Одиссея

Одиссея

Статья в Википедии

Тексты в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

«Одиссе́я» (др.-греч. Οδύσσεια) — поэма Гомера Эпического цикла середины VIII века до н. э. о странствиях Одиссея, одного из героев «Илиады». В III—II веках до н. э. александрийские филологи разделили её для удобства на 24 книги (по числу букв греческого алфавита), названные «песнями» из-за представления Гомера певцом-импровизатором.

Цитаты

Песнь I

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, Многих людей, города посетил и обычаи видел, Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы, Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, — День возврата у них он похитил. Скажи же об этом Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза. Все уж другие, погибели верной избегшие, были Дома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукой С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом. — 1-15

Светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада Зевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка, Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнет Каждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердце Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно он Страждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа, Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моря Все глубины и который один подпирает громаду Длинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю. Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слёзы, Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об Итаке Память надеяся в нём истребить. Но, напрасно желая Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий, Смерти единой он молит. Ужель не войдёт состраданье В сердце твоё, Олимпиец? Тебя ль не довольно дарами Чтил он в троянской земле, посреди кораблей там ахейских Жертвы тебе совершая? За что ж ты разгневан, Кронион?» Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион: «Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело. Я позабыл Одиссея, бессмертным подобного мужа, Столь отличенного в сонме людей и умом и усердным Жертв приношеньем богам, беспредельного неба владыкам? Нет! Посейдон обволнитель земли, с ним упорно враждует, Всё негодуя за то, что циклоп Полифем богоравный Им ослеплён: из циклопов сильнейший, Фоосою нимфой, Дочерью Форка, владыки пустынно-солёного моря, Был он рождён от её с Посейдоном союза в глубоком Гроте. Хотя колебатель земли Посейдон Одиссея Смерти предать и не властен, но, по морю всюду гоняя, Всё от Итаки его он отводит. Размыслим же вместе, Как бы отчизну ему возвратить. Посейдон отказаться Должен от гнева: один со всеми бессмертными в споре, Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет». — 44-77

Она привязала к ногам золотые подошвы, Амброзиальные, всюду её над водой и над твёрдым Лоном земли беспредельныя лёгким носящие ветром; После взяла боевое копьё, заощренное медью, Твердое, тяжкоогромное, им же во гневе сражает Силы героев она, громоносного бога рожденье. Бурно с вершины Олимпа в Итаку шагнула богиня. Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома, Стала она с медноострым копьём, облеченная в образ Гостя, тафийцев властителя, Ментеса… — 94-103

Начал глашатай смотреть, чтоб вином наполнялися чаще Кубки. Вошли женихи, многобуйные мужи, и сели Чином на креслах и стульях; глашатаи подали воду Руки умыть им; невольницы хлеб принесли им в корзинах; Отроки светлым напитком до края им налили чаши. — 141-5

Тут осторожно сказал Телемах светлоокой Афине, Голову к ней приклонив, чтоб его не слыхали другие: «Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность; Здесь веселятся; у них на уме лишь музыка да пенье; Это легко: пожирают чужое без платы, богатство Мужа, которого белые кости, быть может, иль дождик Где-нибудь мочит на бреге, иль волны по взморью катают. Если б он вдруг перед ними явился в Итаке, то все бы, Вместо того чтоб копить и одежды и золото, стали Только о том лишь молиться, чтоб были их ноги быстрее. Но погиб он, постигнутый гневной судьбой, и отрады Нет нам, хотя и приходят порой от людей земнородных Вести, что он возвратится, — ему уж возврата не будет». «<…> правлю народом Веслолюбивых тафийцев; и ныне корабль мой в Итаку Вместе с моими людьми я привёл, путешествуя тёмным Морем к народам иного языка; хочу я в Темесе Меди добыть, на неё обменявшись блестящим железом; <…> Я же у вас оттого, что сказали мне, будто отец твой Дома… но видно, что боги его на пути задержали: Ибо не умер ещё на земле Одиссей благородный; Где-нибудь, бездной морской окружённый, на волнообъятом Острове заперт живой он иль, может быть, страждет в неволе Хищников диких, насильственно им овладевших». <…> «Гарпии взяли его, и безвестно пропал он, Светом забытый, безгробный, одно сокрушенье и вопли Сыну в наследство оставив». <…> С гневом великим ему отвечала богиня Афина: «Горе! Я вижу, сколь ныне тебе твой отец отдаленный Нужен, чтоб сильной рукой с женихами бесстыдными сладить. О, когда б он в те двери вступил, возвратяся внезапно, В шлеме, щитом покровенный, в руке два копья медноострых!.. Так впервые увидел его я в то время, когда он В доме у нас веселился вином, посетивши в Эфире Ила, Мермерова сына (и той стороны отдаленной Царь Одиссей достигал на своём корабле быстроходном; Яда, смертельного людям, искал он, дабы напоить им Стрелы свои, заощренные медью; но Ил отказался Дать ему яда, всезрящих богов раздражить опасаясь; Мой же отец им его наделил по великой с ним дружбе). Если бы в виде таком Одиссей женихам вдруг явился, Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек. <…> Мы размыслим теперь совокупно, Как бы тебе самому от грабителей дом свой очистить. <…> Быть уж ребёнком нельзя, ты из детского возраста вышел»… — 153-64, 76-80, 90-5, 237-9, 48-62, 65-6, 93

«Милая мать, — возразил рассудительный сын Одиссеев, — Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие наше То воспевать, что в его пробуждается сердце? Виновен В том не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше Людям высокого духа по воле своей вдохновенье. Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данаев Петь — с похвалою великою люди той песне внимают, Всякий раз ею, как новою, душу свою восхищая; Ты же сама в ней найдёшь не печаль, а печали усладу: Был не один от богов осуждён потерять день возврата Царь Одиссей, и других знаменитых погибло немало. Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства, Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе Были своей: говорить же не женское дело, а дело Мужа, и ныне моё: у себя я один повелитель». Так он сказал; изумяся, обратно пошла Пенелопа; К сердцу слова многоумные сына приняв и в покое Верхнем своём затворяся, в кругу приближенных служанок Плакала горько она о своём Одиссее, покуда Сладкого сна не свела ей на очи богиня Афина. — 341-60

Шла Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса; Куплена в летах цветущих Лаэртом она — заплатил он Двадцать быков, и её с благонравной своею супругой В доме своём уважал наравне, и себе не позволил Ложа коснуться её, опасался ревности женской. Факел неся, Евриклея вела Телемаха — за ним же С детства ходила она и ему угождала усердней Прочих невольниц. В богатую спальню она отворила Двери; он сел на постелю и, тонкую снявши сорочку, В руки старушки заботливой бросил её; осторожно В складки сложив и угладив, на гвоздь Евриклея сорочку Подле кровати, искусно точёной, повесила; тихо Вышла из спальни; серебряной ручкою дверь затворила; Крепко задвижку ремнём затянула; потом удалилась. Он же всю ночь на постеле, покрытой овчиною мягкой, В сердце обдумывал путь, учреждённый богиней Афиной. — 425-40

Песнь II

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос; Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев <…>. С медным в руке он копьём перед сонмом народным явился — Был не один, две лихие за ним прибежали собаки. «<…> преследуют мать женихи неотступные, наших Граждан знатнейших, собравшихся здесь, сыновья; им противно Прямо в Икариев дом обратиться, чтоб их предложенье Выслушал старец и дочь, наделённую щедро приданым, Отдал по собственной воле тому, кто приятнее сердцу. Нет; им удобней, вседневно врываяся в дом наш толпою, Наших быков, и баранов, и коз откормленных резать, Жрать до упаду и светлое наше вино беспощадно Тратить. Наш дом разоряется, ибо уж нет в нём такого Мужа, каков Одиссей, чтоб его от проклятья избавить. Сами же мы беспомощны теперь, равномерно и после Будем, достойные жалости, вовсе без всякой защиты. <…> По крайней Мере, чужих устыдитесь людей и народов окружных, Нам сопредельных, богов устрашитеся мщенья, чтоб гневом Вас не постигли самих, негодуя на вашу неправду. Я ж к олимпийскому Зевсу взываю, взываю к Фемиде, Строгой богине, советы мужей учреждающей! Наше Право признайте, друзья, и меня одного сокрушаться Горем оставьте. Иль, может быть, мой благородный родитель Чем оскорбил здесь умышленно меднообутых ахеян; Может быть, то оскорбленье на мне вы умышленно мстите, Грабить наш дом возбуждая других? Но желали бы лучше Мы, чтоб и скот наш живой, и лежачий запас наш вы сами Силою взяли; тогда бы для нас сохранилась надежда: Мы бы дотоле по улицам стали скитаться, моля вас Наше отдать нам, покуда не все бы нам отдано было; Ныне ж вы сердце моё безнадёжным терзаете горем». Так он во гневе сказал и повергнул на землю свой скипетр; Слёзы из глаз устремились: народ состраданье проникло <…>. Но Антиной поднялся и воскликнул, ему возражая: «Что ты сказал, Телемах, необузданный, гордоречивый? Нас оскорбив, ты на нас и вину возложить замышляешь? Нет, обвинять ты не нас, женихов, пред ахейским народом Должен теперь, а свою хитроумную мать, Пенелопу. Три совершилося года, уже наступил и четвёртый С тех пор, как, нами играя, она подаёт нам надежду Всем, и каждому порознь себя обещает, и вести Добрые шлёт к нам, недоброе в сердце для нас замышляя. Знайте, какую она вероломно придумала хитрость: Стан превеликий в покоях поставя своих, начала там Тонко-широкую ткань и, собравши нас всех, нам сказала: «Юноши, ныне мои женихи, — поелику на свете Нет Одиссея, — отложим наш брак до поры той, как будет Кончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром; Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу я Прежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смерти Парками отдан, дабы не посмели ахейские жёны Мне попрекнуть, что богатый столь муж погребён без покрова». Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем. Что же? День целый она за тканьем проводила, а ночью, Факел зажегши, сама всё натканное днём распускала. <…> Разумом щедро её одарила Афина; не только В разных она рукодельях искусна, но также и много Хитростей знает, неслыханных в древние дни и ахейским Жёнам прекраснокудрявым неведомых; <…> но её изобретенья тщетны; Знай, не престанем твой дом разорять мы до тех пор, покуда Будет упорна она в помышленьях своих, ей богами В сердце вложённых; конечно, самой ей в великую славу То обратится, но ты истребленье богатства оплачешь; Мы, говорю, не пойдём от тебя ни домой, ни в иное Место, пока Пенелопа меж нами не выберет мужа». «О Антиной, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, — Я не дерзну и помыслить о том, чтоб велеть удалиться Той, кто меня родила и вскормила; отец мой далёко; Жив ли, погиб ли, — не знаю; но трудно с Икарием будет Мне расплатиться, когда Пенелопу отсюда насильно Вышлю, — тогда я подвергнусь и гневу отца, и гоненью Демона: страшных Эриний, свой дом покидая, накличет Мать на меня, и стыдом пред людьми я покроюся вечным. Нет, никогда не отважусь сказать ей подобного слова. Вы же, когда хоть немного тревожит вас совесть, покиньте Дом мой; иные пиры учреждайте, своё, а не наше Тратя на них и черёд наблюдая в своих угощеньях. Если ж находите вы, что для вас и приятней и легче Всем одного разорять произвольно, без платы, — сожрите Всё; но на вас я богов призову, и Зевес не замедлит Вас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы, Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами». Так говорил Телемах. И внезапно Зевес громовержец Свыше к нему двух орлов ниспослал от горы каменистой; Оба сначала, как будто несомые ветром, летели Рядом они, широко распустивши огромные крылья; Но, налетев на средину собрания, полного шумом, Начали быстро кружить с непрестанными взмахами крыльев; Очи их, сверху на головы глядя, сверкали бедою; Сами потом, расцарапав друг другу и груди и шеи, Вправо умчались они, пролетев над собраньем и градом. Все, изумлённые, птиц провожали глазами, и каждый Думал о том, что явление их предвещало в грядущем. — 1-2, 10-1, 50-61, 64-81, 84-105, 16-9, 22-56

… сказал рассудительный сын Одиссеев: «Няня, мой друг, не тревожься; не мимо богов я решился В путь, но клянись мне, что мать от тебя ни о чём не узнает Прежде, пока не свершится одиннадцать дней иль двенадцать, Или покуда не спросит сама обо мне, иль другой кто Тайны не скажет, — боюсь, чтоб от плача у ней не поблекла Свежесть лица». Евриклея богами великими стала Клясться; когда ж поклялася и клятву свою совершила, Тотчас она, благовонным вином все амфоры наливши, Кожаных плотных мехов приготовила, полных мукою. — 371-80

Свежий повеял Зефир, ошумляющий тёмное море. Бодрых гребцов возбуждая, велел Телемах им скорее Снасти устроить; ему повинуясь, сосновую мачту Подняли разом они и, глубоко в гнездо водрузивши, В нём утвердили её, а с боков натянули верёвки; Белый потом привязали ремнями плетёными парус; Ветром наполнившись, он поднялся, и пурпурные волны Звучно под килем потекшего в них корабля зашумели; Он же бежал по волнам, разгребая себе в них дорогу. — 425-9

Песнь III

Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном Своде небес, чтоб сиять для бессмертных богов и для смертных, Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих. Тою порою достигнул корабль до Нелеева града Пышного, Пилоса. В жертву народ приносил там на бреге Чёрных быков Посейдону, лазурнокудрявому богу… — 1-6

«В Трое он был, где столь много вы бед претерпели, ахейцы, Вспомни об этом теперь и поистине все расскажи мне». Так Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский: «Сын мой, как сильно напомнил ты мне о напастях, в земле той Встреченных нами, ахейцами, твёрдыми в опыте строгом, <…> Разных других испытали мы бедствий великих, о них же Может ли все рассказать хоть один из людей земнородных? Если б и целые пять лет и шесть лет ты мог беспрестанно Вести сбирать о бедах, приключившихся бодрым ахейцам Ты бы, всего не узнав, недоволен домой возвратился. Девять трудилися лет мы, чтоб их погубить, вымышляя Многие хитрости, — кончить насилу решился Кронион. В умных советах никто там не мог на ряду быть поставлен С ним: далеко опереживал всех изобретеньем многих Хитростей царь Одиссей, благородный родитель твой <…>. Был не у каждого светел рассудок, не все справедливы Были они — потому и постигнула злая судьбина Многих, разгневавших дочь светлоокую страшного бога. Сильную распрю богиня Афина зажгла меж Атридов: <…> Требовал царь Менелай, чтоб аргивские мужи в обратный Путь по широкому моря хребту устремились немедля; То Агамемнон отвергнул: ахейцев ещё удержать он Мыслил затем, чтоб они, совершив гекатомбу святую, Гнев примирили ужасной богини… младенец! Ещё он, Видно, не знал, что уж быть не могло примирения с нею: Вечные боги не скоро в своих изменяются мыслях. <…> Дия молили мы знаменье дать нам; и, знаменье давши, Он повелел, чтоб, разрезавши море по самой средине, Шли мы к Эвбее для скорого близкой беды избежанья; Ветер попутный, свистя, зашумел, и, рыбообильный Путь совершая легко, корабли до Гереста достигли К ночи; от многих быков возложили мы тучные бёдра Там на алтарь Посейдонов, измерив великое море». — 100-4, 13-22, 33-6, 41-7, 73-9

Богу легко защитить нас и издали, если захочет; Я ж согласился б скорее и бедствия встретить, чтоб только Сладостный день возвращенья увидеть, чем, бедствий избегнув В дом возвратиться, чтоб пасть пред своим очагом, как великий Пал Агамемнон предательством хитрой жены и Эгиста. Но и богам невозможно от общего смертного часа Милого им человека избавить, когда он уж предан В руки навек усыпляющей смерти судьбиною будет. — 231-8

— Афина в образе Ментора

К Нестору слово своё обративши, сказала Афина: «<…> медлить не станем; Должно отрезать теперь языки, и царю Посейдону Купно с другими богами вином сотворить возлиянье; Время подумать о ложе покойном и сне миротворном; День на закате угас, и уж боле не будет прилично Здесь нам сидеть за трапезой богов; удалиться пора нам». <337> Тут для умытия рук им служители подали воду; Отроки светлым кратеры до края наполнив напитком, В чашах его разнесли, по обычаю справа начавши… — 330-40

Нестор, гостей удержавши, сказал: «Да отнюдь не позволят Вечный Зевес и другие бессмертные боги, чтоб ныне Вы для ночлега отсюда ушли на корабль быстроходный! Разве одежд не найдётся у нас? Неужели я нищий? Будто уж в доме моём ни покровов, ни мягких постелей Нет, чтоб и сам я, и гости мои насладились покойным Сном? Но покровов и мягких постелей найдётся довольно. Можно ль, чтоб сын столь великого мужа, чтоб сын Одиссеев Выбрал себе корабельную палубу спальней, пока я Жив и мои сыновья обитают со мной под одною Кровлей, чтоб всех, кто пожалует к нам, угощать дружелюбно?» — 345-55

Так им сказав, светлоокая Зевсова дочь удалилась, Быстрым орлом улетев; изумился народ; изумился, Чудо такое своими глазами увидевши, Нестор. За руку взяв Телемаха, ему дружелюбно сказал он: «Друг, ты, конечно, и сердцем не робок, и силою крепок, Если тебе, молодому, так явно сопутствуют боги. Здесь из бессмертных, живущих в обителях светлых Олимпа, Был не иной кто, как Диева славная дочь Тритогена, Столь и отца твоего отличавшая в сонме аргивян. Будь благосклонна, богиня, и к нам и великую славу Дай мне, и детям моим, и супруге моей благонравной; Я же телицу тебе однолетнюю, лбистую, в поле Вольно бродящую, с игом ещё незнакомую, в жертву Здесь принесу, ей рога изукрасивши золотом чистым». — 371-84

