Отзвуки века джаза
«Отзвуки века джаза» (англ. Echoes of the Jazz Age) — эссе Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, впервые опубликованное в ноябре 1931 года.
Цитаты
[править]Меня вынесло в те годы на гребень волны, меня осыпали похвалами и деньгами, о каких я не смел и мечтать, и все по одной причине: я говорил людям, что испытываю чувства, одинаковые с их чувствами, и что надо найти какое-то применение всей скопившейся и оставшейся в годы войны неизрасходованной нервной энергии. | |
It bore him up, flattered him and gave him more money than he had dreamed of, simply for telling people that he felt as they did, that something had to be done with all the nervous energy stored up and unexpended in the War. |
Ещё в 1915-м году избавившиеся от каждодневной опеки молодые люди из маленьких городов осознали, что тот самый автомобиль, который на шестнадцатилетие подарили Биллу, чтобы он «чувствовал себя самостоятельным», даёт возможность в любую минуту уединиться, отъехав куда-нибудь подальше. Поначалу ласки в автомобилях даже при столь благоприятных условиях казались чем-то отчаянно рискованным, но вот с обеих сторон выявилась растущая уверенность в себе — и прощай, древняя заповедь! Уже к 1917 году в любом номере йельской «Летописи» или принстонского «Тигра»[1] можно было прочитать рассказы о таких вот случайных и захватывающих дух приключениях. | |
As far back as 1915 the unchaperoned young people of the smaller cities had discovered the mobile privacy of that automobile given to young Bill at sixteen to make him “self-reliant.” At first petting was a desperate adventure even under such favorable conditions, but presently confidences were exchanged and the old commandment broke down. As early as 1917 there were references to such sweet and casual dalliance in any number of the Yale Record or the Princeton Tiger. |
Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва секс, затем стиль танца и наконец музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта. | |
The word jazz in its progress toward respectability has meant first sex, then dancing, then music. It is associated with a state of nervous stimulation, not unlike that of big cities behind the lines of a war. |
… Век джаза, изобретя свой собственный мотор, уже катил на полной скорости по широкой дороге, делая остановки только на больших заправочных станциях, где ключом били деньги. | |
… the Jazz Age now raced along under its own power, served by great filling stations full of money. |
Году к 1926-му всеобщее помешательство на сексе стало утомлять. <…> Было время, когда нелегально продававшиеся пластинки с негритянскими песенками, полными эвфемизмов во избежание откровенно фаллической лексики, побудили подозревать такого рода символы повсюду, и немедленно поднялась волна эротических пьес — школьницы выпускных классов битком набивали галёрку, чтобы узнать наконец, сколь романтично быть лесбиянкой… | |
By 1926 the universal preoccupation with sex had become a nuisance. <…> For a while bootleg Negro records with their phallic euphemisms made everything suggestive, and simultaneously came a wave of erotic plays—young girls from finishing-schools packed the galleries to hear about the romance of being a Lesbian… |
… американцы размагничивались. Признаки этого встречались повсюду; мы по-прежнему побеждали на Олимпийских играх, но имена наших чемпионов все чаще состояли чуть не сплошь из согласных, команды подбирались, как «Нотр-Дам»[1], сплошь из ирландцев, недавно приехавших за океан, нужна была свежая кровь. <…> мы ведь в конце концов не собирались становиться нацией спортсменов, как англичане, спорт для нас кончался вместе со школой. Прямо как в рассказике про зайца и черепаху. Ну конечно, если уж нам сильно захочется, мы тоже примчимся к цели так, что глазом не успеешь моргнуть; запас энергии, доставшейся от предков, ещё не истощился, но в 1926 году приходил вдруг день, когда мы обнаруживали, что у нас дряблые руки и поросшее жирком брюшко и что лучше нам не задирать сицилийцев словами «буб-буп-а-дуп»[1]. | |
… Americans were getting soft. There were signs everywhere: we still won the Olympic games but with champions whose names had few vowels in them—teams composed, like the fighting Irish combination of Notre Dame, of fresh overseas blood. <…> except for a short period in school, we were not turning out to be an athletic people like the British, after all. The hare and the tortoise. Of course if we wanted to we could be in a minute; we still had all those reserves of ancestral vitality, but one day in 1926 we looked down and found we had flabby arms and a fat pot and couldn’t say boop-boop-a-doop to a Sicilian. |
К 1927 году повсюду стали явственно выступать приметы нервного истощения; первым, ещё слабым его проявлением — вроде подрагивания колен — было распространившееся вдруг увлечение кроссвордами. Помню, как один мой знакомый-экспатриант получил от нашего общего приятеля письмо, в котором тот настойчиво звал его вернуться домой и начать новую жизнь, черпая силы для неё в здоровом, бодрящем воздухе родных мест. Письмо было написано страстно и произвело на нас обоих большое впечатление, но, взглянув на почтовый штемпель, мы увидели, что оно отправлено из лечебницы для душевнобольных в Пенсильвании. | |
By 1927 a widespread neurosis began to be evident, faintly signalled, like a nervous beating of the feet, by the popularity of crossword puzzles. I remember a fellow expatriate opening a letter from a mutual friend of ours, urging him to come home and be revitalized by the hardy, bracing qualities of the native soil. It was a strong letter and it affected us both deeply, until we noticed that it was headed from a nerve sanatorium in Pennsylvania. |
В те дни жизнь уподобилась состязаниям в беге из «Алисы в Стране чудес»; какое бы ты место ни занял, приз всё равно был тебе обеспечен. | |
In those days life was like the race in Alice in Wonderland, there was a prize for every one. |
Перевод
[править]А. М. Зверев, 1974, 1990