Звук его рога

«Звук его рога» (англ. The Sound of His Horn) — короткий роман Сарбана 1952 года, альтернативно-историческая антиутопия о победе стран оси во Второй мировой войне. Название взято из строки английской песни об охотнике на лис Джоне Пиле.

Цитаты

5

	— … у Графа предубеждение против всего механического. Он может уступить в вопросах, связанных со средствами массового уничтожения, но скорее даст мне трёх рабов, чем один пылесос.
	“… the Graf has a prejudice against mechanisation. He concedes a point or two on the apparatus of destruction, but he would rather give me three slaves than one vacuum-cleaner.”

	— ... познакомиться с открытиями Весслера в области искусственного зачатия <…>. Не правда ли, приятно осознавать, что отцом этих двух буйволов был, возможно, один и тот же кусочек медной проволоки…
	“… to be acquainted with the discoveries of Wessler in mechanically induced conception <…>. It's pleasant, isn't it, to think that the father of both those oxen there was perhaps the same piece of copper-wire—”

6

По сути дела увидеть его целиком было бы и невозможно, потому что лес не просто подходил вплотную к его стенам, но и рос в его внутренних дворах и проходах между домами, а кое-где даже нависал над Замком, прикрывая его, как шатёр. Увиденное мной мало походило на Замок, который рисовался мне в моем воображении. Постройки были низкими, деревянными или наполовину деревянными и такой неправильной формы, как будто перед архитекторами стояла задача сохранить все деревья до единого и подогнать свои проекты под очертания полян и всех открытых безлесных участков земли. В некоторых местах огромные буки и дубы составляли своего рода остов здания, а башенки и маленькие комнаты по замыслу строителей располагались как гнезда среди их раскинувшихся ветвей. <…> Казалось, что эти низкие, выстроенные без всякого плана и логики здания с их фронтонами и мансардами, выступами и углами, окнами странной формы и расположенными в нишах дверями сами собой выросли в корчах на ветвях лесных деревьев, потому что, подобно диким зверям, прятались в тени рощ.

In fact, it would be impossible to see it as a whole, for the forest grew not only close up to it but within its courts and alleys and arched over it in places like a tent. It was far from being a castle, as I had imagined it. The buildings were all low, half-timbered or built entirely of wood, exceedingly irregular in design, as if the architects had been obliged not to fell a single tree, but to make their plans conform to the shape and site of all the existing glades and open spaces in the area. In some places, indeed, enormous beeches or oaks were actually knitted into the fabric of the buildings, and there were turrets and little chambers contrived like nests among their spreading boughs. <…> These low, rambling buildings with their gables and dormers, their overhangs and nooks, odd windows and recessed doorways, seemed to have writhed in and out of the forest trees of their own accord, to have sought the shade and privacy of the groves like woodland beasts.

7

Похоже было, что сопротивление перестало быть вооружённым: скорее речь шла о сознательном отклонении от официальной доктрины и партийной теории по отдельным пунктам — о расхождениях, неуловимых для непосвящённого, но жизненно важных для неё, казавшихся мне столь же педантичными, как и диспуты средневековых теологов. Но в средние века, думал я, отклонения от ортодоксальной религиозной доктрины заканчивались костром. <…> она боролась с [нацизмом] извращением и перетолковыванием партийных лозунгов на студенческом митинге.

It seemed, however, to be no longer an armed resistance: rather, a matter of deliberate deviations on subtle points of doctrine and party theory — fine distinctions that had a burning significance for her, but which seemed as pedantic to me as the disputes of mediaeval theologians. Still, I reflected, deviations from religious orthodoxy in the middle ages had led from the study to the stake. <…> her like fought [Nazism] by perverting a party slogan at a Student Rally.

— Ох уж эта немецкая добросовестность! — воскликнула она с презрением и забросила свою птичью маску в кусты. — Ты не поверишь, сколько они трудятся над тем, чтобы каждая деталь сидела, как влитая. Эти лесники — это же маньяки, и самое нечеловеческое в них — это то, что они совершенно не в состоянии понять, что ты человек, что ты живая. Они часами будут корпеть над тобой, вертеть тебя и так и сяк, лишь бы одеть именно так, как нужно для твоей роли в их спектакле, и тем не менее чувствуется, что они ничего не понимают в девушках, да и вообще в людях — в любых людях.

“Ah! German thoroughness!” she exclaimed scornfully and pitched the beaked mask into the thicket. “It's beyond belief what pains they'll take to get every detail just right. These forester officers are monomaniacs, and the most inhuman thing about them is the way they fail completely to see that you are a human being: they'll fuss and fiddle about with you for hours to get you exactly dressed for your part in one of their shows, and yet you feel that they understand nothing at all about girls, or human beings of any sort.”

	... мне было холодно, но между смутно белевшими стволами наподобие невидимой ткани повисла какая-то льнущая к телу прохлада.
	... it was not cold among the trees, but there was a clinging coolness held like an invisible fabric between the faintly visible pale boles.