Тут художнику Нестор, коней обуздатель, Золота чистого дал; оковал им рога он телицы, Тщася усердно, чтоб жертвенный дар был угоден богине. Взяли телицу тогда за рога Стратион и Ехефрон; Воду им руки умыть в обложенной цветами лохани Вынес из дома Аретос, в другой же руке он с ячменём Короб держал; подошёл Фрасимед, ратоборец могучий, С острым в руке топором, поразить изготовяся жертву; Чашу подставил Персей. Тут Нестор, коней обуздатель, Руки умывши, ячменём телицу осыпал и, бросив Шерсти с её головы на огонь, помолился Афине; Следом за ним и другие с молитвой телицу ячменём Так же осыпали. Несторов сын, Фрасимед многосильный, Мышцы напрягши, ударил и, в шею глубоко вонзённый, Жилы топор пересёк; повалилась телица; вскричали Дочери все, и невестки царевы, и с ними царица, Кроткая сердцем, Клименова старшая дочь Евридика. Те же телицу, приникшую к лону земли путеносной, Подняли — разом зарезал её Писистрат благородный. После, когда истощилася чёрная кровь и не стало Жизни в костях, разложивши на части её, отделили Бёдра и сверху их (дважды обвивши, как следует, кости Жиром) кровавого мяса кусками покрыли; все вместе Нестор зажег на костре и вином оросил искрометным; Те ж приступили, подставив ухваты с пятью остриями. Бёдра сожегши и сладкой утробы вкусив, остальное Всё разрубили на части и стали на вертелах жарить, Острые вертелы тихо в руках над огнём обращая. — 436-63

Целый день мчалися кони, тряся колесничное дышло. — 484

Песнь IV

… сына, Крепкого силой, прижитого им с молодою рабыней В поздних годах, Мегапента. Елене ж детей не хотели Боги с тех пор даровать, как желанная ей родилася Дочь Гермиона, подобная дивной красой Афродите. — 10-4

Начали в гладких купальнях они омываться; когда же Их и омыла, и чистым елеем натёрла рабыня, В тонких хитонах, облекшись в косматые мантии, оба Рядом они с Менелаем властителем сели на стульях. — 48-51

	В Ливии был, наконец, где рогатыми агнцы родятся, Где ежегодно три раза и козы и овцы кидают; В той стороне и полей господин и пастух недостатка В сыре и мясе и жирно-густом молоке не имеют; Круглый там год изобильно бывают доимы коровы. — 85-9
	— Менелай

Плача не мог удержать и младой Писистрат: «<…> не люблю я Слёз за вечерней трапезою — скоро подымется Эос, В раннем тумане рожденная. Мне же отнюдь не противен Плач о возлюбленных мёртвых, постигнутых общей судьбиной; Нам, земнородным страдальцам, одна здесь надёжная почесть: Слёзы с ланит и отрезанный локон волос на могиле». <…> Умная мысль пробудилась тогда в благородной Елене: В чаши она круговые подлить вознамерилась соку, Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье Бедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворным Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать, Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил, Если б нечаянно брата лишился иль милого сына, Вдруг пред очами его пораженного бранною медью. Диева светлая дочь обладала тем соком чудесным; Щедро в Египте её Полидамна, супруга Фоона, Им наделила; земля там богатообильная много Злаков рождает и добрых, целебных, и злых, ядовитых; Каждый в народе там врач, превышающий знаньем глубоким Прочих людей, поелику там все из Пеанова рода. — 186, 93-8, 219-32

— Писистрат

«… давно я скорбела, виной Афродиты Вольно ушедшая в Трою из милого края отчизны, Где я покинула брачное ложе, и дочь, и супруга, Столь одарённого светлым умом и лица красотою». Царь Менелай отвечал благородной царице Елене: <…> «Многих людей благородных, и много земель посетил я, Но никогда и нигде мне досель человек, Одиссею, Твёрдому в бедствиях мужу, подобный, ещё не встречался. Вот что, могучий, он там наконец предпринял и исполнил. В чреве глубоком коня (где ахейцы избранные были Скрыты) погибельный ков и убийство врагам приготовив; К нам ты тогда подошла — по внушению злому, конечно, Демона, дать замышлявшего славу враждебным троянам, — Вслед за тобою туда же пришёл Деифоб благородный; Трижды громаду ты с ним обошла и, отвсюду ощупав Ребра её, начала вызывать поимейно аргивян, Голосу наших возлюбленных жён подражая искусно. Мне ж с Диомедом и с бодрым царём Одиссеем, сокрытым В темной утробе громады, знакомые слышались звуки. Вдруг пробудилось желанье во мне и в Тидеевом сыне Выйти наружу иль громко тебе извнутри отозваться; Но Одиссей опрометчивых нас удержал; остальные ж, В чреве коня притаяся, глубоко молчали ахейцы. Только один Антиклес на призыв твой подать порывался Голос; но царь Одиссей, многосильной рукою зажавши Рот безрассудному, тем от погибели всех нас избавил; С ним он боролся, пока не ушла ты по воле Афины». — 261-5, 68-89

С гневом великим воскликнул Атрид Менелай златовласый: «О, безрассудные! Мужа могучего брачное ложе, Сами бессильные, мыслят они захватить произвольно! Если бы в темном лесу у великого льва в логовище Лань однодневных, сосущих птенцов положила, сама же Стала б по горным лесам, по глубоким, травою обильным Долам бродить и обратно бы лев прибежал в логовище — Разом бы страшная участь птенцов беспомощных постигла; Страшная участь постигнет и их от руки Одиссея». — 332-40

Мы уж истратили все путевые запасы и люди Бодрость теряли, как, сжалясь над нами, спасла нас богиня, Хитрого старца морского цветущая дочь Эйдофея. Сердцем она преклонилась ко мне, повстречавшись со мною, Шедшим печально стезёй одинокой, товарищей бросив: Розно бродили они по зыбучему взморью и рыбу Остросогбенными крючьями удили — голод терзал их. С ласковым видом ко мне подошедши, сказала богиня: <…> «Здесь пребывает издавна морской проницательный старец, Равный бессмертным Протей, египтянин, изведавший моря Все глубины и царя Посейдона державе подвластный; Он, говорят, мой отец, от которого я родилася. <…> Здесь ежедневно, лишь Гелиос неба пройдёт половину, В веянье ветра, с великим волнением тёмныя влаги, Вод глубину покидает морской проницательный старец; Вышед из волн, отдыхать он ложится в пещере глубокой; Вкруг тюлени хвостоногие, дети младой Алосинды, Стаей ложатся, и спят, и, покрытые тиной солёной, Смрад отвратительный моря на всю разливают окрестность. <…> Вы же, увидя, что лёг и что в сон погрузился он, силы Всё соберите и им овладейте; жестоко начнёт он Биться и рваться — из рук вы его не пускайте; тогда он Разные виды начнёт принимать и являться вам станет Всем, что ползёт по земле, и водою и пламенем жгучим; Вы ж, не робея, тем крепче его, тем сильнее держите. Но, как скоро тебе человеческий голос подаст он, Снова принявши тот образ, в каком он заснул, — вы немедля Бросьте его; и тогда, благородному старцу свободу Давши, спроси ты, какой из богов раздражён и успешно ль Рыбообильного моря путём ты домой возвратишься?» <…> Кожи тюленьи из вод принесла нам богиня; недавно Содраны были они. Чтоб отца обмануть, на песчаном Береге ямы она приготовила нам и сидела, Нас ожидая. Немедля все четверо к ней подошли мы. В ямы уклавши и кожами сверху покрыв нас, богиня Там повелела нам ждать, притаясь; нестерпимо нас мучил Смрад тюленей, напитавшихся горечью влаги солёной, — Сносно ль меж чудами моря живому лежать человеку? Но Эйдофея беде помогла и страдание наше Кончила, ноздри амброзией нам благовонной помазав: Был во мгновение запах чудовищ морских уничтожен. Целое утро с мучительной мы пролежали тоскою. — 363-70, 84-7, 400-6, 14-24, 36-47

— Менелай

Знай, что тебе суждено не видать ни возлюбленных ближних В светлом жилище своём, ни желанного края отчизны Прежде, пока ты к бегущему с неба потоку Египту Вновь не придёшь и обещанной там не свершишь гекатомбы Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам. <…> С длинновесельными в бурю морскую погиб кораблями Сын Оилеев Аякс; Посейдон их к великой Гирейской Бросил скале; самого же Аякса из вод он исторгнул; Спасся б от гибели он вопреки раздражённой Афине, Если б в безумстве изречь не дерзнул святотатного слова: Он похвалился, что против богов избежит потопленья. Дерзкое слово царём Посейдоном услышано было; Сильной рукой он во гневе схватил свой ужасный трезубец, Им по Гирейскей ударил скале, и скала раздвоилась; Часть устояла; кусками рассыпавшись, в море другая Рухнула вместе с висевшим на ней святотатным Аяксом; С нею и он погрузился в широкошумящее море; Так он погиб, злополучный, упившись солёною влагой. <…> Радостно вождь Агамемнон ступил на родительский берег. Стал целовать он отечество милое; снова увидя Землю желанную, пролил обильно он тёплые слёзы. — 475-9, 99-511, 21-3

— Протей

	Горько заплакав, упал я на землю; мне стала противна Жизнь, и на солнечный свет поглядеть не хотел я, и долго Плакал, и долго лежал на земле, безутешно рыдая. — 539-41
	— Менелай

Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное: Ты не умрёшь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе; Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь Послан богами — туда, где живёт Радамант златовласый (Где пробегают светло беспечальные дни человека, Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает; Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном С лёгкой прохладой туда посылаемый людям блаженным), Ибо супруг ты Елены и зять громовержца Зевеса. — 561-9

— Протей

«Царь Менелай, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, — Дай мне в подарок такое, что мог бы удобно хранить я Дома; коней же в Итаку мне взять невозможно: оставь их Здесь утешеньем себе самому; ты владеешь землёю Тучных равнин, где родится обильно и лотос и галгант С яркой пшеницей, и полбой, и густо цветущим ячменём. Мы ж ни широких полей, ни лугов не имеем в Итаке; Горные пажити наши для коз, не для коней привольны; Редко лугами богат и коням легконогим приютен Остров, объятый волнами; Итака же менее прочих». — 593, 600-8

Призрак неясный <…> исчез, скользнувши вдоль двери засова Лёгким дыханием ветра. — 835, 8-9

Песнь V

Эос, покинувши рано Тифона прекрасного ложе, На небо вышла сиять для блаженных богов и для смертных. — 1-2

Медлить не стал благовестник, аргусоубийца. К светлым ногам привязавши свои золотые подошвы, Амброзиальные, всюду его над водой и над твёрдым Лоном земли беспредельныя лёгким носящие ветром, Взял он и жезл свой, по воле его наводящий на бодрых Сон, отверзающий сном затворенные очи у спящих. В путь устремился с жезлом многосильный убийца Аргуса. <…> к морю с эфира слетел он; Быстро помчался потом по волнам рыболовом крылатым, Жадно хватающим рыб из отверстого бурею недра Бездны бесплодно-солёной, купая в ней сильные крылья. Лёгкою птицей морской пролетев над пучиною, Эрмий Острова, морем вдали сокровенного, скоро достигнул. С зыби широко-туманной на твёрдую землю поднявшись <…>. Нимфа, богиня богинь, догадавшися, гостя узнала (Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги, Даже когда б и великое их разлучало пространство). Но Одиссея, могучего мужа, там Эрмий не встретил; Он одиноко сидел на утёсистом бреге и плакал <…>. Словом таким он ответствовал нимфе прекраснокудрявой: <…> «Требуют боги, чтоб был он немедля тобою отослан; Ибо ему не судьба умереть далеко от отчизны <…>». Калипсо, богиня богинь, содрогнувшись, Голос возвысила свой и крылатое бросила слово: «Боги ревнивые, сколь вы безжалостно к нам непреклонны! Вас раздражает, когда мы, богини, приемлем на ложе Смертного мужа и нам он становится милым супругом. <…> Ныне и я вас прогневала, боги, дав смертному мужу Помощь, когда, обхватив корабельную доску, в волнах он Гибнул — корабль же его быстроходный был пламенным громом Зевса разбит посреди беспредельно-пустынного моря: Так он, сопутников верных своих потеряв, напоследок, Схваченный бурей, сюда был волнами великими брошен. Здесь приютивши его и заботясь о нём, я хотела Милому дать и бессмертье, и вечно-цветущую младость. Но повелений Зевеса эгидодержавца не смеет Между богов ни один отклонить от себя, ни нарушить…» — 43-56, 78-82, 96, 112-3, 16-20, 29-38

Он одиноко сидел на утёсистом бреге, и очи Были в слезах; утекала медлительно капля за каплей Жизнь для него в непрестанной тоске по отчизне; и, хладный Сердцем к богине, с ней ночи свои он делил принужденно В гроте глубоком, желанью её непокорный желаньем. Дни же свои проводил он, сидя на прибрежном утёсе, Горем, и плачем, и вздохами душу питая и очи, Полные слёз, обратив на пустыню бесплодного моря. Близко к нему подошедши, сказала могучая нимфа: «Слёзы отри, злополучный, и боле не трать в сокрушенье Сладостной жизни: тебя отпустить благосклонно хочу я». <…> Одиссей, постоянный в бедах, содрогнулся; Голос возвысив, он бросил богине крылатое слово: «В мыслях твоих не отъезд мой, а нечто иное, богиня; <…> Нет, против воли твоей не взойду я на плот ненадёжный Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой Клятвы, что мне никакого вреда не замыслила ныне». Так говорил он. Калипсо, богиня богинь, улыбнулась; Щёки ему потрепавши рукою, она отвечала: <…> «Правда святая и мне дорога; не железное, верь мне, Бьётся в груди у меня, а горячее, нежное сердце». — 151-61, 71-3, 7-81, 90-1

Вверившись, поплыл. Сидя на корме и могучей рукою Руль обращая, он бодрствовал; сон на его не спускался Очи, и их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно В море Воота, с Медведицы, в людях ещё Колесницы Имя носящей и близ Ориона свершающей вечно Круг свой, себя никогда не купая в водах океана. С нею богиня богинь повелела ему неусыпно Путь соглашать свой, её оставляя по левую руку. — 270-7

Ждал он, со стоном на камне вися, чтоб волна пробежала Мимо; она пробежала, но вдруг, отразясь, на возврате Сшибла с утёса его и отбросила в тёмное море. Если полипа из ложа ветвистого силою вырвешь, Множество крупинок камня к его прилепляется ножкам: К резкому так прилепилась утёсу лоскутьями кожа Рук Одиссеевых… — 429-35

Одиссей, от реки отошедши, Скрылся в тростник, и на землю, её лобызая, простерся. Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу: «Горе мне! Что претерпеть я ещё предназначен от неба! Если на бреге потока бессонную ночь проведу я, Утренний иней и хладный туман, от воды восходящий, Вовсе меня, уж последних лишённого сил, уничтожат: Воздух пронзительным холодом веет с реки перед утром. Если же там, на пригорке, под кровом сенистого леса В чаще кустов я засну, то, конечно, не буду проникнут Хладом ночным, отдохну, и меня исцелит миротворный Сон; но страшусь, не достаться б в добычу зверям плотоядным». Так размышлял он; ему наконец показалось удобней Выбрать последнее; в лес он пошёл, от реки недалеко Росший на холме открытом. Он там две сплетённые крепко Выбрал оливы; одна плодоносна была, а другая Дикая; в сень их проникнуть не мог ни холодный, Сыростью дышащий ветер, ни Гелиос, знойно блестящий; Даже и дождь не пронзал их ветвистого свода: так густо Были они сплетены. Одиссей, угнездившись под ними, Лег, наперед для себя приготовив своими руками Мягкое ложе из листьев опалых, которых такая Груда была, что и двое и трое могли бы удобно В зимнюю бурю, как сильно б она ни шумела, там скрыться. Груду увидя, обрадован был Одиссей несказанно. Бросясь в неё, он совсем закопался в слежавшихся листьях. Как под золой головню неугасшую пахарь скрывает В поле далёко от места жилого, чтоб пламени семя В ней сохраниться могло безопасно от злого пожара, Так Одиссей, под листами зарывшися, грелся, и очи Сладкой дремотой Афина смежила ему, чтоб скорее В нём оживить изнурённые силы. — 462-94

Песнь VI

Пышноустроенный город любезных богам феакиян, Живших издавна в широкополянной земле Гиперейской, В близком соседстве с циклопами, диким и буйным народом, С ними всегда враждовавшим, могуществом их превышая… — 3-6

«Видно, тебя беззаботною мать родила, Навсикая! Ты не печёшься о светлых одеждах; а скоро наступит Брачный твой день: ты должна и себе приготовить заране Платье, и тем, кто тебя поведет к жениху молодому. Доброе имя одежды опрятностью мы наживаем; Мать и отец веселятся, любуяся нами. Проснись же, Встань, Навсикая, и на реку мыть соберитеся все вы Утром; сама я приду помогать вам, чтоб дело скорее Кончить. Недолго останешься ты незамужнею девой <…>. Встань и явися немедля к отцу многославному с просьбой: Дать колесницу и мулов тебе, чтоб могла ты удобно Взять все повязки, покровы и разные платья, чтоб также Ты не пешком, как другие, пошла; то тебе неприлично — Путь к водоёмам от стен городских утомительно долог». Так ей сказав, светлоокая Зевсова дочь полетела Вновь на Олимп, где обитель свою, говорят, основали Боги, где ветры не дуют, где дождь не шумит хладоносный, Где не подъемлет метелей зима, где безоблачный воздух Лёгкой лазурью разлит и сладчайшим сияньем проникнут; Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают. — 25-33, 36-46

Эос тогда златотронная, встав, разбудила младую Светлоубранную деву. — 48-9

С видом приветным к отцу подошед, Навсикая сказала: «Милый, вели колесницу большую на быстрых колёсах Дать мне, чтоб я, в ней уклав все богатые платья, которых Много скопилось нечистых, отправилась на реку мыть их. Должно, чтоб ты, заседая в высоком совете почётных Наших вельмож, отличался своею опрятной одеждой; Пять сыновей воспитал ты и вырастил в этом жилище; Два уж женаты, другие три юноши в летах цветущих; В платьях, мытьем освеженных, они посещать хороводы Наши хотят. Но об этом одна я забочусь в семействе». Так говорила она; о желанном же браке ей было Стыдно отцу помянуть; догадался он сам <…>. Мулов стегнула; затопав, они побежали проворной Рысью, везя нелениво и груз и царевну. За нею Следом пошли молодые подруги её и служанки. — 56-67, 82-4

