Я переписывал <…> последнюю страницу «Прощай, оружие» тридцать девять раз, пока она меня не удовлетворила.
I rewrote <…> the last page of Farewell to Arms thirty-nine times before I was satisfied.
Плимптон: Что бы вы считали лучшей интеллектуальной подготовкой для того, кто хочет стать писателем?
— Прежде всего ему придётся пойти и повеситься, так как он обнаружит, что писать хорошо невероятно трудно. Тогда его следует безжалостно вытащить из петли и заставить всю жизнь пытаться писать как можно лучше. Во всяком случае, для начала у него будет рассказ о повешении.
G. P.: What would you consider the best intellectual training for the would-be writer?
— Let’s say that he should go out and hang himself because he finds that writing well is impossibly difficult. Then he should be cut down without mercy and forced by his own self to write as well as he can for the rest of his life. At least he will have the story of the hanging to commence with.
Писателя можно сравнить с колодцем. <…> Весьма важно иметь в колодце свежую воду, и лучше в меру регулярно черпать из него, чем выкачать до дна и ожидать, пока он снова наполнится. — например, Марк Твен записал о себе противоположное 30 августа 1906 г. в «Автобиографии»
A writer can be compared to a well. <…> The important thing is to have good water in the well, and it is better to take a regular amount out than to pump the well dry and wait for it to refill.
Плимптон: каково было влияние на вас Гертруды Стайн?
— Извините, но я не специалист по вскрытию мертвецов. <…> Мисс Стайн написала довольно длинно и довольно неточно о своём влиянии на мою работу. Ей это было необходимо сделать после того, как она научилась писать диалог по книге, названной «И восходит солнце». <…> Для меня это была не новость — учиться у каждого, у кого я мог, — живых и мёртвых, — я не представлял себе, что это так сильно подействует на Гертруду.[2] — Стайн многое о нём исказила в своей «Автобиографии Алисы Б. Токлас» (1933), например, что она и Шервуд Андерсон создали Хемингуэя и потом «немного гордились и немного стыдились результатов своей деятельности»[2]
G. P.: What about the influence of [Gertrude Stein] <…> on your work? <…>
— I’m sorry but I am no good at these postmortems. <…> Miss Stein wrote at some length and with considerable inaccuracy about her influence on my work. It was necessary for her to do this after she had learned to write dialogue from a book called The Sun Also Rises. <…> It was no new thing to me to learn from everyone I could, living or dead, and I had no idea it would affect Gertrude so violently.
Плимптон: Кого из своих предшественников вы особенно цените? У кого вы учились?
— <…> понадобится целый день, чтобы вспомнить всех. <…> Я назвал некоторых художников, и я даже начал бы с них, потому что у них я учился писать не меньше, чем у писателей. <…> Думаю, разъяснять не нужно, чему мы учимся у композиторов, познавая гармонию и контрапункт.
G. P.: Who would you say are your literary forebears—those you have learned the most from?
— <…> it would take a day to remember everyone. <…> I put in painters, or started to, because I learn as much from painters about how to write as from writers. <…> I should think what one learns from composers and from the study of harmony and counterpoint would be obvious.
Плимптон: Много ли усилий потребовалось для совершенствования и развития вашего своеобразного стиля?
— <…> то, что дилетанты называют стилем, вначале обычно только неуклюжая попытка сделать что-то, чего не делалось прежде <…>. Сперва люди видят лишь одну нескладицу. Потом думают, что эта нескладица и есть стиль, и начинают подражать.
G. P.: Could you say how much thought-out effort went into the evolvement of your distinctive style?
— <…> what amateurs call a style is usually only the unavoidable awkwardnesses in first trying to make something that has not heretofore been made. <…> At first people can see only the awkwardness. Then they are not so perceptible. When they show so very awkwardly people think these awkwardnesses are the style and many copy them.
«Зелёные холмы Африки» не роман. Я сделал попытку написать абсолютно правдивую книгу, чтобы увидеть, уступает ли описание страны, в которой я прожил месяц, если это точно рассказать, выдумке и воображению. <…>
В моей книге, <…> если посмотрите внимательней, то обнаружите, что я там болтаю об американской литературе со скучным австрийцем, который привязался ко мне, когда у меня вовсе не было желания беседовать с ним. Я точно воспроизвёл беседу, но вовсе не для того, чтобы привести бессмертные высказывания. Их и так более чем достаточно.
The Green Hills of Africa is not a novel but was written in an attempt to write an absolutely true book to see whether the shape of a country and the pattern of a month’s action could, if truly presented, compete with a work of the imagination. <…>
In that book, <…> if you look it up, you’ll see I was sounding off about American literature with a humorless Austrian character who was forcing me to talk when I wanted to do something else. I wrote an accurate account of the conversation. Not to make deathless pronouncements. A fair percent of the pronouncements are good enough.
Лишь окончив рассказ или книгу, я составляю список заглавий, иногда их набирается до сотни. Затем начинаю вычёркивать. Бывает, что вычёркиваю все до одного.
I make a list of titles after I’ve finished the story or the book—sometimes as many as a hundred. Then I start eliminating them, sometimes all of them.
«Старика и море» можно было растянуть на тысячу страниц, описав каждого обитателя деревни, рассказав, как он живёт, как родился, учился, женился и т. д. Это всё неплохо и даже превосходно сделано другими писателями.
<…> на этот раз мне небывало повезло, и я смог передать опыт полностью, и при этом такой опыт, который никто никогда не передавал. Мне повезло, что у меня были хороший старик и хороший мальчик, а за последнее время писатели забыли, что такие существуют. Кроме того, океан заслуживает, чтобы о нём писали так же, как о человеке.[2]
The Old Man and the Sea could have been over a thousand pages long and had every character in the village in it and all the processes of how they made their living, were born, educated, bore children, et cetera. That is done excellently and well by other writers.
<…> I had unbelievable luck this time and could convey the experience completely and have it be one that no one had ever conveyed. The luck was that I had a good man and a good boy and lately writers have forgotten there still are such things. Then the ocean is worth writing about just as man is.
