Хоть и у тебя немало мокрых
свежих рощ — лишь щёки утирай, —
я тебя не славлю, курский округ,
соловьиный край.
Что мне вспомнить? Чем меня дарила
родина щербатая моя?
Рытые да траченые рыла —
пьяные дядья да кумовья.
Со времён забытого удела
на веки веков
здесь земля не струнами гудела —
громом волосатых кулаков. <…>
Бор дремучий над рекой гремучей —
это только песенный галдёж,
а на деле — не изловишь случай,
так и пропадёшь.
А на деле — скривлённые ивы,
серый свет, что будний день зажёг,
Тускори, холодной и ленивой,
плоский бережок. <…>
Стойте крепче. Вы моё оплечье,
вы мои деды и кумовья,
вы моё обличье человечье,
курские края.
— «Вступление», 1926-1927
Било в стёкла заревое пламя,
плыл рекой туман;
дом дышал густыми коноплями,
свежестью, сводящею с ума.
Он хотел крыльцом скрипучим дёргать,
хлопать ставней, крышей грохотать;
дом хотел шататься от восторга,
что вокруг такая благодать;
что его, до стрех обстав, подсолнух
рыжей рожей застил от других,
точно плыл он на прохладных волнах
калачей и лопухов тугих.
— «Дом», 1926-1927
Травою зелёной одет,
лукавя прищуренным глазом,
охотничьим длинным рассказом
прошёл и умолкнул мой дед. <…>
И я, его выросший внук,
когда мне приходится худо,
лишь злую подушку примну,
всё вижу в нём Робина Гуда,
Зелёные волны хлебов,
ведущие с ветром беседу,
и первую в мире любовь
к герою, к охотнику — к деду.
— «Дед», 1927
Бабка радостною была,
бабка радугою цвела,
пирогами да поговорками
знаменита и весела.
Хоть прописана в крепостях
и ценилась-то вся в пустяк,
но и в этой цене небольшой
красовалась живой душой. <…>
Бабка радостною была,
бабка иволгою плыла
по-над яблоневыми ветвями —
мастерица на все дела!
Отглядела на синий лён,
отшумела под белый клён.
До сих пор в неё — над рекою —
соловьиный напев влюблен.
— «Бабка», 1927
Огненными вихрами
сразу пять солнц играют;
счастье стоит сторицей,
сдунешь — не повторится! <…>
Не уходи за это
морe дождя и света,
стой здесь, глазком окидывая
счастье своё ракитовое!
— «Мальчик большеголовый», 1930
Детство. Мальчик. Пенал. Урок…
За плечами телячий ранец…
День ещё без конца широк,
бесконечен зари румянец.
Мир ещё беспредельно пуст:
света с сумраком поединок;
под ногой веселящий хруст
начеканенных за ночь льдинок.
На душе ещё нет рубцов,
ещё мало надежд погребённых;
среди сотни других сорванцов
полувзрослый — полуребёнок. <…>
Города мои, города!
Сквозь времён продираясь груду,
я запомнил вас навсегда,
никогда я вас не забуду.
— «Детство», 1930
О, республика детских лет,
государство, великое в малом!
Ты навек оставляешь след
отшумевшим своим снеготалом. <…>
Город Курск на веков гряде,
неподкупный и непокорный,
на железной залёг руде,
глубоко запустивши корни.
Он в овчине густых садов,
в рукавицах овсяных пашен
не боится ничьих судов,
никакой ему враг не страшен.
Он над малой стоит рекой,
мочит яблоки, сушит груши
и не знает ещё, что покой
будет навек его нарушен.
Он теперь опален огнём,
а тогда был так безопасен…