Пищей насытив себя, и подруг, и служанок, царевна Вызвала в мяч их играть, головные сложив покрывала; Песню же стала сама белокурая петь Навсикая. Так стрелоносная, ловлей в горах, веселясь, Артемида Многовершинный Тайгет и крутой Эримант обегает, Смерть нанося кабанам и лесным легконогим оленям; С нею, прекрасные дочери Зевса эгидодержавца, Бегают нимфы полей — и любуется ими Латона; Всех превышает она головой, и легко между ними, Сколь ни прекрасны они, распознать в ней богиню Олимпа. Так красотою девичьей подруг затмевала царевна. — 99-109

… из чащи кустов Одиссей осторожно Выполз; потом жиловатой рукою покрытых листами Свежих ветвей наломал, чтоб одеть обнажённое тело. Вышел он — так, на горах обитающий, силою гордый, В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами, Лев; на быков и овец он бросается в поле, хватает Диких оленей в лесу и нередко, тревожимый гладом, Мелкий скот похищать подбегает к пастушьим заградам. Так Одиссей вознамерился к девам прекраснокудрявым Наг подойти, приневолен к тому непреклонной нуждою. Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной; В трепете все разбежалися врозь по высокому брегу. — 127-38

С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне: «Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю. <…> Нет, ничего столь прекрасного между людей земнородных Взоры мои не встречали доныне; смотрю с изумленьем. В Делосе только я — там, где алтарь Аполлонов воздвигнут, — Юную стройно-высокую пальму однажды заметил, <…> я в сердце своём изумлен был Долго: подобного ей благородного древа нигде не видал я. Так и тебе я дивлюсь! Но, дивяся тебе, не дерзаю Тронуть коленей твоих: несказанной бедой я постигнут». <…> Тут обратилась царевна к подругам своим и служанкам: «Стойте! Куда разбежалися вы, устрашась иноземца? <…> Помощь ему оказать мы должны — к нам Зевес посылает Нищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден». — 148-9, 60-3, 66-9, 98-9, 207-8

Чисто омывшись, он светлое тело умаслил елеем; После украсился данным младою царевною платьем. Дочь светлоокая Зевса Афина тогда Одиссея Станом возвысила, сделала телом полней и густыми Кольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила. Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер, Девой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудном Деле своём, чудесами искусства людей изумляет… — 227-34

В город прибудем… с бойницами стены его окружают; Пристань его с двух сторон огибает глубокая; вход же В пристань стеснён кораблями, которыми справа и слева Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей; Там же и площадь торговая вкруг Посейдонова храма, Твёрдо на тесаных камнях огромных стоящего; снасти Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла. Нам, феакийцам, не нужно ни луков, ни стрел; вся забота Наша о мачтах, и вёслах, и прочных судах мореходных; Весело нам в кораблях обтекать многошумное море. Я ж от людей порицанья избегнуть хочу и обидных Толков; народ наш весьма злоязычен; нам встретиться может Где-нибудь дерзкий насмешник; увидя нас вместе, он скажет: «С кем так сдружилась царевна? Кто этот могучий, прекрасный Странник? Откуда пришёл? Не жених ли какой иноземный? Что он? Морскою ли бурею, к нам занесенный из дальних Стран человек (никаких мы в соседстве не знаем народов)? Или какой по её неотступной молитве с Олимпа на землю Бог низлетевший — и будет она обладать им отныне? Лучше б самой ей покинуть наш край и в стране отдаленной Мужа искать; меж людей феакийских никто не нашёлся Ей по душе, хоть и много у нас женихов благородных». Вот что рассказывать могут в народе; мне будет обидно. Я ж и сама бы, конечно, во всякой другой осудила, Если б, имея и мать и отца, без согласья их стала, В брак не вступивши, она обращаться с мужчинами вольно. — 262-88

— Навсикая

Так говорил он, моляся; и был он Палладой услышан; Но перед ним не явилась богиня сама, опасаясь Мощного дяди, который упорствовал гнать Одиссея… — 328-30

Песнь VII

Всё лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц, Было в палатах любезного Зевсу царя Алкиноя; Медные стены во внутренность шли от порога и были Сверху увенчаны светлым карнизом лазоревой стали; Вход затворен был дверями, литыми из чистого злата; Притолки их из сребра утверждались на медном пороге; Также и князь их серебряный был, а кольцо золотое. Две — золотая с серебряной — справа и слева стояли, Хитрой работы искусного бога Гефеста, собаки Стражами дому любезного Зевсу царя Алкиноя: Были бессмертны они и с течением лет не старели. <…> Жило в пространном дворце пятьдесят рукодельных невольниц: Рожь золотую мололи одни жерновами ручными, Нити сучили другие и ткали, сидя за станками Рядом, подобные листьям трепещущим тополя; ткани ж Были так плотны, что в них не впивалось и тонкое масло. Сколь феакийские мужи отличны в правлении были Быстрых своих кораблей на морях, столь отличны их жёны Были в тканье: их богиня Афина сама научила <111>. Был за широким двором четырёхдесятинный богатый Сад, обведённый отвсюду высокой оградой; росло там Много дерев плодоносных, ветвистых, широковершинных, Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных, Также и сладких смоковниц и маслин, роскошно цветущих; Круглый там год, и в холодную зиму, и в знойное лето, Видимы были на ветвях плоды; постоянно там веял Тёплый зефир, зарождая одни, наливая другие <…>. Там разведён был и сад виноградный богатый; и грозды Частью на солнечном месте лежали, сушимые зноем, Частию ждали, чтоб срезал их с лоз виноградарь; иные Были давимы в чанах; а другие цвели иль, осыпав Цвет, созревали и соком янтарно-густым наливались. — 84-94, 103-19, 22-6

… вождей и старейшин, творящих Зоркому богу, убийце Аргуса, вином возлиянье (Он от грядущих ко сну был всегда призываем последний). — 136-8

«Дочь Рексенора, подобного силой бессмертным, Арета, Ныне к коленам твоим, и к царю, и к пирующим с вами Я прибегаю, плачевный скиталец. Да боги пошлют вам Светлое счастье на долгие дни; да наследуют ваши Дети ваш дом и народом вам данный ваш сан знаменитый. Мне ж помогите, чтоб я беспрепятственно мог возвратиться В землю отцов, столь давно сокрушённый разлукой с своими». Кончив, к огню очага подошёл он и сел там на пепле. — 146-53

— Одиссей

	Пусть испытает всё то, что судьба и могучие Парки В нить бытия роковую вплели для него при рожденье. — 197-8
	— Алкиной

	Сколь ни сильно Скорби душою я предан, но тощий желудок мой жадно Требует пищи себе и меня забывать принуждает Всё претерпенное мной, о себе лишь упорно заботясь. — 218-21
	— Одиссей

Песнь VIII

… с знаменитым певцом Понтоной возвратился; Муза его при рождении злом и добром одарила: Очи затмила его, даровала за то сладкопенье. Стул среброкованный подал певцу Понтоной, и на нём он Сел пред гостями, спиной прислоняся к колонне высокой. Лиру слепца на гвозде над его головою повесив, К ней прикоснуться рукою ему — чтоб её мог найти он — Дал Понтоной, и корзину с едою принёс, и подвинул Стол и вина приготовил, чтоб пил он, когда пожелает. Подняли руки они к предложенной им пище; когда же Был удовольствован голод их сладким питьём и едою, Муза внушила певцу возгласить о вождях знаменитых, Выбрав из песни, в то время везде до небес возносимой, Повесть о храбром Ахилле и мудром царе Одиссее, Как между ними однажды на жертвенном пире великом Распря в ужасных словах загорелась и как веселился В духе своём Агамемнон враждой знаменитых ахеян… — 62-78

Эвриал Одиссею ответствовал с колкой насмешкой: «Странник, я вижу, что ты не подобишься людям, искусным В играх, одним лишь могучим атлетам приличных; конечно, Ты из числа промышлённых людей, обтекающих море В многовесельных своих кораблях для торговли, о том лишь Мысля, чтоб, сбыв свой товар и опять корабли нагрузивши, Боле нажить барыша: но с атлетом ты вовсе не сходен». Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный: «Слово обидно твоё; человек ты, я вижу, злоумный. Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеет Вдруг и пленительный образ, и ум, и могущество слова; Тот по наружному виду внимания мало достоин — Прелестью речи зато одарён от богов; веселятся Люди, смотря на него, говорящего с мужеством твёрдым Или с приветливой кротостью; он украшенье собраний; Бога в нём видят, когда он проходит по улицам града. Тот же, напротив, бессмертным подобен лица красотою, Прелести ж бедное слово его никакой не имеет». — 158-75

	Я не дерзнул бы, однако, бороться с героями древних Лет, ни с Гераклом, ни с Евритом, метким стрелком эхалийским; Спорить они и с богами в искусстве своём не страшились; Еврит великий погиб от того; не достиг он глубокой Старости в доме семейном своем; раздражив Аполлона Вызовом в бой святотатным, он из лука был им застрелен. — 223-8
	— Одиссей

Выслушай слово, однако, моё со вниманьем, чтоб после Дома его повторить при друзьях благородных, когда ты, Сидя с женой и детьми за весёлой семейной трапезой, Вспомнишь о доблестях наших и тех дарованьях, какие Нам от отцов благодатью Зевеса достались в наследство. Мы, я скажу, ни в кулачном бою, ни в борьбе не отличны; Быстры ногами зато несказанно и первые в море; Любим обеды роскошные, пение, музыку, пляску, Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе. — 241-9

— Алкиной

… глашатай лиру Подал певцу: пред собранье он выступил; справа и слева Стали цветущие юноши, в лёгкой искусные пляске. Топали в меру ногами под песню они; с наслажденьем Лёгкость сверкающих ног замечал Одиссей и дивился. Лирой гремя сладкозвучною, пел Демодок вдохновенный Песнь о прекраснокудрявой Киприде и боге Арее: Как их свидание первое в доме владыки Гефеста Было; как, много истратив богатых даров, опозорил Ложе Гефеста Арей, как открыл, наконец, всё Гефесту Гелиос зоркий, любовное их подстерегши свиданье. Только достигла обидная весть до Гефестова слуха, Мщение в сердце замыслив, он в кузнице плаху поставил, Крепко свою наковальню уладил на ней и проворно Сети сковал из железных, крепчайших, ничем не разрывных Проволок. Хитрый окончивши труд и готовя Арею Стыд, он пошёл в тот покой, где богатое ложе стояло. Там он, сетями своими опутав подножье кровати, Их на неё опустил с потолка паутиною тонкой; Были не только невидимы оку людей, но и взорам Вечных богов неприметны они <…>. Арей, подошедши, За руку взял, и по имени назвал её, и сказал ей: «Милая, час благосклонен, пойдём на роскошное ложе; Муж твой Гефест далеко; он на остров Лемнос удалился, Верно, к суровым синтийям, наречия грубого людям». Так он сказал, и на ложе охотно легла с ним Киприда. Мало-помалу и он и она усыпились. Вдруг сети Хитрой Гефеста работы, упав, их схватили с такою Силой, что не было средства ни встать им, ни тронуться членом; Скоро они убедились, что бегство для них невозможно; Скоро и сам, не свершив половины пути, возвратился В дом свой Гефест многоумный, на обе хромающий ноги: Гелиос зоркий его обо всём известить не замедлил. В дом свой вступивши с печалию милого сердца, поспешно Двери Гефест отворил, и душа в нём наполнилась гневом; Громко он начал вопить, чтоб его все услышали боги: «Дий вседержитель, блаженные, вечные боги, сберитесь Тяжкообидное, смеха достойное дело увидеть: Как надо мной, хромоногим, Зевесова дочь Афродита Гнусно ругается, с грозным Ареем, губительным богом, Здесь сочетавшись. Конечно, красавец и твёрд на ногах он; Я ж от рождения хром — но моею ль виною? Виновны В том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился? Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом, Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть. <…> не сниму с них дотоле я этой Сети, пока не отдаст мне отец всех богатых подарков, Им от меня за невесту, бесстыдную дочь, получённых. Правда, прекрасна она, но её переменчиво сердце». <…> В двери вступили податели благ, всемогущие боги <…>. К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса «Эрмий, Кронионов сын, благодатный богов вестоносец, Искренне мне отвечай, согласился ль бы ты под такою Сетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?» <338> «Если б могло то случиться, о царь Аполлон стреловержец, Сетью тройной бы себя я охотно опутать дозволил, Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели, Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!» — 261-81, 90-314, 17-20, 25, 34-42

Алкиной повелел Галионту вдвоём с Лаодамом Пляску начать: в ней не мог превосходством никто победить их. Мяч разноцветный, для них рукодельным Полибием сшитый, Взяв, Лаодам с молодым Галионтом на ровную площадь Вышли; закинувши голову, мяч к облакам темно-светлым Бросил один; а другой разбежался и, прянув высоко, Мяч на лету подхватил, до земли не коснувшись ногами. Легким бросаньем мяча в высоту отличась пред народом, Начали оба по гладкому лону земли плодоносной Быстро плясать; и затопали юноши в меру ногами, Стоя кругом, и от топота ног их вся площадь гремела. — 370-80

Так, обратясь к Демодоку, сказал Одиссей хитроумный: «Выше всех смертных людей я тебя, Демодок, поставляю; Музою, дочерью Дия, иль Фебом самим научённый, Всё ты поёшь по порядку, что было с ахейцами в Трое, Что совершили они и какие беды претерпели; Можно подумать, что сам был участник всему иль от верных Всё очевидцев узнал ты. Теперь о коне деревянном, Чудном Эпеоса с помощью девы Паллады созданье, Спой нам, как в город он был хитроумным введен Одиссеем, Полный вождей, напоследок святой Илион сокрушивших. Если об этом по истине всё нам, как было, споешь ты, Буду тогда перед всеми людьми повторять повсеместно Я, что божественным пением боги тебя одарили». Так он сказал, и запел Демодок, преисполненный бога: Начал с того он, как все на своих кораблях крепкозданных В море отплыли данаи, предавши на жертву пожару Брошенный стан свой, как первые мужи из них с Одиссеем Были оставлены в Трое, замкнутые в конской утробе, Как напоследок коню Илион отворили трояне. В граде стоял он; кругом, нерешимые в мыслях, сидели Люди троянские, было меж ними троякое мненье: Или губительной медью громаду пронзить и разрушить, Или, её докативши до замка, с утеса низвергнуть, Или оставить среди Илиона мирительной жертвой Вечным богам: на последнее все согласились, понеже Было судьбой решено, что падет Илион, отворивши Стены коню, где ахейцы избранные будут скрываться, Чёрную участь и смерть приготовив троянам враждебным. После воспел он, как мужи ахейские в град ворвалися, Чрево коня отворив и из тёмного выбежав склепа; Как, разъярённые, каждый по-своему град разоряли… — 486-516

Имя скажи мне, каким и отец твой, и мать, и другие В граде твоём и отечестве милом тебя величают. Между живущих людей безыменным никто не бывает Вовсе; в минуту рождения каждый, и низкий и знатный, Имя своё от родителей в сладостный дар получает; Землю, и град, и народ свой потом назови, чтоб согласно С волей твоей и корабль наш своё направление выбрал; Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы, Нужного каждому судну, на наших судах не имеем; Сами они понимают своих корабельщиков мысли; Сами находят они и жилища людей, и поля их Тучнообильные; быстро они все моря обтекают, Мглой и туманом одетые; нет никогда им боязни Вред на волнах претерпеть иль от бури в пучине погибнуть. Вот что, однако, в ребячестве я от отцаНавсифоя Слышал: не раз говорил он, что бог Посейдон недоволен Нами за то, что развозим мы всех по морям безопасно. Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводивший Странника в землю его, возвращаяся морем туманным, Будет разбит Посейдоном, который высокой горою Град наш задвинет. Исполнит ли то Посейдон земледержец Иль не исполнит — пусть будет по воле великого бога! — 550-71

— Алкиной

Песнь IX

Рассказ Одиссея.

