Дикие таланты

«Дикие таланты» (англ. Wild Talents) — последняя книга Чарльза Форта, вышедшая в 1932 году, через несколько недель после его кончины.

Цитаты

Здесь представлены оригинальные мысли самого Форта.

	Но самый живой интерес у меня вызывают не явления, а связи между явлениями. Я потратил массу времени, размышляя о не внушающих доверия псевдосвязях, которые называют совпадениями. Что, если некоторые из них не являются совпадениями? — глава 2
	But my liveliest interest is not so much in things, as in relations of things. I have spent much time thinking about the alleged pseudo-relations that are called coincidences. What if some of them should not be coincidences?

Порой я являюсь собирателем сведений, и только таковым, и, вероятно, выгляжу пошлым и скаредным, собирая стопки заметок и получая удовольствие от чисто количественного увеличения моих историй. А иногда бывает и так, что я радуюсь, когда неожиданно для себя натыкаюсь на какую-нибудь отвратительную историю, которая, может быть, вовсе и не выдумка, и тому, что этот жуткий эпизод, может быть, сведёт с ума читателя моих более или менее благопристойных работ. Но всегда присутствует необъяснимое ощущение взаимосвязи событий, которые я отмечаю, и именно это смутное, навязчивое, зачастую высокомерное понимание или подозрение заставляет меня накапливать, накапливать, накапливать… Или, испытывая ощущение наличия взаимосвязи у, казалось бы, самых несвязанных между собой происшествий, которые тем не менее можно объединить общей темой, я похож на первобытного земледельца, убеждённого, что зебру и корову можно впрячь в одну упряжку и заставить тянуть плуг… — глава 4

Sometimes I am a collector of data, and only a collector, and am likely to be gross and miserly, piling up notes, pleased with merely numerically adding to my stores. Other times I have joys, when unexpectedly coming upon an outrageous story that may not be altogether a lie, or upon a macabre little thing that may make some reviewer of my more or less good works mad. But always there is present a feeling of unexplained relations of events that I note; and it is the far-away, haunting, or often taunting, awareness, or suspicion, that keeps me piling on— Or, in a feeling of relatability of seemingly most incongruous occurrences that nevertheless may be correlated into the service of one general theme, I am like a primitive farmer, who conceives that a zebra and a cow may be hitched together to draw his plow—

	История науки — история преодоления неуважительного отношения и насмешек. Идея существования оборотней в основном представляется мне глупой, выродившейся и суеверной, а значит, я склонен относиться к ней с уважением. Она настолько смешна, что я воспринимаю её всерьёз. — глава 10
	The history of science is a record of the transformations of contempts and amusements. I think that the idea of werewolves is most silly, degraded, and superstitious; therefore I incline toward it respectfully. It is so laughable that I am serious about this.

Повсюду есть запретные или игнорируемые темы. Монахи от науки пребывают в состоянии самодовольной ограниченности, с помощью которой они отгораживаются от непроходимых джунглей событий. Или, во всяком случае, так поступают некоторые из них. Сегодня весьма значительная их часть перенимает обычаи местного населения. Дервиши от науки безумно суетятся, выставляя напоказ свои поразительные заявления, но, несмотря на всю суету, они по большей части продвинулись не слишком далеко, и всё их возбуждение — не более чем гиперболизированное старомодное самодовольство. — глава 13

Everywhere is the tabooed, or the disregarded. The monks of science dwell in smuggeries that are walled away from event-jungles. Or some of them do. Nowadays a good many of them are going native. There are scientific dervishes who whirl amok, brandishing startling statements; but mostly they whirl not far from their origins, and their excitements are exaggerations of old-fashioned complacencies.

