О скоротечности жизни (Сенека)

«О скоротечности (краткости) жизни» (лат. De brevitate vitae) — трактат-диатриба Сенеки, написанный между 41 и 49 годами.

Цитаты

	Короткую жизнь мы не получаем, а делаем её такой; мы не обделены ею, а расточительны. — I, 4
	non accipimus brevem vitam, sed facimus, nec inopes eius sed prodigi sumus.

	Со всех сторон обступили и теснят людей пороки, не позволяя выпрямиться, не давая поднять глаза и увидеть истину; <…> даже если случится вдруг в жизни покойная передышка, в человеке не прекращается волнение, как в море после бури ещё долго несутся волны, и никогда он не знает отдыха от своих страстей. — II, 3
	Urgent et circumstant vitia undique nec resurgere aut in dispectum veri attollere oculos sinunt; <…> si quando aliqua fortuito quies contigit, velut profundum mare, in quo post ventum quoque volutatio est, fluctuantur nec umquam illis a cupiditatibus suis otium stat.

	Нет человека, желающего разделить с другими деньги, а скольким раздаёт каждый свою жизнь! — III, 1
	Nemo invenitur, qui pecuniam suam dividere velit; vitam unusquisque quam multis distribuit!

	М. Цицерону, которому пришлось разрываться между <…> откровенными врагами и сомнительными друзьями; которого швыряло и било в волнах водоворота вместе с идущим ко дну государством, а он всё пытался спасти его и в конце концов потонул с ним вместе; которому не довелось ни узнать покоя в счастье, ни терпеливо переждать несчастье… — V, 1
	M. Cicero <…> partim manifestos inimicos, partim dubios amicos, dum fluctuatur cum re publica et illam pessum euntem tenet, novissime abductus, nec secundis rebus quietus nec adversarum patiens…

К чему умножать примеры людей, казавшихся всем баловнями счастья, чьи слова правдиво свидетельствуют об их собственном отвращении ко всему, что они сделали за свою жизнь? Их жалобы не изменили ни тех, кто их слышал, ни тех, кто произносил; не успели отзвучать невольно вырвавшиеся признания, как страсти вновь заняли привычное место. Будь ваша жизнь длиной хоть в тысячу лет, всё равно она окажется ничтожно мала, клянусь Геркулесом: подобные пороки способны пожрать без остатка сколько угодно столетий. — VI, 3-4

Supervacuum est commemorare plures, qui eum aliis felicissimi viderentur, ipsi in se verum testimonium dixerunt perosi omnem actum annorum suorum; sed his querellis nec alios mutaverunt nec se ipsos. Nam eum verba eruperunt, adfectus ad consuetudinem relabuntur. Vestra me hercules vita, licet supra mille annos exeat, in artissimum contrahetur; ista vitia nullum non saeculum devorabunt.

Каждый торопит свою жизнь и страдает от тоски по будущему и отвращения к настоящему. Напротив, тот, кто каждый миг своего времени употребляет себе на пользу, кто распорядок каждого дня устраивает так, будто это — вся его жизнь, тот без надежды и без страха ожидает завтрашнего дня. В самом деле, какие неизведанные удовольствия может принести ему наступающий час? Всё известно, всего он вкусил и теперь сыт. Прочим пусть распорядятся, если угодно, случай и фортуна: жизнь его уже вне опасности. <…> Итак, пусть седина и морщины не заставляют тебя думать, что человек прожил долго: скорее, он не долго прожил, а долго пробыл на земле. Ведь встретив человека, которого буря настигла при отплытии из гавани и разбушевавшиеся ветры долго гоняли по кругу, не вынося из родного залива, ты не станешь считать его бывалым мореходом? — VII, 8-10

Praecipitat quisque vitam suam et futuri desiderio laborat, praesentium taedio. At ille qui nullum non tempus in usus suos confert, qui omnem diem tamquam ultimum ordinat, nec optat crastinum nec timet. Quid enim est, quod iam ulla hora novae voluptatis possit adferre? Omnia nota, omnia ad satietatem percepta sunt. De cetero fors fortuna, ut volet, ordinet; vita iam in tuto est. <…> Non est itaque quod quemquam propter canos aut rugas putes diu vixisse; non ille diu vixit, sed diu fuit. Quid enim si illum multum putes navigasse, quem saeva tempestas a portu exceptum huc et illuc tulit ac vicibus ventorum ex diverso furentium per eadem spatia in orbem egit?