… плоско лежит окружённая морем Итака; <…> Лоно её каменисто, но юношей бодрых питает; Я же не ведаю края прекраснее милой Итаки. Тщетно Калипсо, богиня богинь, в заключении долгом Силой держала меня, убеждая, чтоб был ей супругом; Тщетно меня чародейка, владычица Эи, Цирцея В доме держала своем, убеждая, чтоб был ей супругом, — Хитрая лесть их в груди у меня не опутала сердца; Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших, Даже когда б и роскошно в богатой обители жили Мы на чужой стороне, далеко от родителей милых. — 25, 27-36

Ветер от стен Илиона привёл нас ко граду киконов, Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили. Жён сохранивши и всяких сокровищ награбивши много… — 39-41

… к земле лотофагов, Пищей цветочной себя насыщающих, ветер примчал нас. Вышед на твёрдую землю и свежей водою запасшись, Наскоро лёгкий обед мы у быстрых судов учредили. <…> избрал я Двух расторопнейших самых товарищей наших (был третий С ними глашатай) и сведать послал их, к каким мы достигли Людям, вкушающим хлеб на земле, изобильной дарами. Мирных они лотофагов нашли там; и посланным нашим Зла лотофаги не сделали; их с дружелюбною лаской Встретив, им лотоса дали отведать они; но лишь только Сладко-медвяного лотоса каждый отведал, мгновенно Всё позабыл и, утратив желанье назад возвратиться, Вдруг захотел в стороне лотофагов остаться, чтоб вкусный Лотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны. Силой их, плачущих, к нашим судам притащив, повелел я Крепко их там привязать к корабельным скамьям; остальным же Верным товарищам дал приказанье, нимало не медля, Всем на проворные сесть корабли, чтоб из них никоторый, Лотосом сладким прельстясь, от возврата домой не отрекся. Все на суда собралися и, севши на лавках у вёсел, Разом могучими веслами вспенили тёмные воды. Далее поплыли мы, сокрушённые сердцем, и в землю Прибыли сильных, свирепых, не знающих правды циклопов. Там беззаботно они, под защитой бессмертных имея Всё, ни руками не сеют, ни плугом не пашут; земля там Тучная щедро сама без паханья и сева даёт им Рожь, и пшено, и ячмень, и роскошных кистей винограда Полные лозы, и сам их Кронион дождём оплождает. Нет между ними ни сходбищ народных, ни общих советов; В тёмных пещерах они иль на горных вершинах высоких Вольно живут; над женой и детьми безотчётно там каждый Властвует, зная себя одного, о других не заботясь. <…> циклопы ещё кораблей красногрудых не знают; Нет между ними искусников, опытных в хитром строенье Крепких судов, из которых бы каждый, моря обтекая, Разных народов страны посещал, как бывает, что ходят По морю люди, с другими людьми дружелюбно знакомясь. — 83-115, 25-9

Муж великанского роста в пещере той жил; одиноко Пас он баранов и коз и ни с кем из других не водился; Был нелюдим он, свиреп, никакого не ведал закона; Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходен Был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой, Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно. — 187-92

... пригнавши стадо откормленных коз и волнистых баранов к пещере, Маток в неё он впустил, а самцов, и козлов и баранов, Прежде от них отделив, на дворе перед входом оставил. Кончив, чтоб вход заградить, несказанно великий с земли он Камень, который и двадцать два воза четырёколесных С места б не сдвинули, поднял: подобен скале необъятной Был он; его подхвативши и вход им пещеры задвинув, Сел он и маток доить принялся надлежащим порядком, Коз и овец; подоив же, под каждую матку её он Клал сосуна. Половину отлив молока в плетеницы, В них он оставил его, чтоб оно огустело для сыра; Всё ж молоко остальное разлил по сосудам, чтоб после Пить по утрам иль за ужином, с пажити стадо пригнавши. Кончив с заботливым спехом работу свою, наконец он Яркий огонь разложил, нас увидел и грубо сказал нам: «Странники, кто вы? Откуда пришли водяною дорогой? Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду, Взад и вперёд по морям, как добычники вольные, мчася, Жизнью играя своей и беды приключая народам?» Так он сказал нам; у каждого замерло милое сердце: Голос гремящий и образ чудовища в трепет привёл нас. Но, ободрясь, напоследок ответствовал так я циклопу: «Все мы ахейцы; плывём от далёкия Трои; сюда же Бурею нас принесло по волнам беспредельного моря. <…> Ныне к коленам припавши твоим, мы тебя умоляем Нас, бесприютных, к себе дружелюбно принять и подарок Дать нам, каким завсегда на прощанье гостей наделяют. Ты же убойся богов; мы пришельцы, мы ищем покрова; Мстит за пришельцев отверженных строго небесный Кронион, Бог гостелюбец, священного странника вождь и заступник». Так я сказал; с неописанной злостью циклоп отвечал мне: «Видно, что ты издалека иль вовсе безумен, пришелец, Если мог вздумать, что я побоюсь иль уважу бессмертных. Нам, циклопам, нет нужды ни в боге Зевесе, ни в прочих Ваших блаженных богах; мы породой их всех знаменитей; Страх громовержца Зевеса разгневать меня не принудит Вас пощадить; поступлю я, как мне самому то угодно». <…> Прянул, как бешеный зверь, и, огромные вытянув руки, Разом меж нами двоих, как щенят, подхватил и ударил Оземь; их череп разбился; обрызгало мозгом пещеру. Он же, обоих рассекши на части, из них свой ужасный Ужин состряпал и жадно, как лев, разъяряемый гладом, Съел их, ни кости, ни мяса куска, ни утроб не оставив. Мы, святотатного дела свидетели, руки со стоном К Дию отцу подымали; наш ум помутился от скорби. Чрево наполнив своё человеческим мясом и свежим Страшную пищу запив молоком, людоед беззаботно Между козлов и баранов на голой земле растянулся. — 237-60, 66-78, 88-98

С злобной насмешкою мне отвечал людоед зверонравный: «Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последний Съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок». Тут повалился он навзничь, совсем опьянелый; и набок Свисла могучая шея, и всепобеждающей силой Сон овладел им; вино и куски человечьего мяса Выбросил он из разинутой пасти, не в меру напившись. Кол свой достав, мы его острием на огонь положили; Тотчас зардел он; тогда я, товарищей выбранных кликнув, Их ободрил, чтоб со мною решительны были в опасном Деле. Уже начинал положенный на уголья кол наш Пламя давать, разгоревшись, хотя и сырой был; поспешно Вынул его из огня я; товарищи смело с обоих Стали боков — божество в них, конечно, вложило отважность; Кол обхватили они и его острием раскаленным Втиснули спящему в глаз; и, с конца приподнявши, его я Начал вертеть, как вертит буравом корабельный строитель, Толстую доску пронзая; другие ж ему помогают, ремнями Острый бурав обращая, и, в доску вгрызаясь, визжит он. Так мы, его с двух боков обхвативши руками, проворно Кол свой вертели в пронзенном глазу: облился он горячей Кровью; истлели ресницы, шершавые вспыхнули брови; Яблоко лопнуло; выбрызгнул глаз, на огне зашипевши. Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру, В воду металл (на огне раскаливши его, чтоб двойную Крепость имел) погружает, и звонко шипит он в холодной Влаге: так глаз зашипел, острием раскалённым пронзённый. Дико завыл людоед — застонала от воя пещера. <…> Начал он криком циклопов сзывать, обитавших в глубоких Гротах окрест и на горных, лобзаемых ветром, вершинах. Громкие вопли услышав, отвсюду сбежались циклопы; Вход обступили пещеры они и спросили: «Зачем ты Созвал нас всех, Полифем? Что случилось? На что ты Сладкий наш сон и спокойствие ночи божественной прервал? Коз ли твоих и баранов кто дерзко похитил? Иль сам ты Гибнешь? Но кто же тебя здесь обманом иль силою губит?» Им отвечал он из тёмной пещеры отчаянно диким Рёвом: «Никто! По своей я оплошностью гибну; Никто бы Силой не мог повредить мне». В сердцах закричали циклопы: «Если никто, для чего же один так ревёшь ты? Но если Болен, то воля на это Зевеса, её не избегнешь. В помощь отца своего призови, Посейдона владыку». Так говорили они, удаляясь. Во мне же смеялось Сердце, что вымыслом имени всех мне спасти удалося. — 368-95, 99-414

Сладко товарищам было нас встретить, Гибели верной избегших; хотели о милых погибших Плакать они; но, мигнув им глазами, чтоб плач удержали, Стадо козлов и баранов взвести на корабль наш немедля Я повелел: отойти мне от берега в море хотелось. — 466-70

Песнь X

Рассказ Одиссея.

Скоро на остров Эолию прибыли мы; обитает Гиппотов сын там, Эол благородный, богами любимый. Остров плавучий его неприступною медной стеною Весь обнесён; берега ж подымаются гладким утёсом. Там от супруги двенадцать детей родилося Эолу, Шесть дочерей светлоликих и шесть сыновей многосильных. Вырастив их, сыновьям дочерей он в супружество отдал. Днем с благородным отцом и заботливой матерью вместе Все за трапезой, уставленной яствами, сладко пируют <…>. Дал он мне сшитый из кожи быка девятигодового Мех с заключёнными в нём буреносными ветрами; был он Их господином, по воле Крониона Дия, и всех их Мог возбуждать иль обуздывать, как приходило желанье. Мех на просторном моём корабле он серебряной нитью Туго стянул, чтоб ни малого быть не могло дуновенья… — 1-9, 19-24

… в стране лестригонов, <…> возвращаяся с поля, пастух вызывает На поле выйти другого; легко б несонливый работник Плату двойную там мог получать, выгоняя пастися Днём белорунных баранов, а ночью быков криворогих: Ибо там паства дневная с ночною сближается паствой. — 81-6

«Желаем узнать мы, Дева, кто властвует здешним народом и здешней страною?» Дом Антифата, отца своего, им она указала. В дом тот высокий вступивши, они там супругу владыки Встретили, ростом с великую гору, — они ужаснулись. Та же велела скорей из собранья царя Антифата Вызвать; и он, прибежав, на погибель товарищей наших, Жадно схватил одного и сожрал; то увидя, другие Бросились в бегство и быстро к судам возвратилися; он же Начал ужасно кричать и встревожил весь город; на громкий Крик отовсюду сбежалась толпа лестригонов могучих; Много сбежалося их, великанам, не людям подобных. <…> Людям, собравшимся в ужасе, молча кивнул головою, Их побуждая всей силой на вёсла налечь, чтоб избегнуть Близкой беды... — 109-20, 28-30

Мы напоследок достигли до острова Эи. Издавна Сладкоречивая, светлокудрявая там обитает Дева Цирцея, богиня, сестра кознодея Ээта. — 135-7

Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья В чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда же Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту Всех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиною Мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка. Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросив Им желудей, и свидины, и буковых диких орехов В пищу, к которой так лакомы свиньи, любящие рылом Землю копать. — 235-44

… растенье мне подал божественный Эрмий, Вырвав его из земли и природу его объяснив мне: Корень был чёрный, подобен был цвет молоку белизною; Моли его называют бессмертные; людям опасно С корнем его вырывать из земли, но богам все возможно. — 302-6

«О Цирцея, какой же, пристойность и правду любящий, Муж согласится себя утешать и питьём и едою Прежде, пока не увидит своими глазами спасенья Спутников? Если желаешь, чтоб пищи твоей я коснулся, Спутников дай мне спасенье своими глазами увидеть». Так я сказал, и немедля с жезлом из покоев Цирцея Вышла, к закуте свиной подошла и, её отворивши, Их, превращенных в свиней девятигодовалых, оттуда Вывела; стали они перед нею; она ж, обошед их Всех, почерёдно помазала каждого мазью, и разом Спала с их тела щетина, его покрывавшая густо С самых тех пор, как Цирцея дала им волшебного зелья; Прежний свой вид возвратив, во мгновенье все стали моложе, Силами крепче, красивей лицом и возвышенней станом; Все во мгновенье узнали меня и ко мне протянули Радостно руки; потом зарыдали от скорби; их воплем Дом огласился; проникнула жалость и в душу Цирцеи. — 383-99

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный, В доме своём я тебя поневоле держать не желаю. Прежде, однако, ты должен, с пути уклоняся, проникнуть В область Аида, где властвует страшная с ним Персефона. Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким, Душу Тиресия фивского должно тебе вопросить там. Разум ему сохранён Персефоной и мёртвому; в аде Он лишь с умом; все другие безумными тенями веют». Так говорила богиня; во мне растерзалося сердце; Горько заплакал я, сидя на ложе, мне стала противна Жизнь, и на солнечный свет поглядеть не хотел я, и долго Рвался, и долго, простершись на ложе, рыдал безутешно. Но напоследок, богине ответствуя, так я сказал ей: «Кто ж, о Цирцея, на этом пути провожатым мне будет? В аде ещё не бывал с кораблём ни один земнородный». <…> «Смело плыви; твой корабль передам я Борею; когда же Ты, Океан в корабле поперёк переплывши, достигнешь Низкого брега, где дико растёт Персефонин широкий Лес из ракит, свой теряющих плод, и из тополей чёрных, Вздвинув на брег, под которым шумит Океан водовратный, Чёрный корабль свой, вступи ты в Аидову мглистую область. Быстро бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоно Вместе с Коцитом, великою ветвию Стикса; утёс там Виден, и обе под ним многошумно сливаются реки. Слушай теперь, и о том, что скажу, не забудь: под утёсом Выкопав яму глубокую, в локоть один шириной и длиною, Три соверши возлияния мёртвым, всех вместе призвав их: Первое смесью медвяной, другое вином благовонным, Третье водою и, всё пересыпав мукою ячменной, Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших: В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву Им принести и в зажжённый костёр драгоценностей много Бросить, Тиресия ж более прочих уважить, особо Чёрного, лучшего в стаде барана ему посвятивши. После (когда обещание дашь многославным умершим) Чёрную овцу и чёрного с нею барана, — к Эребу Их обратив головою, а сам обратясь к Океану, — В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великой Придут толпою отшедшие души умерших; тогда ты Спутникам дай повеленье, содравши с овцы и с барана, Острой зарезанных медью, лежащих в крови перед вами, Кожу, их бросить немедля в огонь и призвать громогласно Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону; Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямой Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших К крови, покуда ответа не даст вопрошённый Тиресий. — 488-502, 7-37

Смертным увидеть не можно Бога, когда, приходя к ним, он хочет остаться невидим. — 573-4

Песнь XI

Рассказ Одиссея, кроме диалога с феаками в середине.

Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана; Там киммериян печальная область, покрытая вечно Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль Он покидает, всходя на звездами обильное небо, С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь; Ночь безотрадная там искони окружает живущих. — 13-19

Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал; Чёрная кровь полилася в неё, и слетелись толпою Души усопших, из тёмныя бездны Эреба поднявшись: Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев, Дев молодых, о утрате недолгия жизни скорбящих, Бранных мужей, медноострым копьём поражённых смертельно В битве и брони, обрызганной кровью, ещё не сложивших. Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы, Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным. — 35-43

«Что, злополучный, тебя побудило, покинув пределы Светлого дня, подойти к безотрадной обители мёртвых? Но отслонися от ямы и к крови мечом не препятствуй Мне подойти, чтоб, напившися, мог я по правде пророчить. <…> Праведно мстя, женихов, захвативших насильственно дом твой, В нём умертвишь иль обманом, иль явною силой — покинув Царский свой дом и весло корабельное взявши, отправься Странствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь, Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих, Также не зревших ещё ни в волнах кораблей быстроходных, Пурпурногрудых, ни вёсел, носящих, как мощные крылья, Их по морям, — от меня же узнай несомнительный признак: Если дорогой ты путника встретишь и путник тот спросит: «Что за лопату несёшь на блестящем плече, иноземец?» — В землю весло водрузи — ты окончил своё роковое, Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесши В жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря, В дом возвратись и великую дома сверши гекатомбу Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам, Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманном Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным Счастьем богатый. И сбудется всё, предреченное мною». Так говорил мне Тиресий; ему отвечая, сказал я: «Старец, пускай совершится, что мне предназначили боги. Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая: Матери милой я вижу отшедшую душу; близ крови Тихо сидит неподвижная тень и как будто не смеет Сыну в лицо поглядеть и завесть разговор с ним. Скажи мне, Старец, как сделать, чтоб мёртвая сына живого узнала?» <…> «Та из безжизненных теней, которой приблизиться к крови Дашь ты, разумно с тобою начнёт говорить; но безмолвно Та от тебя удалится, которой ты к крови не пустишь»… — 93-6, 119-44, 47-9

«Лаэрт же не ходит Более в город; он в поле далёко живет, не имея Там ни одра, ни богатых покровов, ни мягких подушек; Дома в дождливое зимнее время он вместе с рабами Спит на полу у огня, покровенный одеждой убогой; В летнюю ж знойную пору иль поздней порою осенней Всюду находит себе на земле он в саду виноградном Ложе из листьев опалых, насыпанных мягкою грудой». <…> Увлечённый Сердцем, обнять захотел я отшедшую матери душу; Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простёр я, Три раза между руками моими она проскользнула Тенью иль сонной мечтой, из меня вырывая стенанье. Ей наконец, сокрушённый, я бросил крылатое слово: «Милая мать, для чего, из объятий моих убегая, Мне запрещаешь в жилище Аида прижаться к родному Сердцу и скорбною сладостью плача с тобой поделиться? Иль Персефона могучая вместо тебя мне прислала Призрак пустой, чтоб моё усугубить великое горе?» <…> «Такова уж судьбина всех мёртвых, расставшихся с жизнью. Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их; Вдруг истребляет пронзительной силой огонь погребальный Всё, лишь горячая жизнь охладелые кости покинет: Вовсе тогда, улетевши, как сон, их душа исчезает». — 187-94, 204-14, 18-22

Сердце своёЭнипеем, рекою божественно светлой, Между реками земными прекраснейшей, Тиро пленила; Часто она посещала прекрасный поток Энипея; В образ облекся его Посейдон земледержец, чтоб с нею В устье волнистокипучем реки сочетаться любовью; Воды пурпурные встали горой и, слиявшись прозрачным Сводом над ними, сокрыли от взоров и бога и деву. Девственный пояс её развязал он, ей очи смеживши Сном; и когда, распаленный, своё утолил вожделенье, За руку взял, и по имени назвал её, и сказал ей: «Радуйся, богом любимая! Прежде чем полный свершится Год, у тебя два прекрасные сына родятся (бесплоден С богом союз не бывает), и их воспитай ты с любовью. Но, возвратяся к домашним, мое называть им страшися Имя; тебе же откроюсь: я бог Посейдон земледержец». — 238-52

Эпикаста Аидовы двери сама отворила: Петлю она роковую к бревну потолка прикрепивши, Ею плачевную жизнь прервала… — 277-9

Коней смиритель Кастор и боец Полидевк многосильный. Оба землёю они жизнедарною взяты живые; Оба и в мраке подземном честимы Зевесом; вседневно Братом сменяется брат; и вседневно, когда умирает Тот, воскресает другой; и к бессмертным причислены оба. — 300-4

Отос божественный с славным везде на земле Эфиальтом. Щедрая, станом всех выше людей их земля возрастила; Всех красотой затмевали они, одному Ориону В ней уступая; и оба, едва девяти лет достигнув, В девять локтей толщиной, вышиною же в тридевять были. Дерзкие стали бессмертным богам угрожать, что Олимп их Шумной войной потрясут и губительным боем взволнуют; Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесный Взбросить на Оссу они покушались, чтоб приступом небо Взять, и угрозу б они совершили, когда бы достигли Мужеской силы; но сын громовержца, Латоной рожденный, Прежде, чем младости пух отенил их ланиты и первый Волос пробился на их подбородке, сразил их обоих. — 308-20