У меня есть одна теория, согласно которой наш мир подобен гермафродиту. Или что он непродуктивен, в том смысле, что живые существа, моря, дома, деревья и плоды деревьев, его «вечные истины» и «вековые основы» — все то, что, как нам кажется, он воспроизводит, — лишь неустойчивые колебания, которые мы принимаем за настоящее воспроизводство, потому что наблюдаем их в чрезвычайно замедленном виде. Моя трактовка богословия состоит в том, что хотя оно бесчисленное количество раз заходило в тупик, оно несёт понимание единства этого мира, возможно, одного из бесчисленного множества миров во вселенной, а в основе искажений богословия лежит интуитивное осознание того, что в целом этот мир находится в непродуктивном состоянии. Отсюда и представления о божественном бесплодии, иллюстрациями которых являются образы белокурых гермафродитов. Разумеется, существуют отдельные легенды об ангелах мужского пола, но подобные истории являются символами противоречивости, которая сосуществует с необыкновенной целостностью всего сущего… Партеногенез является важнейшим, исключительным принципом всех вещей, существ, мыслей и состояний. Я, мягко говоря, сомневаюсь в том, что половые отношения, которыми заканчивается любой роман, и есть партеногенез: но человечество, если его рассматривать как единое целое, поддерживает себя самооплодотворением. Если не считать редких и невразумительных историй о случаях вмешательства в этот процесс внешних сил, нет свидетельств укреплений человеческого рода со стороны горилл, гиен или свиней. — глава 15

Now I have a theory that our existence is a hermaphrodite— Or the unproductivity of it, in the sense that the beings, and seas, and houses, and trees, and the fruits of trees, its "immortal truths", and "rocks of ages" that it seems to produce are only flutters that seem to be real productions to us, because we see them very slow-motioned. My interpretation of theology is that, though mythologically much confused, it is an awareness of the wholeness of one existence — perhaps one of countless existences in the cosmos — and that its distortions are founded upon intuitive knowledge of the unproductive state of this one existence, as a whole — and so its visions of a divine sterility, which are illustrated with figures of blonde hermaphrodites. Of course there are stray legends of male angels, but such stories are symbols of the inconsistency that co-exists with the consistency of all things phenomenal— Or that parthenogenesis is the essential principle of all things, beings, thoughts, states, phenomenal. I'd be queried, if I should say, of the consummation of any human romance, that it is parthenogenetic: but humanity, regarded as a whole, is sustained by self-fertilization. Except for occasional, vague stories of external enrichments, there are no records of invigorations imparted to the human kind from gorillas, hyenas, or swine.

Есть бабочки, которые, когда сложат крылья, становятся настолько похожими на сухие листья, что на расстоянии нескольких футов их не отличишь от сухих листьев. <…> Существует так много примеров этого чуда, что у меня возникла теория, согласно которой сами люди никогда бы не развились из низших животных, но в раннюю эпоху, когда всё было так изменчиво, одно человеческое существо, из какого-то иного мира, появилось на этой Земле, и многие виды животных взяли его за образец и стали грубо и до смешного примитивно копировать… — глава 18

There are butterflies, which, with wings closed, look so much like dried leaves that at a distance of a few feet they are indistinguishable from dried leaves. <…> There have been so many instances of this miracle that I now have a theory that, of themselves, men never did evolve from lower animals: but that, in early and plastic times, a human being from somewhere else appeared upon this earth, and that many kinds of animals took him for a model, and rudely and grotesquely imitated his appearance…

Во что верить — в Бога — в Ничто — в Эйнштейна, — зависит от моды. Профессоры колледжей — манекены, которые в поисках веры примеряют самые последние новинки и, не отставая от моды, ведут за собой своих юных учеников. Мода часто возвращается к старому, но, чтобы быть популярной, она видоизменяется. Быть может, доктрина видоизменённого колдовства получит широкое признание. Приходите ко мне, и, может быть, я сделаю вас элегантными. Сейчас вполне возможно подправить те убеждения, которые в данный момент считаются непривлекательными, и снова придать им фешенебельный вид. Я убеждён в том, что ни в религии, ни в науке, ни в философии нет ничего такого, что можно было бы счесть чем-то большим, нежели симпатичной одёжкой, пригодной для непродолжительной носки. — глава 22

Belief in God — in Nothing — in Einstein — a matter of fashion— Or that college professors are mannequins, who doll up in the latest proper things to believe, and guide their young customers modishly. Fashions often revert, but to be popular they modify. It could be that a re-dressed doctrine of witchcraft will be the proper acceptance. Come unto me, and maybe I'll make you stylish. It is quite possible to touch up beliefs that are now considered dowdy, and restore them to fashionableness. I conceive of nothing, in religion, science, or philosophy, that is more than the proper thing to wear, for a while.