	Никто не возместит тебе потерянные годы, никто не вернёт тебе тебя. Время твоей жизни, однажды начав свой бег, пойдёт вперёд, не останавливаясь и не возвращаясь вспять. Оно движется беззвучно, ничем не выдавая быстроты своего бега: молча скользит мимо. Его не задержат ни царский указ, ни народное постановление. — VIII, 5
	Nemo restituet annos, nemo iterum te tibi reddet. Ibit, qua coepit aetas, nec cursum suum aut revocabit aut supprimet; nihil tumultuabitur, nihil admonebit velocitatis suae. Tacita labetur; non illa se regis imperio, non favore populi longius proferet.

	… откладывать что-то на будущее — худший способ проматывать жизнь: <…> вы отдаёте настоящее в обмен на обещание будущего. — IX, 1
	… maxima porro vitae iactura dilatio est; <…> illa eripit praesentia, dum ulteriora promittit.

… самая короткая жизнь — у занятых людей. Однако, Фабиан (был он из настоящих философов, старого закала, не из нынешних говорунов с кафедры) говаривал: «для борьбы со страстями нужно напрягать силы, а не подыскивать тонкие аргументы, строй наших страстей может сокрушить только лобовая атака, а не лёгкие ранения от пущенных издалека словесных стрел» <…>. Спокойная и беззаботная душа вольна отправиться в любую пору своей жизни и гулять, где ей угодно; души занятых людей, словно волы, впряжённые в ярмо, не могут ни повернуть, ни оглянуться. Вот почему жизнь их словно проваливается в пропасть… — X, 1, 5

… probem brevissimam esse occupatorum vitam. Solebat dicere Fabianus, non ex his cathedraris philosophis, sed ex veris et antiquis: 'contra adfectus impetu, non suptilitate pugnandum, nec minutis vulneribus sed incursu avertendam aciem' <…>. Securae et quietae mentis est in omnes vitae suae partes discurrere; occupatorum animi, velut sub iugo sint, flectere se ac respicere non possunt. Abit igitur vita eorum in profundum…

Бывают люди, остающиеся занятыми и на досуге <…>. Разве можно назвать беззаботным того, кто без конца переставляет позеленевшие коринфские вазы, усилиями нескольких сумасшедших слывущие драгоценными? Или торчит возле ринга болельщиком? <…> Или распределяет своих умащенных благовониями челядинцев по возрастам и мастям? <…> А разве можно назвать досугом бесконечные часы, проведённые у парикмахера, когда выщипывается всё, что успело отрасти за ночь; когда пускаются в длиннейшие совещания по поводу каждого волоска; когда восстанавливается рассыпавшаяся причёска или, за неимением таковой, оставшиеся ещё там и сям волосы старательно начёсываются на лоб? До чего страшен бывает их гнев при малейшей небрежности брадобрея, если он вдруг забудется и вообразит, будто стрижёт мужчину! — XII, 2

Quorundam otium occupatum est <…>. Illum tu otiosum vocas qui Corinthia, paucorum furore pretiosa, anxia suptilitate concinnat et maiorem dierum partem in aeruginosis lamellis consumit? Qui in ceromate <…> spectator? <…> Qui iumentorum suorum greges in aetatium et colorum paria diducit? <…> Quid? illos otiosos vocas, quibus apud tonsorem multae horae transmittuntur, dum decerpitur, si quid proxima nocte subcrevit, dum de singulis capillis in consilium itur, dum aut disiecta coma restituitur aut deficiens hinc atque illinc in frontem compellitur? Quomodo irascuntur, si tonsor paulo neglegentior fuit, tamquam virum tonderet!

