Иван Андреевич Крылов (Плетнёв)

«Иван Андреевич Крылов» — биографический очерк Петра Плетнёва, опубликованный в начале 1845 года.

Цитаты

9 ноября 1844 года Россия лишилась человека, незабвенного для неё. Скончался Иван Андреевич Крылов. Достаточно этого имени, чтобы выразить вполне, что утратили русские всех сословий, всех возрастов, люди с высшим образованием и люди едва грамотные, лица, занимающие важнейшие должности, и неизвестные частные лица, блестящие таланты, воспитатели, наставники — и все, кому ещё предстоит в жизни, в какой бы то ни было степени, умственное развитие. Едва понятно, как мог этот человек, один, без власти, не обладавший ни знатностью, ни богатством, живший почти затворником, без усиленной деятельности, как он мог проникнуть духом своим, вселиться в помышление миллионов людей, составляющих Россию, и остаться навек присутственным в их уме и памяти. Но он дошёл до этого легко, тихо, свободно и сам едва сознавая необъятность и высоту своего беспримерного успеха. — I; начало

В Крылове мы видели перед собою верный, чистый, совершенный образ Русского. Его индивидуальную духовность всего точнее можно уподобить слитку самородного золота, нигде не проникнутого даже песчинкой постороннего минерала. Эту, может быть, единственную в своём роде натуру воспитание, обстоятельства жизни, связи и отношения, влечение вкуса и — без сомнения, всего более — ясный ум образовали так полно, твёрдо и высоко, что во всех явлениях, даже в каждом элементе её деятельности, все типически выражало русский мир. До чего ни прикасалась, на что ни взглядывала, чем ни отзывалась духовность человека, так счастливо образовавшегося и окрепшего в убеждениях, все в её могучем слове являлось истинным, точным и полным. Внутренний мир Крылова до такой степени хранил тождество с внешностию, окружавшею его; художнический ум его в такой тонкости постигал легчайшие оттенки и особенности русского смысла, положений, привычек, языка, звуков, красок, ощущений и духа, что слово его, с появления в голове до последней обстановки в поэтическом создании, каждым движением, каждою чертою в совершенстве выполняло своё призвание. — I

… он духом своим так был крепок и неодолим, ум его так был строг и вместе гибок, что на соображениях и исполнении его не осталось и следа подчинённости или увлечения, ни приёма заимствованного и отзывающегося смешением разнородных движений, а напротив, каждое вызываемое им лицо и склад его мыслей облекались самым разительным образом в русскую физиономию. Народность его произведений заключается не в одном прекрасном употреблении чисто русского языка, народных поговорок, не в одном верном описании костюмов, быта русского, нравов, привычек, добрых и дурных наших качеств, нет: в его слове живо обрисованы полные сцены нашей духовной жизни с зародыша идеи, или с первого взгляда, молчаливо остановившегося на предмете, до конца умственной работы, или до последнего явления в действии. Наружное положение, самый ход внутренних ощущений, столкновения с побочными препятствиями, напряжение сил душевных и телесных, улыбка удачи и грубое восклицание промаха выставлены на суд и наслаждение зрителя не в общих или только приблизительных чертах, а в яркой неделимости, которую учено-гениальной кистию всю сорвал живописец с русского натурщика. — II

А русские ничему в себе не удивляются, ничего не признают в собственных делах за чрезвычайное и любопытное. Только особенные и слишком редкие обстоятельства при воспитании или в первой молодости выводят некоторых из этого смиренномудрия. По смерти своей великие люди наши оставляют в достояние истории только три наследства: послужной список, несколько анекдотов — и то если случайно переживут их ближайшие из современников — и гласные дела свои. — IV

Трудно найти человека, которого жизнь была бы до такой степени обогащена анекдотическими событиями, как жизнь Крылова. По своему характеру, привычкам и образу жизни он беспрестанно подвергался тем случаям, в которых выражаются резкие особенности ума, вкуса, добродушия или слабостей. Если бы можно было собрать в одну книгу все эти случаи и сопровождавшие их явления, она составила бы в некотором смысле энциклопедию русского быта и русского человека — в виде Крылова. — IV

У Крылова нельзя было не заметить самого тонкого чувства и быстрого соображения, когда он судил о произведениях литературы и вообще о каждом предмете. — VIII

Всё вокруг него, столы, стулья, этажерки, вещи на них, покрыто было пылью, так что не без затруднения надобно бывало ухитриться, чтобы сесть перед ним, не дав ему почувствовать неприятного своего ощущения. Летом у него всегда была открыта форточка, в которую влетали с Гостиного двора голуби, располагаясь на шкапах его, на окнах, за книгами, в вазах, как в собственных гнездах. Сор, перья, пух дополняли картину домашнего его опрятства. Разговаривая, беспрестанно мысли свои он пояснял нам апологами, для чего находил содержание в каждом предмете, в каждом человеке, в окно попадавшемся ему на глаза. — X