	Единственное, что вызывает у нас полное неприятие, — не наука, а мнение, гласящие, что мы находимся в конфликте с наукой. Это устаревшее мнение. — глава 24
	Our only important opposition is, not science, but a belief that we are in conflict with science. This is an old-fashioned belief.

Каждая наука — изуродованный осьминог. Не будь её щупальца обрублены, она бы нащупала дорогу, которая ведёт к волнующим открытиям. Для истинного поборника науки результатом научных размышлений должно стать явление благого, истинного и прекрасного. Но отсечение щупалец внушает страх. Для нашего искалеченного разума лишь изувеченное является тем, что мы называем понятным, потому что неотсечённое всегда перерастает в нечто другое. — глава 26

Every science is a mutilated octopus. If its tentacles were not clipped to stumps, it would feel its way into disturbing contacts. To a believer, the effect of the contemplation of a science is of being in the presence of the good, the true, and the beautiful. But what he is awed by is Mutilation. To our crippled intellects, only the maimed is what we call understandable, because the unclipped ramifies away into all other things

Глава 7

Сейчас у меня возникла теория, согласно которой весь наш мир — организм, причём очень старый, шарообразная сущность внутри звёздной скорлупы, плывущей в некой сверхсущности, где может быть бесчисленное множество других организмов — а мы как клетки, входящие в её состав, принимаем участие в процессе старения и подчиняемся законам этого процесса. Теологи понимали, что идеалом является имитация Бога. Если мы являемся частью такой органической сущности, то эта сущность и будет для нас Богом, точно так же, как я являюсь Богом для клеток, из которых состою. Когда я смотрю на себя, а также на кошек и на собак, поведение которых с возрастом становится все менее беспорядочным и все более близким к безупречному, я понимаю, что нас облагораживает наша дряхлость. Я прихожу к выводу, что в наших отдельных жизнях добродетель, аскетизм и соблюдение норм морали представляют собой труднодостижимые идеалы, потому что являются имитациями состояния цельной сущности, очень древней, добродетельной и безупречной. Идеальное состояние — кротость, или смирение, или полуболезненное состояние пожилого человека. Год за годом я становлюсь всё благороднее и благороднее. Если я смогу дожить до того времени, когда стану в достаточной степени немощным, я несомненно буду святым.

I now have a theory that our existence, as a whole, is an organism that is very old — a globular thing within a starry shell, afloat in a super-existence in which there may be countless other organisms — and that we, as cells in its composition, partake of, and are ruled by, its permeating senility. The theologians have recognized that the ideal is the imitation of God. If we be a part of such an organic thing, this thing is God to us, as I am God to the cells that compose me. When I see myself, and cats, and dogs losing irregularities of conduct, and approaching the irreproachable, with advancing age, I see that what is ennobling us is senility. I conclude that the virtues, the austerities, the proprieties are ideal in our existence, because they are imitations of the state of a whole existence, which is very old, good, and beyond reproach. The ideal state is meekness, or humility, or the semi-invalid state of the old. Year after year I am becoming nobler and nobler. If I can live to be decrepit enough, I shall be a saint.

Сейчас у меня есть теория, согласно которой наше существование — призрак сущности, которая умерла давным-давно и, по всей вероятности, в почтенном возрасте, то есть эта сущность является призраком. А значит, нереальность её составных элементов — призрачное правосудие, воображаемые присяжные и неправдоподобные судьи. По-видимому, для того чтобы выжить в этом старом привидении, призрачное правосудие время от времени должно показывать своё призрачное расположение к публичным выступлениям. При достаточной гласности торжествует Справедливость.

I now have a theory that our existence is a phantom — that it died, long ago, probably of old age — that the thing is a ghost. So the unreality of its composition — its phantom justice and make-believe juries and incredible judges. There seems to be a ghostly justice surviving in the old spook, having the ghost's liking for public appearances, at times. Let there be publicity enough, and Justice prevails.