… Алкиной отвечал дружелюбно: «Царь Одиссей, мы, внимая тебе, не имеем обидной Мысли, чтоб был ты хвастливый обманщик, подобный Многим бродягам, которые землю обходят, повсюду Ложь рассевая в нелепых рассказах о виденном ими. Ты не таков; ты возвышен умом и пленителен речью. <…> Слушать тебя я готов до явления светлой Денницы». <…> «Время на всё есть; свой час для беседы, свой час для покоя Если, однако, желаешь теперь же дослушать рассказ мой, Я повинуюсь…» — 362-7, 75, 79-81

«Все на полу мы, дымящемся нашею кровью, лежали. Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры, Близко услышал я: нож ей во грудь Клитемнестра вонзала Подле меня; полумёртвый лежа на земле, попытался Хладную руку к мечу протянуть я: она равнодушно Взор отвратила и мне, отходящему в область Аида, Тусклых очей и мертвеющих уст запереть не хотела. Нет ничего отвратительней, нет ничего ненавистней Дерзко-бесстыдной жены, замышляющей хитро такое Дело, каким навсегда осрамилась она, приготовив Мужу, богами ей данному, гибель. В отечество думал Я возвратиться на радость возлюбленным детям и ближним — Злое, напротив, замысля, кровавым убийством злодейка Стыд на себя навлекла и на все времена посрамила Пол свой и даже всех жён, поведеньем своим беспорочных». Так говорил Агамемнон; ему отвечая, сказал я: «Горе! Конечно, Зевес громовержец потомству Атрея Быть навсегда предназначил игралищем бедственных женских Козней; погибло немало могучих мужей от Елены; Так и тебе издалёка устроила смерть Клитемнестра». <440> «Слишком доверчивым быть, Одиссей, берегися с женою; Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не должно; Вверь ей одно, про себя сохрани осторожно другое. Но для тебя, Одиссей, от жены не опасна погибель; Слишком разумна и слишком незлобна твоя Пенелопа…» — 420-45

	Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле, Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, Нежели здесь над бездушными мёртвыми царствовать, мёртвый. — 489-91
	— Ахиллес

Души других знаменитых умерших явились; со мною Грустно они говорили о том, что тревожило сердце Каждому; только душа Теламонова сына Аякса Молча стояла вдали, одинокая, все на победу Злобясь мою, мне отдавшую в стане аргивян доспехи Сына Пелеева. Лучшему между вождей повелела Дать их Фетида; судили трояне; их суд им Афина Тайно внушила… Зачем, о, зачем одержал я победу, Мужа такого низведшую в недра земные? Погиб он, Бодрый Аякс, и лица красотою, и подвигов славой После великого сына Пелеева всех превзошедший. Голос возвысив, ему я сказал миротворное слово: «Сын Теламонов, Аякс знаменитый, не должен ты, мёртвый, Доле со мной враждовать, сокрушаясь о гибельных, взятых Мною оружиях; ими данаям жестокое боги Зло приключили: ты, наша твердыня, погиб; о тебе мы Все, как о сыне могучем Пелея, всечасно крушились, Раннюю смерть поминая твою; в ней никто не виновен, Кроме Зевеса, постигшего рать копьеносных данаев Страшной бедою <…>». Не ответствовал он; за другими тенями Мрачно пошёл; напоследок сокрылся в глубоком Эребе. — 541-60, 63-4

В аде узрел я Зевесова мудрого сына Миноса; Скипетр в деснице держа золотой, там умерших судил он, Сидя; они же его приговора, кто сидя, кто стоя, Ждали в пространном с вратами широкими доме Аида. После Миноса явилась гигантская тень Ориона; Гнал по широкому Асфодилонскому лугу зверей он — Их же своею железной ничем не крушимой дубиной Некогда сам он убил на горах неприступно-пустынных. Тития также увидел я, сына прославленной Геи; Девять заняв десятин под огромное тело, недвижим Там он лежал; по бокам же сидели два коршуна, рвали Печень его и терзали когтями утробу. И руки Тщетно на них подымал он. Латону, супругу Зевеса, Шедшую к Пифию, он осрамил на лугу Панопейском. Видел потом я Тантала, казнимого страшною казнью: В озере светлом стоял он по горло в воде и, томимый Жаркою жаждой, напрасно воды захлебнуть порывался. Только что голову к ней он склонял, уповая напиться, С шумом она убегала; внизу ж под ногами являлось Чёрное дно, и его осушал во мгновение демон. Много росло плодоносных дерев над его головою, Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных, Также и сладких смоковниц, и маслин, роскошно цветущих. Голодом мучась, лишь только к плодам он протягивал руку, Разом все ветви дерев к облакам подымалися тёмным. Видел я также Сизифа, казнимого страшною казнью; Тяжкий камень снизу обеими влёк он руками В гору; напрягши мышцы, ногами в землю упершись, Камень двигал он вверх; но, едва достигал до вершины С тяжкою ношей, назад устремлённый невидимой силой, Вниз по горе на равнину катился обманчивый камень. Снова силился вздвинуть тяжесть он, мышцы напрягши, Тело в поту, голова вся покрытая чёрною пылью. Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры. Мёртвые шумно летали над ним, как летают в испуге Хищные птицы; и, тёмной подобяся ночи, держал он Лук напряжённый с стрелой на тугой тетиве, и ужасно Вдруг озирался, как будто готовяся выстрелить; страшный Перевязь блеск издавала, ему поперёк перерезав Грудь златолитным ремнём, на котором с чудесным искусством Львы грозноокие, дикие вепри, лесные медведи, Битвы, убийства, людей истребленье изваяны были; Тот, кто свершил бы подобное чудо искусства, не мог бы, Сам превзошедши себя, ничего уж создать совершенней. Взор на меня устремив, угадал он немедленно, кто я; Жалобно, тяжко вздохнул и крылатое бросил мне слово: «<617> Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играет Так же, как мной под лучами всезрящего солнца играла? Сын я Крониона Зевса; но тем от безмерных страданий Не был спасён; покориться под власть недостойного мужа Мне повелела судьба. И труды на меня возлагал он Тяжкие. Так и отсюда был пса троеглавого должен Я увести: уповал он, что будет мне труд не по силам. Я же его совершил, и похищен был пёс у Аида; Помощь мне подали Эрмий и дочь громовержца Афина». — 568-626

Видеть хотел я великих мужей, в отдалённые веки Славных, богами рождённых, Тесея царя, Пирифоя, Многих других; но, толпою бесчисленной души слетевшись, Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным, В мыслях, что хочет чудовище, голову страшной Горгоны, Выслать из мрака Аидова против меня Персефона. Я побежал на корабль и велел, чтоб, не медля нимало, Люди мои на него собрались и канат отвязали. — 630-7

Песнь XII

Мне же Цирцея <…> сказала богиня: «Прежде всего ты увидишь сирен; неизбежною чарой Ловят они подходящих к ним близко людей мореходных. Кто, по незнанью, к тем двум чародейкам приближась, их сладкий Голос услышит, тому ни жены, ни детей малолетных В доме своём никогда не утешить желанным возвратом: Пением сладким сирены его очаруют, на светлом Сидя лугу; а на этом лугу человечьих белеет Много костей, и разбросаны тлеющих кож там лохмотья. Ты ж, заклеивши товарищам уши смягченным медвяным Воском, чтоб слышать они не могли, проплыви без оглядки Мимо; но ежели сам роковой пожелаешь услышать Голос, вели, чтоб тебя по рукам и ногам привязали К мачте твоей корабельной крепчайшей верёвкой; тогда ты Можешь свой слух без вреда удовольствовать гибельным пеньем. Если ж просить ты начнёшь иль приказывать станешь, чтоб сняли Узы твои, то двойными тебя пусть немедленно свяжут. <…> Прежде увидишь стоящие в море утёсы; кругом их Шумно волнуется зыбь Амфитриты лазоревоокой; Имя бродящих дано им богами; близ них никакая Птица не смеет промчаться, ни даже амброзию Зевсу Лёгким полётом носящие робкие голуби; каждый Раз пропадает из них там один, об утёс убиваясь; Каждый раз и Зевес заменяет убитого новым. Все корабли, к тем скалам подходившие, гибли с пловцами; Доски одни оставались от них и бездушные трупы, Шумной волною и пламенным вихрем носимые в море. Только один, все моря обежавший, корабль невредимо Их миновал — посетитель Эета, прославленный Арго; Но и его на утёсы бы кинуло море, когда б он Там не прошёл, провожаемый Герой, любившей Ясона. После ты две повстречаешь скалы: до широкого неба Острой вершиной восходит одна, облака окружают Темносгущённые ту высоту, никогда не редея. Там никогда не бывает ни летом, ни осенью светел Воздух; туда не взойдет и оттоль не сойдёт ни единый Смертный, хотя б с двадцатью был руками и двадцать Ног бы имел, — столь ужасно, как будто обтёсанный, гладок Камень скалы; и на самой её середине пещера, Тёмным жерлом обращённая к мраку Эреба на запад; <82> Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря Быстролетящей стрелою до входа высокой пещеры; Страшная Скилла живёт искони там. Без умолку лая, Визгом пронзительным, визгу щенка молодого подобным, Всю оглашает окрестность чудовище. К ней приближаться Страшно не людям одним, но и самым бессмертным. Двенадцать Движется спереди лап у неё; на плечах же косматых Шесть подымается длинных, изгибистых шей; и на каждой Шее торчит голова, а на челюстях в три ряда зубы, Частые, острые, полные чёрною смертью, сверкают; Вдвинувшись задом в пещеру и выдвинув грудь из пещеры, Всеми глядит головами из лога ужасная Скилла. Лапами шаря кругом по скале, обливаемой морем, Ловит дельфинов она, тюленей и могучих подводных Чуд, без числа населяющих хладную зыбь Амфитриты. Мимо её ни один мореходец не мог невредимо С легким пройти кораблем: все зубастые пасти разинув, Разом она по шести человек с корабля похищает. Близко увидишь другую скалу, Одиссей многославный: Ниже она; отстоит же от первой на выстрел из лука. Дико растёт на скале той смоковница с сенью широкой. Страшно всё море под тою скалою тревожит Харибда, Три раза в день поглощая и три раза в день извергая Чёрную влагу. Не смей приближаться, когда поглощает: Сам Посейдон от погибели верной тогда не избавит». <…> «Если избегнуть удастся Харибды, могу ли отбиться Силой, когда на сопутников бросится жадная Скилла?» <115> «О необузданный, снова о подвигах бранных замыслил; Снова о бое мечтаешь; ты рад и с богами сразиться. Знай же: не смертное зло, а бессмертное Скилла. Свирепа, Дико-сильна, ненасытна, сражение с ней невозможно. Мужество здесь не поможет; одно здесь спасение — бегство. Горе, когда ты хоть миг там для тщетного боя промедлишь: Высунет снова она из своей недоступной пещеры Все шесть голов и опять с корабля шестерых на пожранье Схватит; не медли ж; поспешно пройди; призови лишь Кратейю: Скиллу она родила на погибель людей, и одна лишь Дочь воздержать от второго на вас нападения может. Скоро потом ты увидишь Тринакрию остров; издавна Гелиос тучных быков и баранов пасёт там на пышных, Злачных равнинах; семь стад составляют быки; и бараны Столько ж; и в каждом их стаде числом пятьдесят; и число то Вечно одно; не плодятся они, и пасут неусыпно Их Фаэтуса с Лампетией, пышнокудрявые нимфы. Гелиос их Гиперион с божественной прижил Неерой». — 33, 36, 39-54, 59-107, 13-33

С брегом он их поравнялся; они звонкогласно запели: «К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян, К нам с кораблём подойди; сладкопеньем сирен насладися, Здесь ни один не проходит с своим кораблём мореходец, Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав; Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав. <…> Знаем мы всё, что на лоне земли многодарной творится». — 184-8, 91

… пожирала Жадно Харибда солёную влагу: когда извергались Воды из чрева её, как в котле, на огне раскалённом, С свистом кипели они, клокоча и буровясь; и пена Вихрем взлетала на обе вершины утесов; когда же Волны соленого моря обратно глотала Харибда, Внутренность вся открывалась её: перед зевом ужасно Волны сшибались, а в недре утробы открытом кипели Тина и чёрный песок. Мы, объятые ужасом бледным, В трепете очи свои на грозящую гибель вперяли. Тою порой с корабля шестерых, отличавшихся бодрой Силой товарищей, разом схватя их, похитила Скилла; Взор на корабль и на схваченных вдруг обративши, успел я Только их руки и ноги вверху над своей головою Мельком приметить: они в высоте призывающим гласом Имя мое прокричали с последнею скорбию сердца. Так рыболов, с каменистого берега длинносогбенной Удой кидающий в воду коварную рыбам приманку, Рогом быка лугового их ловит, потом, из воды их Выхватив, на берег жалко трепещущих быстро бросает: Так трепетали они в высоте, унесенные жадною Скиллой. Там перед входом пещеры она сожрала их, кричащих Громко и руки ко мне простирающих в лютом терзанье. Страшное тут я очами узрел, и страшней ничего мне Зреть никогда в продолжение странствий моих не случалось. — 235-59

Тут к сокрушенным сопутникам речь обратил я такую: «Верные спутники, слушайте то, что, печальный, скажу вам: Сведать должны вы пророка Тиресия фивского слово С словом Цирцеи, меня миновать убеждавшей опасный Остров, где властвует Гелиос, смертных людей утешитель: Там несказанное бедствие ждёт нас, они утверждают». <…> Мне ж, возражая, ответствовал так Еврилох непокорный: «Ты, Одиссей, непреклонно-жесток; одарён ты великой Силой, усталости нет для тебя, из железа ты скован. Нам, изнуренным, бессильным и столь уж давно не вкушавшим Сна, запрещаешь ты на берег выйти. Могли б приготовить Ужин мы вкусный на острове, сладко на нём отдохнувши. Ты ж нас идти наудачу в холодную ночь принуждаешь Мимо приютного острова в тёмное, мглистое море». — 270-5, 78-85

Чёрный корабль свой от бури мы скрыли под сводом пещеры, Где в хороводы весёлые нимфы полей собирались. — 317-8

Ветры молчали; порою лишь Эвр подымался восточный. Спутники, хлеба довольно имея с вином пурпуровым, Были спокойны; быков Гелиосовых трогать и в мысли Им не входило; когда же съестной наш запас истощился, Начали пищу охотой они промышлять <…>. Злое тогда Еврилох предложение спутникам сделал: «Спутники верные, слушайте то, что скажу вам, печальный; Всякий род смерти для нас, земнородных людей, ненавистен; Но умереть голодною смертью всего ненавистней. Выберем лучших быков в Гелиосовом стаде и в жертву Здесь принесём их богам, беспредельного неба владыкам. После — когда возвратимся в родную Итаку, воздвигнем В честь Гелиоса, над нами ходящего бога, богатый Храм и его дорогими дарами обильно украсим; Если ж, утратой своих круторогих быков раздраженный, Он совокупно с другими богами корабль погубить наш В море захочет, то легче, в волнах захлебнувшись, погибнуть Вдруг, чем на острове диком от голода медленно таять». — 326-30, 39-51

Тою порой о убийстве быков Гиперионов светлый Сын извещён был Лампетией, длинноодеянной девой. С гневом великим к бессмертным богам обратясь, он воскликнул: «Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги, Жалуюсь вам на людей Одиссея, Лаэртова сына! Дерзко они у меня умертвили быков, на которых Так любовался всегда я — всходил ли на звёздное небо, С звёздного ль неба сходил и к земле ниспускался. Если же вами не будет наказано их святотатство, В область Аида сойду я и буду светить для умерших». — 374-83

Спутников собрал и всех одного за другим упрекал; но исправить Зла нам уж было не можно; быки уж зарезаны были. Боги притом же и знаменье, в страх нас приведшее, дали: Кожи ползли, а сырое на вертелах мясо и мясо, Снятое с вертелов, жалобно рёв издавало бычачий. — 392-6

… восстала великая бури тревога; Лопнули разом верёвки, державшие мачту; и разом Мачта, сломясь, с парусами своими, гремящая, пала Вся на корму и в паденье тяжёлым ударом разбила Голову кормщику; череп его под упавшей громадой Весь был расплюснут, и он, водолазу подобно, с высоких Ребр корабля кувырнувшися вглубь, там пропал, и из тела Дух улетел. Тут Зевес, заблистав, на корабль громовую Бросил стрелу; закружилось пронзённое судно, и дымом Серным его обхватило. Все разом товарищи были Сброшены в воду, и все, как вороны морские рассеясь, В шумной исчезли пучине — возврата лишил их Кронион. <…> а когда воссияло Солнце — себя я узрел меж скалами Харибды и Скиллы. В это мгновение влагу солёную хлябь поглощала; Я, ухватясь за смоковницу, росшую там, прицепился К ветвям её, как летучая мышь, и повис, и нельзя мне Было ногой ни во что упереться — висел на руках я. — 408-19, 29-34

Песнь XIII

Гневному богу ответствовал туч собиратель Кронион: «Странное слово сказал ты, могучий земли колебатель; Ты ль не в чести у богов, и возможно ль, чтоб лучший, Старший и силою первый не чтим был от младших и низших? Если же кто из людей земнородных, с тобою неравных Силой и властью, тебя не почтит, накажи беспощадно. Действуй теперь, как желаешь ты сам, как приятнее сердцу». Бог Посейдон, колебатель земли, отвечал громовержцу: «Смело б я действовать стал, о Зевес чернооблачный, если б Силы великой твоей и тебя раздражать не страшился; Ныне же мной феакийский прекрасный корабль, Одиссея В землю его проводивший и морем обратно плывущий, Будет разбит, чтоб вперёд уж они по водам не дерзали Всех провожать; и горою великой задвину их город». Гневному богу ответствовал так громовержец Кронион: «Друг Посейдон, полагаю, что самое лучшее будет, Если (когда подходящий корабль издалека увидят Жители града) его перед ними в утёс обратишь ты, Образ плывущего судна ему сохранивши, чтоб чудо Всех изумило; потом ты горою задвинешь их город». Слово такое услышав, могучий земли колебатель В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился Ждать корабля. И корабль, обтекатель морей, приближался Быстро. К нему подошед, колебатель земли во мгновенье В камень его обратил и ударом ладони к морскому Дну основанием крепко притиснул: потом удалился. — 139-64

