«Еврейские мелодии» (англ.Hebrew Melodies) — сборник Джорджа Байрона 1815 года из 24 стихотворений, написанных для мелодий Айзека Нейтена. В том же году поэт сделал «То час» первой строфой поэмы «Паризина».
Она идёт во всей красе —
Светла, как ночь её страны.
Вся глубь небес и звёзды все
В её очах заключены,
Как солнце в утренней росе,
Но только мраком смягчены. — перевод: С. Я. Маршак
She walks in Beauty, like the night
Of cloudless climes and starry skies;
And all that's best of dark and bright
Meet in her aspect and her eyes:
Thus mellowed to that tender light
Which Heaven to gaudy day denies.
Разорваны струны на арфе забвенной
Царя-песнопевца, владыки народов, любимца небес!
Нет более арфы, давно освященной
Сынов иудейских потоками слез!
О, сладостны струн её были перуны!
Рыдайте, рыдайте! на арфе Давида разорваны струны!
Гармонией сладкой она проницала
Железные души, медяные груди суровых людей;
Ни слуха, ни сердца она не встречала,
Чтоб их не восхитить до звездных полей
Чудесным могуществом струнного звона.
Священная арфа Давида сильнее была его трона. — перевод: Н. И. Гнедич, 1821 («Арфа Давид»)
The Harp the Monarch Minstrel swept,
The King of men, the loved of Heaven!
Which Music hallowed while she wept
O'er tones her heart of hearts had given—
Redoubled be her tears, its chords are riven!
It softened men of iron mould,
It gave them virtues not their own;
No ear so dull, no soul so cold,
That felt not—fired not to the tone,
Till David's Lyre grew mightier than his Throne!
— «Разорваны струны на арфе забвенной…» (The harp the Monarch Minstrel swept)
Не за себя мы, умирая,
У края пропасти дрожим
И, к цепи жизни припадая
Звеном последним дорожим. — перевод: Д. Л. Михайловский, 1870-е
… 'tis not for self
That we so tremble on the brink;
And striving to o'erleap the gulf,
Yet cling to Being's severing link.
— «О, если там, за небесами…» (If that High World)
Робеем мы
Не за себя перед могилой,
Стремясь над бездной грозной тмы
Ещё к бытью с истлевшей силой. — перевод: И. И. Козлов, 1836 («Еврейская мелодия»)
— то же
Если смерть юной девы нужна,
Чтоб отчизна была спасена
От войны, от неволи, от бед…
Мой отец! свой исполни обет!..
Но, отец! кровь моя так чиста,
Как минуты последней мечта;
О, открой мне объятья свои
И пред смертию дочь осени!
Я свою уж забыла печаль,
С жизнью мне расставаться не жаль,
И, убитой любимой рукой,
Будет мил мне могильный покой. — перевод: П. А. Козлов, 1870-е
Since our Country, our God—Oh, my Sire!
Demand that thy Daughter expire;
Since thy triumph was bought by thy vow—
Strike the bosom that's bared for thee now!
And the voice of my mourning is o'er,
And the mountains behold me no more:
If the hand that I love lay me low,
There cannot be pain in the blow!
And of this, oh, my Father! be sure—
That the blood of thy child is as pure
As the blessing I beg ere it flow,
And the last thought that soothes me below.
Если требуют Бог и Страна,
Чтоб я смерти была предана,
Я готова! — Исполни обет
Ради наших грядущих побед!
Уж не бегать мне в горы и с гор,
Но гляди: беспечален мой взор.
Нет ни боли, ни зла, ни тоски,
Если смерть — от любимой руки.
Кровь моя, что молитва, чиста,
Что твои мне даруют уста,
Как последние думы мои —
Воплощенье дочерней любви. — перевод: Е. Д. Фельдман, 1984, 1994
— то же
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец, Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слёз хочу, певец, Иль разорвётся грудь от муки.
Страданьями была упитана она, Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал — теперь она полна, Как кубок смерти, яда полный. — перевод: М. Ю. Лермонтов, 1830 («Еврейская мелодия»)
But bid the strain be wild and deep, Nor let thy notes of joy be first:
I tell thee, minstrel, I must weep, Or else this heavy heart will burst;
For it hath been by sorrow nursed, And ached in sleepless silence long;
And now 'tis doomed to know the worst, And break at once—or yield to song.
— «Душа моя мрачна» (My Soul is Dark)
Но песни печали, певец, мне воспой:
Для радости сердце моё уж не бьётся;
Заставь меня плакать; иль долгой тоской
Гнетомое сердце моё разорвётся!
Довольно страдал я, довольно терпел;
Устал я! — Пусть сердце или сокрушится
И кончит земной мой несносный удел,
Иль с жизнию арфой златой примирится. — перевод: Н. И. Гнедич, 1824 («Мелодия»)
— то же
Вечерних облаков кайма Хранит свой нежный цвет,
Когда весь мир объяла тьма И солнца в небе нет.
Так в глубину душевных туч Твой проникает взгляд:
Пускай погас последний луч — В душе горит закат. — перевод: С. Я. Маршак
As clouds from yonder sun receive A deep and mellow dye,
Which scarce the shade of coming eve Can banish from the sky,
Those smiles unto the moodiest mind Their own pure joy impart;
Their sunshine leaves a glow behind That lightens o'er the heart.
— «Ты плачешь» (I saw thee weep)
Ты кончил жизни путь, герой!
Теперь твоя начнётся слава,
И в песнях родины святой
Жить будет образ величавый,
Жить будет мужество твоё,
Освободившее её.