	— Единственный способ посрамить немецкую дотошность, заявила Кит, это сделать что-то дерзко абсурдное: немцы никогда не заподозрят, что ариец способен добровольно влезть в шкуру раба-недочеловека.
	The way to defeat German thoroughness, Kit declared, was to do something boldly absurd: the German boys would never conceive that an Aryan would deliberately impersonate an Under-Race slave.

Перевод

Г. Моисеева под ред. Э. Абрамовой, 1992 (с незначительными уточнениями)

О романе

	Кошмарные картины будущего по замыслу таких авторов, как Фредерик Пол или Рэй Брэдбери часто блестяще подробны и образны, но, как уже отмечалось, всегда урбанистические, мегаполисные, технологические, потребительские, управленческие. Сельский ад Сарбана так же превосходно визуализирован и представляет критику огромного племени авторов, которые видят будущие системы угнетения только в плане промывания мозгов и переизбытка телевидения. Сарбан своевременно напоминает, что неурбанистический ад не только мыслим, но и возможен. <…> Можно добавить, что отрадно встретить повесть по этой магистральной теме — отвратительной Утопии, — где не приняты заезженные научно-фантастические решения, показывающие банду угнетённых, убивающую местного сюзерена и освобождающую его узников, прежде чем пафосно уйти на закат, чтобы завоевать мир для демократии. <…> в значительной части романа Куердилион рассказывает об охоте на него, и я не могу найти никаких признаков того, что он или Сарбан не испытывает от этого какого-то тайного трепета. Можно провести параллель с Брэмом Стокером, который, возможно, выказывал собственную одержимость вампиризмом в «Дракуле», но это подозрение не заставляет нас почувствовать, что ужас и террор, которому подверглись <…> оппоненты Дракулы, как-то неважен, или нарочит, или нереален, равно как и книга в целом <…>. Менее очевидна, и, пожалуй, менее близка, параллель с некоторыми ранними стихотворениями Китса, которые могут быть прочитаны как аутоэротические фантазии. В «Кануне Святой Агнессы» мы находим настолько же хорошие, насколько и незамысловатые сексуальные элементы, характерную одержимость изысканными едой и напитками, богатой мебелью и одеждой, благородством и этикетом, прошлым, физической опасностью, которые со сверхъестественной точностью повторяются в «Звуке его рога». <…> В его архаических ассоциациях, воплощённой пышности, напоминании о беззаботном удовольствии охотника, совмещённым с ужасом объекта охоты, резюмируется всё содержание и атмосфера этого романа, это странное сочетание мечты и кошмара. Настолько убедительно, что я всякий раз буду чувствовать лёгкую боль, вспоминая невинную английскую охотничью песню, из которой взято заглавие романа.
	The nightmare futures envisioned by writers like Frederik Pohl or Ray Bradbury are often brilliantly detailed and imaginative, but as noted they are always urban, metropolitan, technological, consumptional, managerial. Sarban's rural hell is just as clearly visualized, furnishing a critique of that huge tribe of authors who can only see future systems of oppression in terms of brainwashing and too much television, and acting as a timely reminder that a nonurban hell is not only imaginable, but possible. <…> One could add that it is a relief to meet a story of this general kind—the nasty Utopia—that doesn't adopt the hackneyed science-fiction solution of showing a band of the oppressed killing the local overlord and freeing his prisoners before marching off into the sunset to reconquer the world for democracy. <…> <…> much of the novel is taken up with Querdilion himself being hunted, and I can find no indication that he or Sarban are secretly getting some discreditable thrill out of that. To quote a parallel case, Bram Stoker may have had a private obsession which he expressed as vampirism in Dracula, but this suspicion doesn't make us feel that the terror experienced by <…> Dracula's opponents, is somehow not important, or forced, or unreal, nor is the book as a whole <…>. A less obvious, and perhaps less close, parallel is provided by some of the earlier poems of Keats, which can be read as autoerotic fantasies. In The Eve of St. Agnes we find, as well as straightforward sexual elements, a characteristic obsession with elaborate foods and drinks, with rich furnishings and apparel, with nobility and protocol, with the past, with physical danger, all of which reappears to an uncanny degree of exactitude in The Sound of His Horn. <…> In its archaic associations, its evocation of pageantry, its reminder of the hunter's carefree gusto together with the terror of the hunted, it sums up the whole content and atmosphere of this novel, this strange combination of daydream and nightmare. So compelling is it that I shall always feel a slight twinge whenever I am reminded of the innocent English hunting song from which the title is taken.
	— Кингсли Эмис, предисловие, 1960

	Весьма рыхлый сюжетно, роман <…> тем не менее производит сильное впечатление предельной «визуализацией» мифологии и психопатологии фашизма.
	— Вл. Гаков, «Энциклопедия фантастики. Кто есть кто», 1995