Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки

«Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки» (нем. Verzweiflung und Erlosung im Werke Franz Kafkas) — эссе Макса Брода 1959 года.

Цитаты

В творчестве Кафки есть много скептического, посягающего на основы веры. Но всё-таки он — не поэт неверия и отчаяния. Скорее он поэт испытания веры, испытания в вере. — начало

Если формулировать грубо, то особую значимость Кафке как религиозному мыслителю придаёт не то, что объединяет (или как бы объединяет) его с негативистской фракцией экзистенциалистов (Сартр), отрицающей абсолютные ценности, то есть не страсть к разрушению. Эта разрушительность в Кафке есть, но сквозь отчаяние мерцает нечто позитивное, и это-то и составляет его ядро, пусть даже порой он выражает это положительное начало так робко, так осторожно, обиняками, а то и почти со страхом, испуганно.

Всё-таки между Кафкой и великими поэтами декаданса, чьи последователи всплывают теперь повсюду, есть значительное и принципиальное различие. <…> Мир страхов, ночных кошмаров, мир, где властвуют демонические силы и судебные приговоры — этот мир пронизывает всё творчество Кафки <…>. Но для Кафки характерно, что в этом мире адского знака минуса, который навязывает себя ему, он не хочет находиться, он изо всех сил вырывается из него. <…> А у подлинных декадентов, например, у Э. Т. А. Гофмана и других поименованных выше властителей ночной стороны жизни, чувствуется чуть ли не восторг от пребывания в состоянии страха и слабости, странное удовлетворение, попустительство, с каким они ужасаются упадку и гибели, причём, как у Гофмана, порой сюда пришпиливается куцая благонамеренная мораль, которая, однако, никого не обманывает.

Мир Эдгара Аллана По — это мир распада, мир переливающегося, пускающего разноцветные пузыри саморазрушения. По движется в нём с такой же уверенностью, как Гомер в своём прочно утвердившемся космосе богов и героев; к этой уверенности над безднами у По примешивается даже какое-то дьявольское наслаждение, которое соблазнительно красиво навязывает читателю больная фанфара его «nevermore».

Я утверждаю, что толкователи Кафки очень часто избирали неверный путь потому, что упускали из вида развитие личности автора. Они слишком легко забывают, что Кафка, хоть его деятельность и была прискорбно недолга, <…> прошёл путь значительного внутреннего созревания. Слишком часто в нём видят лишь статичное целое, а не растущую личность, не замечают его динамичного подъёма.

Йозеф К. наказывается за неспособность к любви, за безразлично-корректный образ жизни и за холодность сердца или, как мне кажется, он наказывает себя сам, выносит приговор и приводит его в исполнение. Таинственный суд, о котором он часто судит столь пренебрежительно, но который всё же признаёт, — это его совесть, перед судом которой он недоволен своей жизнью, поверхностностью, вялостью, безучастностью своего земного существования.

«Замок» и «Парсифаль», две великих поэмы о скитаниях человеческой души, две одиссеи духа. В обоих произведениях роковым оказывается внешне незначительный промах героя, словно бы нарушивший неизвестные правила замка: в «Парсифале» — леность сердца, в «Замке» — вынужденная ложь и нетерпение человека без работы и родины. В обоих случаях — отчаянные, долгие попытки всё-таки найти путь, даже вопреки воле властей замка. И наконец милость.

Простой и при этом изящный как принц — таким он предстает предо мной. Замыкающийся в себе и при этом бесконечно добрый.

Кафка всегда работал интуитивно, на ощупь, он никогда не знал, к какой цели выведет его работа. <…> Он, как Пигмалион, всегда ждал момента, когда его персонажи оживут и станут действовать дальше самостоятельно. Он разрешал себе удивляться. Если такой момент не наступал, написанное оставалось фрагментом. <…> Только смешение педантизма и произвола могло побудить сделать из одного такого фрагмента некий «пролог», а другой использовать для заполнения лакун в действии. Это прерванные попытки, эрратические валуны, которые я оставляю в таком виде, в каком нашел их. Это — а не бессмысленное экспериментаторство с фрагментами — считаю я единственно уважительным подходом к тому, что осталось незаконченным и уже не сможет стать законченным никогда.

Перевод

М. Ю. Некрасов