«Горе! К какому народу зашел я! Здесь, может быть, область Диких, не знающих правды, людей, иль, быть может, я встречу Смертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных. Где же я скрою богатства мои? <…> Горе! Я вижу теперь, что не вовсе умны и правдивы Были в поступках со мною и царь, и вожди феакийцев: Ими я брошен в краю, мне чужом; отвезти обещались В милую прямо Итаку меня и нарушили слово; Их да накажет Зевес, покровитель лишённых покрова, Зрящий на наши дела и карающий наши злодейства. Должно, однако, богатства мои перечесть, чтоб увидеть, Цело ли все, не украли ль чего в корабле быстроходном». Он сосчитал все котлы, все треножники, все золотые Утвари, все драгоценно-сотканные ризы, и целым Всё оказалось; но горько он плакал о милой отчизне, Глядя на шумное море, бродя по песчаному брегу В тяжкой печали. К нему подошла тут богиня Афина, Образ приняв пастуха, за овечьим ходящего стадом: <…> «Видно, что ты издалека пришелец иль вовсе бессмыслен, Если об этом не ведаешь крае? Но он не бесславен Между краями земными, <…> Странник, конечно, молва об Итаке дошла и к пределам Трои, лежащей, как слышно, далеко от края ахеян». Кончила. В грудь Одиссея веселье от слов сих проникло; Рад был услышать он имя отчизны из уст светлоокой Дочери Зевса эгидодержавца Паллады Афины; Голос возвысив, он бросил крылатое слово богине (Правду, однако, он скрыл от неё хитроумною речью, В сердце своём осторожно о пользе своей помышляя): «Имя Итаки впервые услышал я в Крите обширном, <…> Я, к кораблю финикийских людей благородных пришедши, Их убедить предложеньем даров, чтоб, меня на корабль свой Взявши и в Пилос привезши, там на берег дали мне выйти <…>». Голос возвысив, богиня крылатое бросила слово: «Должен быть скрытен и хитр несказанно, кто спорить с тобою В вымыслах разных захочет; то было бы трудно и богу. Ты, кознодей, на коварные выдумки дерзкий, не можешь, Даже и в землю свою возвратясь, оторваться от тёмной Лжи и от слов двоесмысленных, смолоду к ним приучившись; Но об этом теперь говорить бесполезно; мы оба Любим хитрить. На земле ты меж смертными разумом первый, Также и сладкою речью; я первая между бессмертных Мудрым умом и искусством на хитрые вымыслы. Как же Мог не узнать ты Паллады Афины, тебя неизменно В тяжких трудах подкреплявшей, хранившей в напастях и ныне Всем феакиянам сердце к тебе на любовь преклонившей?» — 200-3, 9-22, 37-9, 48-55, 72-4, 90-302

Бросился он целовать плододарную землю отчизны… — 354

... богиня к нему прикоснулася тростью. Разом на членах его, вдруг иссохшее, сморщилось тело, Спали с его головы злато-тёмные кудри, сухою Кожею дряхлого старца дрожащие кости покрылись, Оба столь прежде прекрасные глаза подернулись струпом, Плечи оделись тряпицей, в лохмотье разорванным, старым Рубищем, грязным, совсем почерневшим от смрадного дыма; Сверх же одежды оленья широкая кожа повисла, Голая, вовсе без шерсти; дав посох ему и котомку, Всю в заплатах, висящую вместо ремня на верёвке, С ним разлучилась богиня... — 429-39

Песнь XIV

Триста их там шестьдесят боровов налицо оставалось; Их сторожили четыре собаки, как дикие звери Злобные: сам свинопас, повелитель мужей, для себя их Выкормил. Сидя тогда перед домом, кроил он из крепкой Кожи воловьей подошвы для ног… — 20-4

Жрут женихи, не страшась никакого за то наказанья; Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят: Правда одна и благие поступки людей им угодны; Даже разбойники, злые губители, разные земли Грабить обыкшие, — многой добычей, им данной Зевесом, Свой нагрузивши корабль и на нём возвращаясь в отчизну, — Страх наказанья великий в душе сохраняют; они же (Видно, им бога какого пророческий слышался голос), Веря, что гибель постигла его, ни своё, как прилично, Весть сватовство не хотят, ни к себе возвратиться не мыслят… — 82-91

— Евмей

«Друг, расскажи о купившем тебя господине, который Был так несметно богат, так могуч и потом, говоришь ты, В Трое погиб, за обиду отмщая Атреева сына; Знать я желаю: не встретился ль где он случайно со мною?» <…> Так свинопас, повелитель мужей, отвечал Одиссею: «Старец, теперь никакой уж из странников, много бродивших, Радостной вестью об нём ни жены не обманет, ни сына. Часто в надежде, что их, угостив, одарят, здесь бродяги Лгут, небылицы и басни о нём вымышляя; и кто бы, Странствуя в разных землях, ни зашел к нам в Итаку, уж верно Явится к нашей царице с нелепою сказкой о муже; Ласково всех принимает она и рассказы их жадно Слушает все, и с ресниц у внимающей падают капли Слёз, как у всякой жены, у которой погиб в отдаленье Муж. Да и ты нам, старик, небылицу расскажешь охотно, Если хламиду тебе иль хитон за труды посулим мы». — 115-8, 21-32

	Был я в деле военном не робок… но всё миновалось; Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежний Колос легко распознаешь ты… — 213-5
	— Одиссей

	Люди не сходны, те любят одно, а другие другое. — 228
	— Одиссей

Сильно в Египет меня устремило желание; выбрав Смелых товарищей, я корабли изготовил; их девять Там мы оснастили новых; когда ж в корабли собралися Бодрые спутники, целых шесть дней до отплытия все мы Там пировали; я много зарезал быков и баранов В жертву богам, на роскошное людям моим угощенье; Но на седьмой день, покинувши Крит, мы в открытое море Вышли и с быстропопутным, пронзительнохладным Бореем Плыли, как будто по стремю, легко; и ничем ни один наш Не был корабль повреждён; нас, здоровых, весёлых и бодрых, По морю мчали они, повинуясь кормилу и ветру. Дней через пять мы к водам светлоструйным потока Египта Прибыли: в лоне потока легкоповоротные наши Все корабли утвердив, я велел, чтоб отборные люди Там на морском берегу сторожить их остались; другим же Дал приказание с ближних высот обозреть всю окрестность. Вдруг загорелось в них дикое буйство; они, обезумев, Грабить поля плодоносные жителей мирных Египта Бросились, начали жён похищать и детей малолетних, Зверски мужей убивая, — тревога до жителей града Скоро достигла, и сильная ранней зарей собралася Рать; колесницами, пешими, яркою медью оружий Поле кругом закипело; Зевес, веселящийся громом, В жалкое бегство моих обратил, отразить ни единый Силы врага не поспел, и отвсюду нас смерть окружила; Многих тогда из товарищей медь умертвила, и многих Пленных насильственно в град увлекли на печальное рабство. Я благовременно был вразумлён всемогущим Зевесом. <…> Сняв с головы драгоценно-украшенный кожаный шлем мой, Щит мой сложивши с плеча и копьё медноострое бросив, Я подбежал к колеснице царя и с молитвой колена Обнял его; он меня не отвергнул; но, сжалясь, с ним рядом Сесть в колесницу велел мне, лиющему слёзы, и в дом свой Царский со мной удалился — а с копьями следом за нами Много бежало их, смертию мне угрожавших; избавлен Был я от смерти царём — он во гнев привести гостелюбца Зевса, карателя строгого дел злочестивых, страшился. Целых семь лет я провёл в стороне той и много богатства Всякого собрал: египтяне щедро меня одарили; Год напоследок осьмой приведен был времен обращеньем; Прибыл в Египет тогда финикиец, обманщик коварный, Злой кознодей, от которого много людей пострадало; Он, увлекательной речью меня обольстив, Финикию, Где и поместье и дом он имел, убедил посетить с ним: Там я гостил у него до скончания года. <…> В Ливию с ним в корабле, облетателе моря, меня он Плыть пригласил, говоря, что товар свой там выгодно сбудем; Сам же, напротив, меня, не товар наш, продать там замыслил… — 246-73, 76-92, 95-7

— Одиссей

	Сам же пошёл <…> в Додону затем, чтоб оракул Темно-сенистого Диева дуба его научил там, Как, по отсутствии долгом — открыто ли, тайно ли, — в землю Тучной Итаки ему возвратиться удобнее будет? — 327-30
	— Одиссей

… сказал Одиссей хитроумный: «Подлинно, слишком уж ты недоверчив, мой добрый хозяин, Если и клятва моя не вселяет в тебя убежденья; Можем, однако, мы сделать с тобой уговор, и пускай нам Будут обоим поруками боги, владыки Олимпа: Если домой возвратится, как я говорю, господин твой — Дав мне хитон и хламиду, меня ты в Дулихий, который Сердцем так жажду увидеть, отсюда отправишь; когда же, Мне вопреки, господин твой домой не воротится — всех ты Слуг соберёшь и с утёса низвергнешь меня, чтоб вперед вам Басен нелепых не смели рассказывать здесь побродяги». Страннику так, отвечая, сказал свинопас богоравный: «Друг, похвалу б повсеместную, имя бы славное нажил Я меж людьми и теперь, и в грядущее время, когда бы, В дом свой принявши тебя и тебя угостив, как прилично, Жизнь дорогую твою беззаконным убийством похитил; С сердцем весёлым Крониону мог бы тогда я молиться». — 390-406

… топором разрубал он большие полена; Те же, свинью пятилетнюю, жирную, взяв и вогнавши В горницу, с ней подошли к очагу: свинопас богоравный (Сердцем он набожен был) наперед о бессмертных подумал; Шерсти щепотку сорвав с головы у свиньи светлозубой, Бросил её он в огонь; и потом, всех богов призывая, Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея. Тут он ударил свинью сбережённым от рубки поленом; Замертво пала она, и её опалили, дорезав, Тотчас другие, рассекли на части, и первый из каждой Части кусок, отложенный на жир для богов, был Евмеем Брошен в огонь, пересыпанный ячной мукой; остальные ж Части, на острые вертелы вздев, на огне осторожно Начали жарить, дожарив же, с вертелов сняли и кучей Все на подносные доски сложили. И поровну начал Пищею всех оделять свинопас: он приличие ведал. — 418-34

	Сила вина несказанна: она и умнейшего громко Петь, и безмерно смеяться, и даже плясать заставляет; Часто внушает и слово такое, которое лучше б Было сберечь про себя. — 464-7
	— Одиссей

Для чего я не молод, как прежде, и той не имею Силы, как в Трое, когда мы однажды сидели в засаде! <…> К твердо-высоким стенам многославного града пришедши, Все мы от них недалёко в кустарнике, сросшемся густо, Между болотной осоки, щитами покрывшись, лежали Тихо. Была неприязненна ночь, прилетел полуночный Ветер с морозом, и сыпался шумно-холодной метелью Снег, и щиты хрусталём от мороза подернулись тонким. Тёплые мантии были у всех и хитоны; и спали, Ими одевшись, спокойно они под своими щитами… — 468-9, 72-9

— Одиссей

Песнь XV

	Слушайте то, что скажу вам, что мне всемогущие боги В сердце вложили и что, утверждаю я, сбудется верно. Так же, как этого белого гуся, вскормленного дома, Сильный похитил орёл, прилетевший с горы, где родился Сам и где вывел могучих орлят, так, скитавшийся долго, В дом возвратясь, Одиссей отомстит… — 172-7
	— Елена

	Рано ложиться в постелю нам: сон неумеренный вреден. — 394
	— Евмей (и далее, кроме последней цитаты)

Есть (вероятно, ты ведаешь) остров, по имени Сира, Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце; Он необильно людьми населён, но удобен для жизни, Тучен, приволен стадам, виноградом богат и пшеницей: Там никогда не бывает губящего голода; люди Там никакой не страшатся заразы; напротив, когда там Хилая старость объемлет одно поколенье живущих, Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходят Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им. — 403-11

Прибыли хитрые гости морей, финикийские люди, Мелочи всякой привезши в своём корабле чернобоком. В доме ж отцовом рабыня жила финикийская, станом Стройная, редкой красы, в рукодельях искусная женских. Душу её обольстить удалось финикийцам коварным: Мыла она, невдали корабля их, бельё; тут один с ней Тайно в любви сочетался — любовь же всегда в заблужденье Женщин, и самых невинных своим поведением, вводит. <…> «Я уроженица меднобогатого града Сидона <…>. Скуйте ж язык свой; окончите торг поскорей…» — 415-22, 25, 45

… ожерелье: Крупный электрон, оправленный в золото с чудным искусством… — 459-60

… как то предназначено было Зевесом, Вдруг Артемида изменницу быстрой убила стрелою: Мёртвая на пол она корабельный упала морскою Курицей — рыбам её и морским тюленям на съеденье Бросили в море… — 477-81

«Лишь единый в эфире живущий Зевес Олимпиец Ведает, что им судьбой предназначено — брак иль погибель?» Кончил; и в это мгновение справа поднялся огромный Сокол, посол Аполлонов, с пронзительным криком; в когтях он Дикого голубя мчал и ощипывал; перья упали Между Лаэртовым внуком и судном его быстроходным. Феоклимен, то увидя, отвёл от других Телемаха, За руку взял, и по имени назвал, и шепотом молвил: «Знай, Телемах, не без воли Зевеса поднялся тот сокол Справа; я вещую птицу, его рассмотрев, угадал в нем. Царственней вашего царского рода не может в Итаке Быть никакой; навсегда вам владычество там сохранится». — 524-34

Песнь XVI

К Телемаху Бросились дружно навстречу Евмеевы злые собаки; Ластясь к идущему, прыгали дикие звери… — 3-5

	Одиссеево ж ложе пустое В спальной стоит одиноко, покрытое злой паутиной? — 34-5
	— Телемах

	… против многих и самый Сильный бессилен, когда он один… — 88-9
	— Телемах

… Телемах в несказанном волненье Пламенно обнял отца благородного с громким рыданьем. В сердце тогда им обоим проникло желание плача: Подняли оба пронзительный вопль сокрушенья; как стонет Сокол иль крутокогтистый орёл, у которых охотник Выкрал ещё некрылатых птенцов из родного гнезда их, Так, заливаясь слезами, рыдали они и стонали Громко; и в плаче могло б их застать заходящее солнце, Если бы вдруг не спросил Телемах, обратясь к Одиссею: «Как же, отец, на каком корабле ты, какою дорогой Прибыл в Итаку?» — 213-23

Сыну ответствовал так Одиссей, в испытаниях твёрдый: <…> «Завтра поутру, лишь только подымется Эос, ты в город Прямо пойдёшь; там останься в толпе женихов многобуйных. Позже туда я приду с свинопасом Евмеем под видом Старого нищего в рубище бедном. Когда там ругаться Станут они надо мною в жилище моём, не давай ты Милому сердцу свободы, и что б ни терпел я, хотя бы За ногу вытащен был из палаты и выброшен в двери Или хотя бы в меня чем швырнули — ты будь равнодушен. Можешь, конечно, сказать иногда (чтоб унять их буянство) Кроткое слово, тебя не послушают; будет напрасно Всё: предназначенный день их погибели близко; терпенье! <…> Может меж вами от хмеля вражда загореться лихая; Кровью тогда сватовство и торжественный пир осквернится: Само собой прилипает к руке роковое железо. <…> Ты лишь да я — наблюдать за рабынями нашими будем; Также и многих рабов испытанью подвергнем, чтоб сведать, Кто между ними тебя и меня уважает и любит, Кто, нас забыв, оскорбляет тебя, столь достойного чести». Так, возражая отцу, отвечал Телемах многославиый: «<…> рабов же Трудно испытывать всех, одного за другим, на работе Порознь живущих; то сделаешь после в досужное время, Если уж подлинно знак ты имел от владыки Зевеса». — 266, 70-80, 92-4, 304-8, 17-20

Взявши с собой двух служанок, она, божество меж женами, В ту палату вступив, где её женихи пировали, Подле столба, потолок там высокий державшего, стала, Щёки закрывши свои головным покрывалом блестящим. — 413-6

Песнь XVII

Наконец он пришёл беспрепятственно в дом свой. Там, боевое копьё прислонивши к высокой колонне, Он через двери высокий порог перешёл и увидел Первую в доме усердную няню свою Евриклею: Мягкие клала на стулья овчины старушка. Потоком Слёз облилася, увидя его, Евриклея; и скоро Все собрались Одиссеева дома рабыни; и с плачем Голову, плечи и руки они у него лобызали. Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа: <…> «Сладкий мой свет, Телемах, воротился ты!» — 28-36, 41

Там козовод повстречался им — сын Долионов Меланфий <…>. Увидя идущих, он начал ругаться, и громко Их поносил, и разгневал в груди Одиссеевой сердце. «Подлинно здесь негодяй негодяя ведёт, — говорил он, — Права пословица: равного с равным бессмертные сводят. Ты, свинопас бестолковый, куда путешествуешь с этим Нищим, столов обирателем, грязным бродягой, который, Стоя в дверях, неопрятные плечи об притолку чешет, Крохи одни, не мечи, не котлы получая в подарок. Мог бы у нас он, когда бы его к нам прислал ты, закуты Наши стеречь, выметать их, козлятам подстилки готовить; Скоро бы он раздобрел, простоквашей у нас обжираясь; Это, однако, ему не по нраву, одно тунеядство Любо ему; за работу не примется: лучше, таскаясь По миру, хлебом чужим набивать ненасытный желудок. Слушай, однако, и то, что услышишь, исполнится верно; Если войти он отважится в дом Одиссея — скамеек Много из рук женихов на его полетит там пустую Голову; рёбра, таская его, там ему обломают Об пол». И, так говоря, Одиссея он, с ним поравнявшись, Пяткою в ляжку толкнул, но с дороги не сбил, не принудил Даже шатнуться. И в гневе своём уж готов был Лаэртов Сын, побежавши за ним, суковатою палкою душу Выбить из тела его иль, взорвавши на воздух, ударить Оземь его головою. Но он удержался. Евмей же Начал ругать оскорбителя… — 212, 15-39