Пока свободен твой народ,
Он позабыть тебя не в силах.
Ты пал! Но кровь твоя течёт
Не по земле, а в наших жилах;
Отвагу мощную вдохнуть
Твой подвиг должен в нашу грудь. — перевод: А. Н. Плещеев
Thy days are done, thy fame begun; Thy country's strains record
The triumphs of her chosen Son, The slaughters of his sword!
The deeds he did, the fields he won, The freedom he restored!
Though thou art fall'n, while we are free Thou shalt not taste of death!
The generous blood that flowed from thee Disdained to sink beneath:
Within our veins its currents be, Thy spirit on our breath!
— «Ты кончил жизни путь» (Thy Days are done)
Я не знал ни единого дня
Наслажденья без горькой приправы,
Даже блеск, окружавший меня,
Был мне пыткой среди моей славы.
Полевую змею укротит
Заклинаний волшебная сила;
Но чья власть ту ехидну смирит,
Что кольцом своим сердце сдавила? — перевод: Д. Л. Михайловский
There rose no day, there roll'd no hour Of pleasure unembitter'd;
And not a trapping deck'd my power That gall'd not while it glitter'd.
The serpent of the field, by art And spells, is won from harming;
But that which coils around the heart, Oh! who hath pwer of charming?
— «Всё суета, сказал учитель» (All Is Vanity, Saith the Preacher)
Мариамна! То сердце, по чьей пролилася вине
Неповинная кровь, — и само обливается кровью!
Жажда мести и гнев улеглися во мне,
Презреньем сменясь и любовью.
Мариамна, где ты? Если б стоны и вопли мои
Донеслися к тебе, для которой раскрылась могила,
Ты простила бы мне в бесконечной любви,
Если б небо само не простило!
Неужели мертва? И убийцы наемного меч
Совершил приговор, повинуяся мести ревнивой?
Он висит надо мной, нити жизни готовясь пресечь,
Над собой приговор я свершу справедливый. — перевод: О. Н. Чюмина
Oh, Mariamne! now for thee The heart for which thou bled'st is bleeding;
Revenge is lost in Agony And wild Remorse to rage succeeding.
Oh, Mariamne! where art thou? Thou canst not hear my bitter pleading:
Ah! could'st thou—thou would'st pardon now, Though Heaven were to my prayer unheeding.
And is she dead?—and did they dare Obey my Frenzy's jealous raving?
My Wrath but doomed my own despair: The sword that smote her 's o'er me waving.
— «Плач Ирода о Мариамне» (Herod's Lament for Mariamne)
Ассири́яне шли, как на стадо волки́,
В багреце их и в злате сияли полки;
И без счёта их копья сверкали окрест,
Как в волнах галилейских мерцание звезд. <…>
Вот расширивший ноздри повергнутый конь,
И не пышет из них гордой силы огонь,
И как хладная влага на бреге морском,
Так предсмертная пена белеет на нём.
Вот и всадник лежит, распростёртый во прах,
На броне его ржа, и роса на власах,
Безответны шатры, у знамён ни раба,
И не свищет копьё, и не трубит труба.
И Ассирии вдов слышен плач на весь мир,
И во храме Ваала низвержен кумир,
И народ, не сражённый мечом до конца,
Весь растаял как снег перед блеском творца. — перевод: А. К. Толстой, 1856
The Assyrian came down like the wolf on the fold,
And his cohorts were gleaming in purple and gold;
And the sheen of their spears was like stars on the sea,
When the blue wave rolls nightly on deep Galilee. <…>
And there lay the steed with his nostril all wide,
But through it there rolled not the breath of his pride;
And the foam of his gasping lay white on the turf,
And cold as the spray of the rock-beating surf.
And there lay the rider distorted and pale,
With the dew on his brow, and the rust on his mail:
And the tents were all silent—the banners alone—
The lances unlifted—the trumpet unblown.
And the widows of Ashur are loud in their wail,
And the idols are broke in the temple of Baal;
And the might of the Gentile, unsmote by the sword,
Hath melted like snow in the glance of the Lord!
— «Поражение Сеннахериба» (The destruction of Sennacherib), 17 февраля 1815
Ассириянин шёл, точно волк на овец,
И блистали на воинах медь и багрец,
И, как тысячи звёзд в галилейской ночи,
Золотые сверкали щиты и мечи. <…>
Конь упал, и не ходит могучая грудь,
И не прянуть ему, и ноздрей не раздуть,
И предсмертная пена из губ скакуна,
Словно пенистый горный поток, холодна.
Мертвый всадник недвижно глядит в небеса,
Ржа покрыла кольчугу, и брови — роса.
И шатер обезлюдел, и стяг позабыт,
И недвижно копьё, и труба не трубит.
И кумиры Ваала повержены в прах,
Ибо вдовы кричат в ассирийских домах,
И без боя, как тают под солнцем снега,
В блеске божьем растаяла сила врага. — перевод: В. В. Левик, 1974
Дс. Киннерд <…> обратился ко мне с просьбой сочинить слова для одного композитора, который собирается издать «древние, неоспоримо истинные еврейские мелодии», кои прекрасны, и на мотив оных, несомненно, Давид и пророки распевали «песнопения Сиона». Я написал девять или десять текстов на священную тему — частично черпая из книги Иова и проч., частично из собственной фантазии <…>. Прямо-таки удивительно, что всё это обрушилось на меня, заклеймённого «неверным». Августа говорит, что «скоро меня признают евреем».
