagos Islands to this extent: It had all the nourishment it needed inside its shell.

	Ещё, несмотря на уменьшившийся размер мозга, люди по-прежнему много смеются. Когда они лежат стайкой на берегу и кто-то пукает, все разражаются смехом, как миллион лет назад. — 36
	And people still laugh about as much as they ever did, despite their shrunken brains. If a bunch of them are lying around on a beach, and one of them farts, everybody else laughs and laughs, just as people would have done a million years ago.

	Перуанский пилот Рикардо Кортец, вдохнувший искру жизни в ракету, думал сосватать ей «Байя де Дарвин», однако на «Байя де Дарвин» радара уже не было, что с точки зрения ракеты лишало судно всяческой привлекательности. — 38
	The Peruvian pilot who gave the rocket the spark of life, Ricardo Cortez, imagined that he had caused it to fall in love with the radar dish of the Bahía de Darwin, who no longer had radar and so, as far as that particular sort of rocket was concerned, was without sex appeal.

Книга вторая

Я, только я должен сейчас решить, как быть с голубым туннелем: не исчерпался ли запас моего любопытства по поводу жизни на Земле? Если да, то мне оставалось сделать один шаг в подобие шланга от пылесоса. По моему отцу, бывшему писателю-фантасту Килгору Трауту, не определить, есть ли внутри тяга, как в пылесосе. Отец стоит на краю светоносного жерла, мерцающего, подобно электрическим духовкам и плитам «Байя де Дарвин», и разговаривает со мной. — 7

The question the blue tunnel implies by appearing is one only I can answer: Have I at last exhausted my curiosity as to what life is all about? If so, I need only step inside what I liken to a vacuum cleaner. If there is indeed suction within the blue tunnel, which is filled with a light much like that cast off by the electric stoves and ovens of the Bahía de Darwin, it does not seem to trouble my late father, the science fiction writer Kilgore Trout, who can stand right in the nozzle and chat with me.

	Вот я пишу Не волнует ли меня неосновательность такого писательства: воздухом по воздуху? Что ж, слова мои будут не менее долговечны, чем всё, написанное моим отцом, или Шекспиром, или Бетховеном, или Дарвином. — 14
	Does it trouble me to write so insubstantially, with air on air? Well—my words will be as enduring as anything my father wrote, or Shakespeare wrote, or Beethoven wrote, or Darwin wrote.

Перевод

А. Колотов, 2000 («Галапагос») — с некоторыми уточнениями