Никто из тех, кто вечно занят удовлетворением своих желаний, не знает досуга. Однако есть разряд людей, насчёт которых никто обычно не сомневается, что уж они-то и впрямь не заняты никакими деловыми заботами, будучи целиком поглощены изучением бесполезных наук; в последнее время людей такого типа и в Риме развелось множество. Первоначально эта болезнь появилась у греков: они вдруг кинулись исследовать, сколько гребцов было на кораблях Улисса, что было написано раньше: «Илиада» или «Одиссея», и один у них был автор или разные, и прочее в том же роде, из тех вещей, которые ничего не дадут твоей душе и уму, если ты сохранишь их про себя, а если выскажешь их вслух, то тебя станут считать не учёным, а докучливым занудой. <…> На этих днях я слушал один доклад о том, кто из римских вождей что сделал впервые… — XIII, 1-3

Non sunt otiosi, quorum voluptates multum negotii habent. Nam de illis nemo dubitabit, quin operose nihil agant, qui litterarum inutilium studiis detinentur, quae iam apud Romanos quoque magna manus est. 2 Graecorum iste morbus fuit quaerere, quem numerum Ulixes remigum habuisset, prior scripta esset Ilias an Odyssia, praeterea an eiusdem essent auctoris, alia deinceps huius notae, quae sive contineas, nihil tacitam conscientiam iuvant sive proferas, non doctior videaris sed molestior. <…> His diebus audii quendam referentem, quae primus quisque ex Romanis ducibus fecisset…

Только те из людей, у кого находится время для мудрости, имеют досуг; только они одни и живут. Они сохраняют нерастраченными не только собственные годы: к отведённому им времени они прибавляют и всё остальное, делая своим достоянием все годы, истекшие до них. <…> именно для нас были рождены прославленные создатели священных учений <…>. Нас ведут к ослепительным сокровищам, которые вырыла чужая рука и вынесла из тьмы на свет. Нет столетия, куда нам воспрещалось бы входить, повсюду путь для нас свободен, и стоит нам захотеть разорвать силою нашего духа тесные рамки человеческой слабости, как в нашем распоряжении окажутся огромные пространства времени для прогулок. — XIV, 1

Soli omnium otiosi sunt qui sapientiae vacant, soli vivunt; nec enim suam tantum aetatem bene tuentur. Omne aevum suo adiciunt; quidquid annorum ante illos actum est, illis adquisitum est. <…> illi clarissimi sacrarum opinionum conditores nobis nati sunt <…>. Ad res pulcherrimas ex tenebris ad lucem erutas alieno labore deducimur; nullo nobis saeculo interdictum est, in omnia admittimur et, si magnitudine animi egredi humanae imbecillitatis angustias libet, multum, per quod spatiemur, temporis est.

Мы часто говорим о том, что выбирать родителей не в нашей власти, что жребий нашего рождения случаен. На самом же деле мы вольны по собственному усмотрению решать, где нам родиться. Есть семьи благороднейших умов и дарований; выбирай, какой семьи ты желаешь стать членом. Благодаря усыновлению, ты приобретешь не только имя; ты станешь наследником всего семейного достояния, а это такое богатство, которое тебе не придётся сторожить, превратясь в жестокого скупца: его становится тем больше, чем больше людей, среди которых его разделят. Твои новые родственники укажут тебе дорогу к вечности и помогут подняться на ту вершину, с которой никто никуда не падает. Это — единственный способ продлить наш смертный век, более того — обратить его в бессмертие. — XIV, 3-4

Solemus dicere non fuisse in nostra potestate, quos sortiremur parentes, forte hominibus datos; nobis vero ad nostrum arbitrium nasci licet. Nobilissimorum ingeniorum familiae sunt; elige in quam adscisci velis; non in nomen tantum adoptaberis, sed in ipsa bona, quae non erunt sordide nec maligne custodienda; maiora fient, quo illa pluribus diviseris. Hi tibi dabunt ad aeternitatem iter et te in illum locum, ex quo nemo deicitur, sublevabunt. Haec una ratio est extendendae mortalitatis, immo in immortalitatem vertendae.