… Одиссей хитроумный: «<…> я довольно В жизни тревожных ударов сносил; и швыряемо было Многим в меня; мне терпеть не учиться; немало видал я Бурь и сражений; пусть будет и ныне со мной, что угодно Дию. Один лишь не может ничем побеждён быть желудок, Жадный, насильственный, множество бед приключающий смертным Людям: ему в угожденье и крепкоребристые ходят Морем пустым корабли, принося разоренье народам». Так говорили о многом они в откровенной беседе. Уши и голову, слушая их, подняла тут собака Аргус; она Одиссеева прежде была, и её он Выкормил сам; но на лов с ней ходить не успел, принужденный Плыть в Илион. Молодые охотники часто на диких Коз, на оленей, на зайцев с собою её уводили. Ныне ж, забытый (его господин был далеко), он, бедный Аргус, лежал у ворот на навозе, который от многих Мулов и многих коров на запас там копили, чтоб после Им Одиссеевы были поля унавожены тучно; Там полумёртвый лежал неподвижно покинутый Аргус. Но Одиссееву близость почувствовал он, шевельнулся, Тронул хвостом и поджал в изъявление радости уши; Близко ж подползть к господину и даже подняться он не был В силах. И, вкось на него поглядевши, слезу, от Евмея Скрытно, обтёр Одиссей <…>. Евмей свинопас, Одиссею: «Это собака погибшего в дальнем краю Одиссея; <…> Ныне же бедная брошена; нет уж её господина, Вчуже погиб он; служанки ж о ней и подумать ленятся; Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим К делу его, за работу он сам не возьмется охотой: Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, Лучшую доблестей в нём половину Зевес истребляет». <…> В это мгновение Аргус, увидевший вдруг через двадцать Лет Одиссея, был схвачен рукой смертоносною Мойры. — 280, 82-305, 11-2, 18-23, 26-7

Свинопасу Евмею сказал Телемах, подавая Хлеб, из корзины меж лучшими взятый, и вкусного мяса, Сколько в обеих горстях уместиться могло: «Отнеси ты Это, Евмей, старику, и скажи, чтоб потом обошёл он Всех женихов и у них попросил подаянья — стыдливым Нищему, тяжкой нуждой удрученному, быть неприлично». — 342-8

Боги нередко, облекшися в образ людей чужестранных, Входят в земные жилища, чтоб видеть своими очами, Кто из людей беззаконствует, кто наблюдает их правду. — 485-7

«Наш дом разоряется, ибо уж нет в нём такого Мужа, каков Одиссей, чтоб его от проклятья избавить. Если же он возвратится и снова отчизну увидит, С сыном своим он отмстит им за всё». Так царица сказала. В это мгновенье чихнул Телемах, и так сильно, что в целом Доме как гром раздалось; засмеявшись, Евмею, поспешно Кликнув его, Пенелопа крылатое бросила слово: «Добрый Евмей, приведи ты сюда чужеземца немедля; Слово мое зачихнул Телемах; я теперь несомненно Знаю, что злые мои женихи неизбежно погибнут Все: ни один не уйдёт от судьбы и от мстительной Керы». — 537-47

Песнь XVIII

В двери вошёл тут один всем известный бродяга; шатаясь По миру, скудным он жил подаяньем и в целой Итаке Славен был жадным желудком своим, и нахальством, и пьянством; Силы, однако, большой не имел он, хотя и высок был Ростом. По имени слыл Арнеоном (так матерью назван Был при рожденье), но в городе вся молодёжь величала Иром его, потому что у всех он там был на посылках. В двери вступив, Одиссея он стал принуждать, чтоб покинул Дом свой; и бросил ему, раздражённый, крылатое слово: «Прочь от дверей, старичишка, иль за ноги вытащен будешь; Разве не видишь, что все мне мигают, меня понуждая Вытолкать в двери тебя; но марать понапрасну своих я Рук не хочу; убирайся, иль дело окончится дракой». Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный: «Ты сумасброд, я не делаю зла никому здесь; и сколько б Там кто ни подал тебе, я не стану завидовать; оба Можем на этом пороге сидеть мы просторно; нет нужды Спор заводить нам. Ты, вижу, такой же, как я, бесприютный Странственник; бедны мы оба. Лишь боги даруют богатство. Воли, однако, рукам не давай; не советую; стар я: Но, рассердясь, я всю грудь у тебя разобью и всё рыло В кровь; и просторнее будет тогда мне на этом пороге Завтра, понеже уж, думаю, ты не придёшь во второй раз Властвовать в доме царя Одиссея, Лаэртова сына». — 1-24

… сказал Антиной, сын Евпейтов: «Лучше тебе, хвастуну, умереть иль совсем не родиться Было бы, если теперь так дрожишь, так бесстыдно робеешь Ты перед этим, измученным бедностью, старым бродягой. Слушай, однако, и то, что услышишь, исполнится верно: Если тебя победит он и силой своей одолеет, Будешь ты брошен на чёрный корабль и на твёрдую землю К злому Эхету царю, всех людей истребителю, сослан. Уши и нос беспощадною медью тебе он обрежет, В крохи изрубит тебя и собакам отдаст на съеденье». Так говорил он. Ужасная робость проникнула Ира… — 78-88

«Выдь к ним и милому сыну подай откровенно совет свой. Прежде, однако, омойся, натри благовонным елеем Щёки; тебе не годится с лицом, безобразным от плача, К ним выходить; красота увядает от скорби всегдашней. Сын же твой милый созрел, и тебе, как молила ты, боги Дали увидеть его с бородою расцветшего мужа». Ключнице верной ответствуя, так Пенелопа сказала: «Нет, никогда, Евринома, для них, ненавистных, не буду Я омываться и щёк натирать благовонным елеем. Боги, владыки Олимпа, мою красоту погубили В самый тот час, как пошёл Одиссей в отдаленную Трою». — 171-81

В ту палату вступив, где её женихи пировали, <…> Колена Их задрожали при виде её красоты, и сильнее Вспыхнуло в каждом желание ложе её разделить с ней. — 208, 11-3

	Ныне я всё понимаю; и мне уж не трудно Зло отличать от добра; из ребячества вышел я, правда; Но не всегда и теперь удаётся мне лучшее выбрать: Наши незваные гости приводят мой ум в беспорядок; Злое одно замышляют они; у меня ж руководца Нет. — 228-33
	— Телемах

… женихов и Афина сама возбуждала К дерзко-обидным поступкам, дабы разгорелось сильнее Мщение в гневной душе Одиссея, Лаэртова сына. — 346-8

Если б с тобой, Евримах, привелось мне поспорить работой, Если б весною, когда продолжительней быть начинают Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего утра Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили, Или, когда бы, запрягши нам в плуг двух быков круторогих, Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучей Силою равных, равно молодых, равно работящих, Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда бы Сам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мой Поле изрезал. А если б войну запалил здесь Кронион Зевс и мне дали бы щит, два копья медноострых и медный Кованый шлем, чтоб моей голове был надежной защитой, Первым в сраженье меня ты тогда бы увидел; тогда бы Мне ты не стал попрекать ненасытностью жадной желудка. Но человек ты надменный; твоё неприязненно сердце; Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых. Если б, однако, не жданный никем, Одиссей вам явился — Сколь ни просторная плотником сделана дверь здесь, она бы Узкой тебе, неоглядкой бегущему, вдруг показалась. — 366-86

— Одиссей

Песнь XIX

О царица, повсюду и все на земле беспредельной Люди тебя превозносят, ты славой до неба достигла; Ты уподобиться можешь царю беспорочному; страха Божия полный и многих людей повелитель могучий, Правду творит он; в его областях изобильно родится Рожь, и ячмень, и пшено, тяготеют плодами деревья, Множится скот на полях и кипят многорыбием воды; Праведно властвует он, и его благоденствуют люди. — 107-14

— Одиссей

«Скажи ж откровенно мне, кто ты? Уж верно, не отрасль Славного в древности дуба, не камень от груди утёса». Ей возражая, ответствовал так Одиссей богоравный: «О многоумная старца Икария дочь, Пенелопа, <…> Остров есть Крит посреди виноцветного моря, прекрасный, Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный; Там девяносто они городов населяют великих. Разные слышатся там языки: там находишь ахеян С первоплеменной породой воинственных критян; киконы Там обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласгов, В городе Кносе живущих. — 162-5, 172-8

В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойную Он облечён; золотою прекрасной с двойными крючками Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно Грозного пса и в могучих когтях у него молодую Лань изваял; как живая, она трепетала; и страшно Пёс на неё разъяренный глядел, и, из лап порываясь Выдраться, билась ногами она: в изумленье та бляха Всех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чудной Ткани, как плёнка, с головки сушёного снятая лука, Тонкой и светлой, как яркое солнце; все женщины, видя Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно. — 225-35

— Одиссей о себе

Автоликон, посетив плодоносную землю Итаки, Новорождённого сына у дочери милой нашёл там. Выждав, когда он окончит свой ужин, ему на колена Внука пришла положить Евриклея. Она тут сказала: «Автоликон, богоданному внуку ты выдумать должен Имя, какое угодно тебе самому: ты усердно Зевса о внуке молил». То приняв предложенье, сказал он Зятю и дочери: «Вашему сыну готово уж имя; Вас посетить собирался, я рассержен несказанно Многими был из людей, населяющих тучную землю; Пусть назовётся мой внук Одиссеем; то значит: сердитый». — 399-409

Он копьё длинноострое поднял, готовый Зверя пронзить; но успел Одиссею поранить колено Острым клыком разъярённый кабан; и он выхватил много Мяса, нагрянувши бешено сбоку, но кость уцелела. В правое зверю плечо боевое копьё сын Лаэртов Сильно всадил; и, плечо проколов, остриём на другой бок Вышло копьё; повалился кабан, и душа отлетела. Автоликоновы дети убитого зверя велели Должным порядком убрать и потом Одиссееву рану Перевязали заботливо; кровь же, бежавшую сильно, Заговорили. <…> Эту-то рану узнала старушка, ощупав руками Ногу; отдёрнула руки она в изумленье; упала В таз, опустившись, нога; от удара её зазвенела Медь, покачнулся водою наполненный таз, пролилася На пол вода. И веселье и горе проникли старушку, Очи от слёз затуманились, ей не покорствовал голос. Сжав Одиссею рукой подбородок, она возгласила: «Ты Одиссей! Ты моё золотое дитя! И тебя я Прежде, пока не ощупала этой ноги, не узнала!» — 448-58, 66-75

	… тревогой Мучась, в бессоннице тяжкой сижу на постели и плачу; Плачет Аида, Пандарова дочь бледноликая, плачет; Звонкую песню она заунывно с началом весенних Дней благовонных поёт, одиноко таясь под густыми Сенями рощи, и жалобно льётся рыдающий голос; Плача, Итилоса милого, сына Зефосова, медью Острой нечаянно ею сражённого, мать поминает. Так, сокрушённая, плачу и я… — 516-24
	— Пенелопа

… я видела сон; <…> Двадцать гусей у меня есть домашних; кормлю их пшеницей; Видеть люблю, как они, на воде полоскаясь, играют. Снилося мне, что, с горы прилетевший, орёл крутоносый, Шею свернув им, их всех заклевал, что в пространной столовой Мёртвые были они на полу все разбросаны; сам же В небо умчался орёл. И во сне я стонала и горько Плакала; вместе со мною и много прекрасных ахейских Жён о гусях, умерщвлённых могучим орлом, сокрушалось. Он же, назад прилетев и спустясь на высокую кровлю Царского дома, сказал человеческим голосом внятно: «Старца Икария умная дочь, не крушись, Пенелопа. Видишь не сон мимолетный, событие верное видишь; Гуси — твои женихи, а орёл, их убить прилетавший Грозною птицей, не птица, а я, Одиссей твой, богами Ныне тебе возвращённый твоим женихам на погибель». Так он сказал мне, и в это мгновенье мой сон прекратился; Я осмотрелась кругом: на дворе, я увидела, гуси Все налицо; и, толпяся к корыту, клюют там пшеницу. <…> Создано двое ворот для вступления снам бестелесным В мир наш: одни роговые, другие из кости слоновой; Сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой, Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен; Те же, которые в мир роговыми воротами входят, Верны; сбываются все приносимые ими виденья. — 535-53, 62-7

… предложить им стрелянье Из лука в кольца хочу я: супруг Одиссей здесь двенадцать С кольцами ставил, бывало, и те жерди не близко Ставил одну от другой жердей, и стрелой он пронизывал кольца Все. Ту игру женихам предложить я теперь замышляю; Тот, кто согнёт, навязав тетиву, Одиссеев могучий Лук, чья стрела пролетит через все (их не тронув) двенадцать Колец, я с тем удалюся из этого милого дома… — 572-9

— Пенелопа

Песнь XX

Коз и корову Филойтий оставил в сенях многозвучных. — 189

Тут он, схвативши коровью, в корзине лежавшую ногу, Сильно её в Одиссея швырнул; Одиссей, отклонивши Голову вбок, избежал от удара; и страшной улыбкой Стиснул он губы; нога ж, пролетевши, ударила в стену. — 299-302

В женихах несказанный Афина Смех пробудила, их сердце смутив и рассудок расстроив. Дико они хохотали; и, лицами вдруг изменившись, Ели сырое, кровавое мясо; глаза их слезами Все затуманились; сердце их тяжкой заныло тоскою. Феоклимен богоравный тогда поднялся и сказал им: «Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы стали Головы ваши во мгле и невидимы ваши колена; Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты. Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладин Кровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит Страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком». <…> Начали все Телемаха дразнить женихи, над гостями Дома его издеваясь, и так говорили иные: «Друг Телемах, на отбор негодяи тебя посещают; Прежде вот этот нечистый пожаловал в дом твой бродяга, Хищник обеденных крох, ни в какую работу не годный, Слабый, гнилой старичишка, земли бесполезное бремя; Гость же другой помешался и начал беспутно пророчить. Выслушай лучше наш добрый совет, Телемах многомудрый: Дай нам твоих благородных гостей на корабль крутобокий Бросить, к сикелам отвезть и продать за хорошие деньги». — 345-57, 74-83

Песнь XXI

Что до Ифита — искал лошадей он пропавших. Их было Счётом двенадцать кобыл и при них жеребята их, мулы. Стали они для него убийством и роком, когда он К Зевсову сыну позднее пришёл, крепкодушному мужу И соучастнику многих насилий, герою Гераклу. Гостя он умертвил своего — и в собственном доме! Не устыдился ни взора богов, ни стола, на котором Сам он его угощал, нечестивец! Его умертвил он И беззаконно присвоил коней его крепкокопытных. — 22-30

Ифит отыскивал также пропажу: коней, и двенадцать Добрых жеребых кобыл, и могучих работников мулов. Ифиту иск удался; но погибелью стала удача: К сыну Зевесову, славному крепостью силы великой Мужу, Гераклу, свершителю подвигов чудных, пришёл он, — В доме своём умертвил им самим приглашённого гостя Зверский Геракл, посрамивши Зевесов закон и накрытый Им гостелюбно для странника стол, за которым убийство Он совершил, чтоб коней громозвучнокопытных присвоить. — то же

… завизжали на петлях заржавевших створы Двери блестящей; как дико мычит выгоняемый на луг Бык круторогий — так дико тяжёлые створы визжали. — 48-50

… от вина же Всякой, его неумеренно пьющий, безумеет. Был им Некогда Евритион, многославный кентавр, обезумлен. В дом Пирифоя, великою славного силой, вступивши, Праздновал там он с лапифами; разума пьянством лишённый, Буйствовать зверски он вдруг принялся в Пирифоевом доме. Все раздражились лапифы; покинув трапезу, из залы Силой его утащили на двор и нещадною медью Уши и нос обрубили они у него; и рассудка Вовсе лишённый, кентавр убежал, поношеньем покрытый. Злая зажглась оттого у кентавров с лапифами распря; Он же от пьянства там первый плачевную встретил погибель. — 293-304

— Антиной

… Одиссей в руках обращая Лук свой туда и сюда, осторожно рассматривал, целы ль Роги и не было ль что без него в них попорчено червем. <…> Как певец, приобыкший Цитрою звонкой владеть, начинать песнопенье готовясь, Строит её и упругие струны на ней, из овечьих Свитые тонко-тягучих кишок, без труда напрягает — Так без труда во мгновение лук непокорный напряг он. Крепкую правой рукой тетиву потянувши, он ею Щёлкнул: она провизжала, как ласточка звонкая в небе. Дрогнуло сердце в груди женихов, и в лице изменились Все — тут ужасно Зевес загремел с вышины, подавая Знак; и живое веселие в грудь Одиссея проникло: В громе Зевесовом он предвещанье благое услышал. — 393-6, 405-15

Песнь XXII

Каждой стрелой в одного из врагов попадал, не давая Промаха; друг подле друга валяся, они издыхали. — 117-8

	Ты ж и Филонтий предателю руки и ноги загните На спину; после, скрутив на спине их, его на верёвке За руки вздерните вверх по столбу и вверху привяжите Крепким узлом к потолочине; двери ж, ушедши, замкните; В страшных мученьях пускай там висит ни живой он, ни мёртвый. — 173-7
	— Одиссей

Старый, широкий, подёрнутый плесенью щит, в молодые Давние годы герою Лаэрту служивший, теперь же Брошенный, вовсе худой, без ремней, с перегнившими швами… — 184-6

… богиня Вдруг превратилась, взвилась к потолку и на чёрной от дыма Там перекладине лёгкою сизою ласточкой села. — 238-40

