О Пушкине (Ходасевич)

«О Пушкине» — авторский сборник Владислава Ходасевича из 22 статей, опубликованный в 1937 году.

Цитаты

В 1924 г. появилась моя книга Поэтическое хозяйство Пушкина, изданная без моего участия и в таком неслыханно искажённом виде, что я тогда же печатно снял с себя ответственность за её содержание. С тех пор мною написан ряд статей и заметок, по теме примыкающих к Поэтическому хозяйству Пушкина, в котором, с другой стороны, многое вовсе перестало меня удовлетворять, а многое подверглось коренному пересмотру. Так образовалась предлагаемая книга, которой решился я дать новое заглавие. Общеизвестно обилие самоповторений в произведениях Пушкина. Одни из них представляют собою использование материала из недовершённых произведений; другие объясняются сознательным пристрастием к определённым образам, мыслям, слово- и звукосочетаниям, интонациям, эпитетам, рифмам и т.п.; третьи могут быть названы автоцитатами, цель которых — закрепление (иногда — для читателя, иногда — для себя самого) внутренней связи между пьесами <…>; четвёртые суть не что иное, как стилистические, языковые или просодические навыки, штампы; пятые, наконец, являются в результате бессознательного самозаимствования и могут быть названы автореминисценциями. Установить, к какой из этих категорий относится каждое данное самоповторение, не всегда возможно <…>. Многолетние наблюдения над этими самоповторениями приводят меня к убеждению, что если бы можно было собрать и надлежащим образом классифицировать их все, то мы получили бы, между прочим, первостепенной важности данные для суждения о языке и стиле Пушкина, о его поэтике, о связи формы и содержания в его творчестве.

— предисловие

	Он был до мелочей бережлив и памятлив в своём поэтическом хозяйстве. Один стих, эпитет, рифму порою берёг подолгу и умел, наконец, использовать. — здесь и далее в квадратных скобках указаны годы первых публикаций изменённых в этом издании текстов и № заметки в реконструкции «Поэтического хозяйства Пушкина»
	— «Бережливость», [1923, № 6]

	«Гавриилиада» — один из больших бассейнов, куда стекаются автореминисценции и самозаимствования из более ранних произведений. В свою очередь, она питает позднейшие.
	— «Гавриилиада», [1923, № 33]

	У него было исключительное пристрастие к восклицанию «Пора!». <…> Лексические и интонационные пристрастия неслучайны. Они порой говорят о поэте больше, чем он сам хотел бы сказать о себе. Они обнаруживают подсознательные душевные процессы, как пульс обнаруживает скрытые процессы физического тела.
	— «Пора!», [1923, № 11]

	Ни у одного поэта не встречаются так часто перечисления, как у Пушкина. <…> Перечисления возникают из приёма единоначатия; единоначалия у Пушкина растягиваются исключительно длинною цепью.
	— «Перечисления», [1924, № 42]

Религия раздражала в Пушкине его пародическую жилку. Его кощунства должно рассматривать как частный случай его пародии. В них больше литературной забавы, чем философии. Пушкинские кощунства можно определить как шуточные, а не воинствующие. Они не содержат борьбы с религией. Они даже гораздо более незлобивы, чем его литературные или политические эпиграммы. Они остры по форме и не глубоки философически…

— «Кощунства», 1924 [№ 48]

[В 1826 г.] Пушкин <…> познакомился с С. Ф. Пушкиной, своей дальней родственницей, и влюбился в неё. <…> Слова Корсакова о наружности Ибрагима <в гл. VI «Арапа Петра Великого»> заключают в себе словесный автопортрет Пушкина, они словно писаны перед зеркалом. Но главное здесь, конечно, намёк на «опасности женитьбы», на то, что арап не сумеет «смотреть равнодушно» на возможные измены жены. <…> Собираясь жениться на Софии Федоровне, Пушкин, как и его герой, заранее страшился своей бурной ревности. Из этого сватовства ничего не вышло. Мы не знаем в точности, каков был ответ невесты, но красноречивее всяких слов было то, что не прошло и месяца после пушкинского предложения, как она уже повенчалась с тем самым Паниным, которым Пушкин просил Зубкова её «настращать». Только узнав об этой свадьбе, Пушкин должен был до конца понять, как близок он был к несчастию — очутиться в толпе обманутых мужей. Спустя несколько месяцев, в деревне, словно бы радуясь сознанию избегнутой опасности, вознамерился он описать «ужасный семейственный роман» своего черного предка.

— «Прадед и правнук» (ранее «Пушкин и Ганнибал», «Женитьба Пушкина»), 1925 [№ 52]

О сборнике

Забота о скрытых душевных процессах, отразившихся в стихах, повестях и даже заметках Пушкина, проходит сквозь всю книгу красной нитью, <…> но иногда Ходасевич скрывает смысл и цель своей работы, оставляя лишь доказательства, сводку подмеченных им чисто формальных моментов. Получается так, как будто учёный-пушкинист во имя чуть ли не формального метода порою восстаёт против художника и ведёт с ним упорную борьбу. <…> В двух или трёх главах Ходасевич так тщательно скрыл общую тему книги, что главы эти представляются нам уже сплошной классификацией, может быть, очень тщательной, но как раз не «обнаруживающей душевных процессов» (таковы очерки «Бережливость», «Перечисления»). Но <…> даже в некоторых из них, при внешней победе формального метода, Ходасевичу удалось полностью дать почувствовать скрытые за приёмами творческие процессы. Особенно интересна в этом смысле глава «Пора!», состоящая почти исключительно из примеров различного употребления Пушкиным этого восклицания. Цитаты даже не сопровождены никакими комментариями. Но самый подбор и распределение цитат так красноречивы, что мы впрямь видим в разрезе всю душевную жизнь Пушкина — от юношеского нетерпения до предсмертного утомлённого скептицизма. <…> Наконец, особую группу представляют в книге восемь последних глав, в которых Ходасевичу удалось полностью осуществить своё задание — синтезировать личность и творчество Пушкина, установить, пускай на частных примерах, подлинную связь между произведениями поэта и его душевной, а то и духовной жизнью. Эти очерки, без сомнения, останутся навсегда ценным вкладом в литературу о Пушкине.

— Юрий Мандельштам, «Ходасевич о Пушкине»

… конечно не та книга о Пушкине, которой от Ходасевича ждали, — и продолжают ожидать. Такую книгу, где жизнь и творчество были бы поняты совместно, где Пушкин был бы весь, <…> только Ходасевич и мог бы нам дать, потому что у него одного в должной мере сочетается знание предмета с проникновением в его внутреннюю жизнь, в его смысл. Если он этой книги не напишет, неизвестно кто и когда сумеет её написать: знающие найдутся, но понимающих мало и сейчас; остаётся надеяться, что он это сделает, а книгу, выпущенную им принять как напоминание о том что он это сделать может. <…> Самые беглые, кажущиеся на первый взгляд лишь техническими замечания обличают в ней то знание — изнутри, которого не заменять никакие картотеки.

— Владимир Вейдле