	… пища безумной выдумки поэтов — человеческие заблуждения; <…> видимо, единственная цель, которую они преследуют, — посильнее раздуть пожар наших пороков <…>. Богам приписывается изобретение всех наших мерзостей, и любая человеческая испорченность, осенённая божественным авторитетом, получает извинение и оправдание. — XVI, 5
	… etiam poetarum furor fabulis humanos errores alentium; <…> quid aliud est uitia nostra incendere quam auctores illis inscribere deos et dare morbo exemplo diuinitatis…

Совсем недавно, в те дни когда погиб Г. Цезарь, государственные закрома опустели настолько, что хлеба оставалось на каких-нибудь семь-восемь дней! (Если покойники могут что-нибудь чувствовать, как он, наверное, мучится, бедняжка, что римский народ-таки его пережил!) Пока он сооружал мосты из грузовых кораблей, превратив мощь империи в игрушки, вплотную приблизилось бедствие, самое страшное даже для осаждённых неприятелем — недостаток продовольствия. Подражание безумному чужеземному царю, которого сгубила гордыня, <…> едва не стоило нам голода и гибели. Как же должны были чувствовать себя в те дни люди, которым была поручена забота о государственных запасах хлеба? Ведь им угрожали камни, мечи, огонь и сам Гай? Призвав на помощь всё своё притворство, они скрывали чудовищный недуг, уже поразивший внутренности государства, и в этом был резон: некоторые болезни следует лечить, не рассказывая о них больному. Многие умерли от того, что узнали, чем больны. — XVIII, 5-6

Modo modo intra paucos illos dies, quibus C. Caesar perit, si quis inferis sensus est, hoc gravissime ferens, quod sciebat populo Romano superstiti septem aut octo certe dierum cibaria superesse, dum ille pontes navibus iungit et viribus imperi ludit, aderat ultimum malorum obsessis quoque, alimentorum egestas; exitio paene ac fame constitit, <…> infeliciter superbi regis imitatio. Quem tunc animum habuerunt illi, quibus erat mandata frumenti publici cura, saxa, ferrum, ignes. Gaium excepturi? Summa dissimulatione tantum inter viscera latentis mali tegebant, eum ratione scilicet. Quaedam enim ignorantibus aegris curanda sunt; causa multis moriendi fuit morbum suum nosse.

… иные, продравшись сквозь тысячи бесчестных подлостей, все же вырываются к вершинам чести и славы, и тут только их осеняет горестная мысль, что все тяготы перенесены ими лишь ради надгробной надписи. Иные на склоне лет расцвечивают свое будущее лучезарными надеждами, путая старость с юностью, и дряхлые силы изменяют им в разгаре новых бесстыдно грандиозных предприятий. <…> позор тому, кто умирает при исполнении служебных обязанностей, устав от жизни прежде, чем от работы! <…> Туранний был старец редкой аккуратности, но когда ему перевалило за девяносто, Г. Цезарь освободил его от прокураторской должности без просьбы о том с его стороны. Тогда Туранний велел уложить себя на смертное ложе и оплакивать всем домом как покойника. И все домочадцы, собравшись вокруг, рыдали о том, что их престарелый хозяин получил, наконец, возможность отдохнуть, и траур не закончился до тех пор, пока старика не восстановили на работе. <…> Впрочем, так устроено большинство людей: они жаждут работать дольше, чем могут. Они изо всех сил борются с телесной слабостью, и сама старость лишь оттого им в тягость, что не позволяет работать. Закон не призывает в армию после пятидесяти; не назначает в сенат после шестидесяти; добиться для себя досуга людям легче от закона, чем от самих себя. — XX, 1-4

… quosdam eum in consummationem dignitatis per mille indignitates erepsissent, misera subit cogitatio laborasse ipsos in titulum sepulcri; quorundam ultima senectus, dum in novas spes ut iuventa disponitur, inter conatus magnos et improbos invalida defecit. <…> turpis ille, qui vivendo lassus citius quam laborando inter ipsa officia conlapsus est <…>. Turannius fuit exactae diligentiae senex, qui post annum nonagesimum, cum vacationem procurationis ab C. Caesare ultro accepisset, componi se in lecto et velut exanimem a circumstante familia plangi iussit. Lugebat domus otium domini senis nec finivit ante tristitiam, quam labor illi suus restitutus est. <…> Idem plerisque animus est; diutius cupiditas illis laboris quam facultas est; eum imbecillitate corporis pugnant, senectutem ipsam nullo alio nomine gravem iudicant, quam quod illos seponit. Lex a quinquagesimo anno militem non legit, a sexagesimo senatorem non citat; difficilius homines a se otium impetrant quam a lege.

Перевод

Т. Ю. Бородай, 2000 (с некоторыми уточнениями)