Глава 27

С моей точки зрения, чародеями являются все люди, которые умеют что-то делать, собаки, которые выслеживают невидимую добычу, почтовые голуби, гипнотизирующие птиц змеи и гусеницы, которые превращаются в бабочек. Простые люди (как, впрочем, и высший класс) считают чародеев более «возвышенными» формами жизни, чудеса стандартизированы и ограничены, сфера человеческой деятельности расширяется, и «занятия спортом», как выражаются биологи, теперь гораздо чаще встречаются в обществе. Но дальнейшее развитие очень сильно зависит от чувства уверенности в вознаграждении за усердие: тяжёлый труд и разочарования во время долгого низкооплачиваемого периода обучения заставляют задаваться вопросом, а стоит ли вообще чему-либо учиться. Вознаграждение зависит от соответствия с духом эпохи. Рассматривая современные данные, приходишь к выводу, что многие из факиров прошлого, кого теперь называют святыми, показывали (либо с большим или меньшим успехом пытались показать) чудеса, каковые им приписывают. Чудеса или фокусы, которые были на руку господствующей власти, поощрялись, чудеса, которые ей противоречили, или не содействовали прославлению церкви, не одобрялись или жестоко подавлялись. Не могло быть никакого развития механических, химических или электрических чудесно и в последующую эпоху Материализма (или Индустриальную) сложилось схожее состояние раболепия перед теми, кто господствует, поэтому молодых людей обучают гордиться своей работой, творить и изобретать в тех сферах деятельности, которые, по всей вероятности, интересуют акционеров, и приучают считать, что все виды волшебства, за исключением их собственного, индустриального чародейства, суть обман, суеверия или байки газетчиков. Будучи продуктом Индустриальной эпохи и наблюдая во всех сферах применения лишь преимущества-недостатки, я, тем не менее, в значительной степени являюсь лишь практикующим философом… Выйдя на след практического колдовства, мы сразу почувствуем душок утилитарности…

My general expression is that all human beings who can do anything; and dogs that track unseen quarry, and homing pigeons, and bird-charming snakes, and caterpillars who transform into butterflies, are magicians. In the lower — or quite as truly higher, considering them the more aristocratic and established — forms of being, the miracles are standardized and limited: but human affairs are still developing, and "sports", as the biologists call them, are of far more frequent occurrence among humans. But their development depends very much upon a sense of sureness of reward for the pains, travail, and discouragements of the long, little-paid period of apprenticeship, which makes questionable whether it is ever worth while to learn anything. Reward depends upon harmonization with the dominant spirit of an era. Considering modern data, it is likely that many of the fakirs of the past, who are now known as saints, did, or to some degree did, perform the miracles that have been attributed to them. Miracles, or stunts, that were in accord with the dominant power of the period were fostered, and miracles that conflicted with, or that did not contribute to, the glory of the Church, were discouraged, or were savagely suppressed. There could be no development of mechanical, chemical, or electric miracles— And that, in the succeeding age of Materialism — or call it the Industrial Era — there is the same state of subservience to a dominant, so that young men are trained to the glory of the job, and dream and invent in fields that are likely to interest stockholders, and are schooled into thinking that all magics, except their own industrial magics, are fakes, superstitions, or newspaper yarns. I am of the Industrial Era, myself; and, even though I can see only advantages-disadvantages in all uses, I am very largely only a practical thinker— Or the trail of a working witchcraft — and we're on the scent of utilities —

	На протяжении всей этой книги я занимал позицию, согласно которой никто не может всегда ошибаться, но, похоже, я настолько приблизился к истине, что во мне проявилось нечто от злого гения.
	Throughout this book, I have taken the stand that nobody can be always wrong, but it does seem to me that I approximated so highly that I am nothing short of a negative genius.

Перевод

Ю. Яблоков, 2008

О книге

	… своего рода неиллюстрированное «Хотите верьте, хотите нет» из газетных вырезок со всего мира. Любой, кто хоть немного знаком с газетной работой, будет знать, что почти все статьи, относящиеся к научным или околонаучным вещам, обычно настолько искажены, неточны, что бесполезны во всех отношениях. Тем не менее, для мистера Форта любые газетные сообщения обладают наивысшей правдивостью…
	… a sort of unillustrated “Believe it or Not,” from newspaper clippings all over the world. Anyone, who has any acquaintance at all with newspaper work, will know that nearly all items pertaining to things scientific or near-scientific are usually so garbled, distorted and inaccurate that they are worthless to all intents and purposes. Yet to Mr. Fort any and all newspaper reports are the ultimate in veracity…
	— К. Э. Брандт

Ссылки

• Wild Talents // resologist.net