Тут с потолка наклонила над их головами Паллада Страшную людям эгиду: и ужас расстроил их чувства. Начали бегать они, ошалев, как коровы, когда их Вешней порою (в то время, как дни прибывать начинают) Густо осыплют на пажити слепни сердитые. Те ж их Били, как соколы кривокогтистые с выгнутым клювом, С гор прилетевшие, бьют испугавшихся птиц, — и густыми Стаями с неба на землю, спасаясь, бросаются птицы; Соколы ж гонят их, ловят когтями, и нет им пощады, Заперт и путь для спасенья, и травлею тешатся люди; Так женихов (разогнав их по горнице) справа и слева, Как ни попало, они убивали; поднялся ужасный Крик; был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залит Пол. — 297-310

Песнями Фемий, всегда женихов на пирах веселивший Пеньем; с своею он цитрой в руках к потаенной прижавшись Двери, стоял там, колеблясь рассудком, не зная, что выбрать, Выйти ли в дверь и сидеть на дворе, обнимая великий Зевсов алтарь, охраняющий дом, на котором так часто Жирные бёдра быков сожигал Одиссей многославный, Или к коленям его с умоляющим броситься криком? — 331-8

… дошло до Медонта благое Слово; дугою согнувшись, под стулом лежал он, коровьей, Только что содранной кожей покрытый, чтоб Керы избегнуть. — 361-3

Очи водил вкруг себя Одиссей, чтоб узнать, не остался ль Кто неубитый, случайно избегший могущества Керы? Мёртвые все, он увидел, в крови и в пыли неподвижно Кучей лежали они на полу там, как рыбы, которых, На берег вытащив их из глубокозелёного моря Неводом мелкопетлистым, рыбак высыпает на землю; Там на песке раскаленном их, влаги солёной лишённых, Гелиос пламенный душит, и все до одной умирают. — 381-9

По́том и кровью покрытый; подобился льву он, который, Съевши быка, подымается, сытый, и тихо из стада — Грива в крови и вся страшная пасть, обагренная кровью, — В лог свой идёт, наводя на людей неописанный ужас. Кровию так Одиссей с головы был до ног весь обрызган. — 403-6

	Дочиста здесь ноздреватою, мокрою вытрите губкой. — 339
	— Одиссей

Выйти оттуда они осуждённым рабыням велели, <…> И сын Одисеев сказал им: «Честною смертью, развратницы, вы умереть недостойны, Вы, столь меня и мою благородную мать Пенелопу Здесь осрамившие, в доме моём с женихами слюбившись». Кончив, канат корабля черноносого взял он и туго Так натянул, укрепивши его на колоннах под сводом Башни, что было ногой до земли им достать невозможно. Там, как дрозды длиннокрылые или как голуби, в сети Целою стаей — летя на ночлег свой — попавшие (в тесных Петлях трепещут они, и ночлег им становится гробом), Все на канате они голова с головою повисли; Петлями шею стянули у каждой; и смерть их постигла Скоро: немного подёргав ногами, все разом утихли. Силою вытащен после на двор козовод был Меланфий; Медью нещадною вырвали ноздри, обрезали уши, Руки и ноги отсекли ему; и потом, изрубивши В крохи, его на съедение бросили жадным собакам. <…> Тут Одиссей, обратясь к Евриклее, сказал ей: «Немедля, Няня, огня принеси и подай очистительной серы; Залу нам должно скорей окурить». — 458, 61-77, 80-2

Песнь XXIII

	Правда была им чужда; никого из людей земнородных — Знатный ли, низкий ли к ним приходил — уважать не хотели; Сами погибель они на себя навлекли; но супруг мой… — 65-7
	— Пенелопа

Телемах напоследок воскликнул с досадой: «Милая мать, что с тобой? Ты в своём ли уме? Для чего же Так в отдаленье угрюмо сидишь, не подходишь, не хочешь Слово супругу сказать и его ни о чём не расспросишь? В свете жены не найдётся, способной с такою нелаской, Так недоверчиво встретить супруга, который, по многих Бедствиях, к ней через двадцать отсутствия лет возвратился. Ты же не видишь, не слышишь; ты сердцем бесчувственней камня». — 96-103

… заключалася тайна в устройстве Этой кровати. И я, не иной кто, своими руками Сделал её. На дворе находилась маслина с темной Сению, пышногустая, с большую колонну в объеме; Маслину ту окружил я стенами из тесаных, плотно Сложенных камней; и, свод на стенах утвердивши высокий, Двери двустворные сбил из досок и на петли навесил; После у маслины ветви обсёк и поблизости к корню Ствол отрубил топором, а отрубок у корня, отвсюду Острою медью его по снуру обтесав, основаньем Сделал кровати, его пробуравил, и скобелью брусья Выгладил, в раму связал и к отрубку приладил, богато Золотом их, серебром и слоновою костью украсив; Раму ж ремнями из кожи воловьей, обшив их пурпурной Тканью, стянул. — 188-202

— Одиссей

	О Пенелопа, ещё не конец испытаниям нашим; Много ещё впереди предлежит мне трудов несказанных, Много я подвигов тяжких ещё совершить предназначен. Так мне пророка Тиресия тенью предсказано было… — 248-51
	— Одиссей

Песнь XXIV

Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвленных Души из трупов бесчувственных вызвал; имея в руке свой Жезл золотой (по желанью его наводящий на бодрых Сон, отверзающий сном затворенные очи у сонных), Им он махнул, и, столпясь, полетели за Эрмием тени С визгом; как мыши летучие, в недре глубокой пещеры, Цепью к стенам прилеплённые, если одна, оторвавшись, Свалится наземь с утёса, визжат, в беспорядке порхая, — Так, завизжав, полетели за Эрмием тени; и вёл их Эрмий, в бедах покровитель, к пределам тумана и тленья; Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана, Мимо ворот Гелиосовых, мимо пределов, где боги Сна обитают, провеяли тени на асфодилонский Луг, где воздушными стаями души усопших летают. — 1-14

	… и по смерти ты именем жив, Ахиллес, и навеки Слава твоя сохранится во всех на земле поколеньях. — 93-4
	— Нестор

	Ты жену приобрёл добродетели самой высокой! <…> Да! Между смертными слава её добродетели вечно Будет сиять на земле. И на полные прелести песни О Пенелопе разумной певцов вдохновят олимпийцы. — 193, 6-8
	— Агамемнон

… печаль отуманила образ Старца; и, прахом наполнивши горсти, свою он седую Голову всю им, вздохнув со стенаньем глубоким, осыпал. Сердце у сына в груди повернулось, и, спершись, дыханье Кинулось в ноздри его, — он сражен был родителя скорбью. Бросясь к нему, он, его обхватя и целуя, воскликнул: «Здесь я, отец! Я твой сын, Одиссей, столь желанный тобою…» — 315-21

«Друг Телемах, наступила пора и тебе отличиться Там, где, сражаясь, великою честью себя покрывает Страха не знающий муж. Окажися достойным породы Бодрых отцов, за дела прославляемых всею землею». Кротко отцу отвечал рассудительный сын Одиссеев: «Сам ты увидишь, родитель, что я посрамить не желаю Бодрых отцов, за дела прославляемых всею землею». Так он сказал. Их услышав, Лаэрт вдохновенно воскликнул: «Добрые боги, какой вы мне день даровали! О, радость! Слышу, как сын мой и внук мой друг с другом о храбрости спорят!» — 505-15

Перевод

Василий Жуковский, 1849 (с немецкого подстрочника)

О поэме

Про обе поэмы см. статью о Гомере.

Сказание бывает едино не тогда, как иные думают, когда оно сосредоточено вокруг одного лица, потому что с одним лицом может происходить бесконечное множество событий, из которых иные никакого единства не имеют; точно так же и действия одного лица многочисленны и никак не складываются в единое действие. <…> Гомер, как и в прочем [пред другими] отличается, так и тут, как видно, посмотрел на дело правильно, по дарованию ли своему или по искусству: сочиняя «Одиссею», он не взял всего, что с [героем] случилось, — и как он был ранен на Парнасе, и как он притворялся безумным во время сборов на войну, — потому что во всём этом нет никакой необходимости или вероятности, чтобы за одним следовало другое; [нет], он сложил «Одиссею», равно как и «Илиаду», вокруг одного действия… <…> в драмах вставки коротки, эпос же, [наоборот], ими растягивается. Содержание «Одиссеи» необширно: некоторый человек много лет [странствует] на чужбине, его подстерегает Посейдон, он одинок, а дома у него получается так, что женихи расточают его добро и злоумышляют против его сына; и вот он возвращается, выйдя из бури, открывается некоторым, нападает на врагов и сам спасён, а их истребляет. Вот, собственно, [содержание], а всё прочее — вставки. <…> «Илиада» есть простая [эпопея] страстей, а «Одиссея» — сплетённая (ибо она вся из узнаваний) [эпопея] характеров… <…> лучше всего, когда в рассказах нет ничего немыслимого, а если что и есть, то за пределами [данного] сказания <…>. Но если уж сказание взято и кажется [в таком виде] осмысленнее, то надо брать и нелепое: ведь и высадка [на Итаку] настолько немыслима, что, возьмись за неё дурной сочинитель, она была бы явно нестерпима, а тут поэт делает нелепое незаметным, скрашивая его другими достоинствами. — перевод и примечания М. Л. Гаспарова, 1978

— Аристотель, «Поэтика» (VIII, XIX, XXIV), 335 до н. э.

Как же надлежит поступать разумному человеку в этом двойственном положении, когда он сомневается то в добродетели обвиняемого, то в правдивости обвинителя? На это именно, по-моему, намекнул Гомер в рассказе о Сиренах, велев плыть мимо, оставляя в стороне губительную прелесть этих звуков, и заграждать свои уши, не держать их раскрытыми настежь перед людьми, уже охваченными недугом, но, поставив при дверях надёжного сторожа — разум, который проверил бы каждое приходящее слово, — речи, заслуживающие того, допускать к себе и сводить их на очную ставку друг с другом, а перед негодными держать дверь на запоре и гнать их прочь.

— Лукиан, «О том, что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете» (30), 150-е

Следует заметить, что содержание в этой книге очень скудно, незатейливо и построено на небольшом материале. И если бы поэт не ввел — что он и сделал — в разные места поэмы замысловатые эпизоды, растягивающие действие, как, например, плавание Телемаха, долгую беседу у феакийцев, блестящую маскировку у Эвмея и другое, казалось бы, что у него события поэмы словно вытянулись вдоль узкого ущелья. <…> И к рассказам, соответствующим истине, прибавляет [Гомер] какие-то небылицы, сам для себя устанавливая пределы невероятного.

— Евстафий Солунский, «Комментарий к Илиаде и Одиссее», XII век

	… «Одиссея» после «Илиады» ясно доказывает невозможность в одном произведении исчерпать всю жизнь народа, и потому сторона героизма и доблести выражена в «Илиаде», а гражданская мудрость — в «Одиссее».
	— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья седьмая, 1844

	Главный источник дикости [циклопов] — отсутствие веры в богов. <…> Такое безверие соединено в циклопе с отсутствием всякого понятия о личности человеческой. Человек ему нипочём. Он считает его наравне с бараном. Такое безумие объясняет нам, почему циклоп, правда, пьяный, поверил тому, что человек может называться Никто и не иметь никакого личного имени.
	— Степан Шевырёв, рецензия на перевод Жуковского, март 1849

	… неясный душевный порыв можно обнаружить и в «Одиссее», Одиссей и его старик-отец, встретившись после долгой разлуки и обменявшись малозначащими репликами, вдруг откинут назад головы и взвоют, глухо ропща на судьбу, как если бы они не совсем сознавали собственную скорбь. Именно так: их сострадание не вполне сознаёт себя; это <…> некое общее переживание в том древнем мире с лужами крови и загаженным мрамором…
	… dim throbs of pathos do occur in the Odyssey, Odysseus and his old father do, suddenly, when they meet again after many years, and after a few casual remarks, suddenly raise their heads and lament in a kind of elemental ululation, a vague howl against fate, as if they were not quite conscious of their own woe. Yes, this compassion is not quite conscious of itself; it is <…> generalized emotion in that old world with its blood puddles and dung heaps on marble…
	— Владимир Набоков, лекция о «Холодном доме» Диккенса, 1941

Это античный комикс, который воспевает супермена Улисса и имеет свой хеппи-энд. <…> ведь «Одиссея» — плагиат «Гильгамеша», переиначенного на потребу греческой публике. То, что в вавилонском эпосе было трагедией борьбы, увенчанной поражением, греки переделали в живописную авантюрную поездку по Средиземному морю. <…> «Одиссея» — плагиат самого худшего разбора, ибо сводит на нет всё величие подвига Гильгамеша.

— Станислав Лем, «Патрик Ханнахан «Гигамеш», 1971

Характерным признаком возникновения фантастики служит разработка эстетики чудесного, несвойственной первобытному фольклору. Происходит расслоение: богатырская сказка и сказания о культурном герое трансформируются в героический эпос (народное иносказание и обобщение истории), в котором элементы чудесного являются подсобными и несущественными; сказочно-волшебная стихия осознаётся как таковая и служит естественной средой для рассказа о путешествиях и приключениях, вынесенного за исторические рамки. Так, «Илиада» представляет собой по сути дела реалистическое описание эпизода Троянской войны (чему не мешает участие в действии героев-небожителей); <…> «Одиссея» же — прежде всего фантастическое повествование о всевозможных и невероятных приключениях, не связанных с эпическим сюжетом, одного из героев той же войны. Сюжет, образы и происшествия «Одиссеи» — начало всей литературной западно-европейской фантастики.

— Владимир Муравьёв, статья «Фантастика» в 3-м издании БСЭ, 1978

… события в «Одиссее» узко ограничены временем и занимают всего лишь сорок дней из последнего года десятилетних скитании героя. <…> рассказ ведется в разном темпе, и время, соотнесённое с событиями «Одиссеи», то течёт широко и спокойно, а то крайне уплотняется. <…> В итоге же оказывается, что для огромной поэмы более чем в двенадцать тысяч стихов, вполне достаточно девяти дней решительных действий героя. <…> Поэт создаёт впечатление внутренней композиционной слаженности, преодолевающей нагромождение препятствий на пути его любимого героя. На «Одиссее» как нельзя лучше видно, что гомеровский эпос пережил сложные изменения и что он включал в себя не только воспевание военных подвигов и мощь древнего героизма, но и новую, гораздо более позднюю ступень, прославившую человеческий ум и его творческие возможности. <…> Жестокость Одиссея — достояние архаики, относящейся к более старому пласту поэмы. В «Одиссее» она в основном отступает на задний план, давая место совсем иному, так сказать, интеллектуальному героизму, находящемуся под неусыпным покровительством Афины. <…> Мудрая Афина и мудрый Одиссей — неразлучны. Особое, интимно-теплое дружеское чувство привязывает богиню к этому великому выдумщику и многострадальному скитальцу. Афина, можно сказать, прямо любуется на Одиссея, как на детище своей выучки. <…> Гомеровская поэма о странствующем герое неизменно прославляет человека, который преодолевает стихию древнего ужаса, вступая в союз с мудрыми богами Олимпа. <…> Эпическая поэзия даёт нам пример совершенно особого, творчески радостного отношения к миру. Недаром «Одиссея» изобилует прекрасными вещами, сделанными руками человека. В роли такого демиурга, то есть мастера и одновременно художника, выступают тут люди и боги, подтверждая всей своей деятельностью нераздельность искусства и ремесла, воплощённую в греческом слове techne. <…> Мир, по которому скитается Одиссей, полон света и красок, блеска и сверкания. <…> Ужасное — всегда тёмное. <…> Красота у Гомера разлита в природе и вещах, она сопутствует героям и неотъемлема от мира, в котором они живут. Это не злая воля, прикрытая красотой, как у сирен или Кирки, и не соблазняющая красота Елены. Одиссей, несмотря на все свои метаморфозы, велик душой, многоумен и прекрасен. <…> Прекрасна и Пенелопа <…>. Здесь перед нами эпическое представление о неизменяемой во времени наружности героя в соответствии с неизменяемой его сущностью. <…> скромный мир слушателей и ценителей гомеровского эпоса и, в частности, «Одиссеи» вырисовывается достаточно чётко в тексте поэмы, в тех самых знаменитых сравнениях, которые не раз пристально изучались. Именно в этих сравнениях, в противоположность непосредственному изложению сюжета, ощущается тёплое внимание к трудящемуся человеку из самых низов, жизнь которого была, судя по всему, хорошо известна эпическому поэту, ибо в сравнениях <…> поясняется менее известное с помощью чего-то более знакомого и понятного как для автора, так и для слушателя или читателя. И вот здесь-то особенно заметно то личное начало, в котором часто отказывают эпосу, выдвигая на первый план объективное изображение событий и отчуждённую незаинтересованность поэта. <…> Свидетельством зарождения драматизма в эпической «Одиссее» являются не только излюбленные здесь диалогичность или острота сюжетных ситуаций, но чувство обреченности и бренности человека, несмотря на весь вполне героический оптимизм и упоение приключенчеством. <…> В «Одиссее» нет той в конечном счёте умиротворённости, которая наступает после бесчисленных убийств и смертей «Илиады». Там [поэт] говорит, что поколения людей сменяются, как листья на деревьях. Там утверждается вечность целого рода, а не отдельного человека, общность героической сущности славных поколений, неистребимая и не подвластная времени. <…> Здесь <…> осознанная непохожесть одного человека на другого выделяет в нём его личные начала, влечёт каждого своей дорогой, создаёт тоже вполне осознанную неповторимость именно своей судьбы. Отсюда все новые и новые скитания, жажда все испытать, проверить, познать, заострить разум и мужество, проявив их так, как другой этого никогда не сумеет.

— Аза Тахо-Годи, «„Одиссея“ и её художественно-эстетический смысл»

О переводах

Что более всего восхищало древних в Гомере, особенно в его Одиссее? Simplicitas: простота, переведёте вы? — нет, <…> простонародность, одетая во все совершенства метрического стиха, перенесённая в него со всем своим наивным остроумием, со своей бойкой речью, с своими живописными выражениями из буднишней жизни, с своими оборотами в распашку, и фигурами, нередко переходящими в гротески. <…> Он именно приказывает Улиссу, когда тот пойдёт осматривать греческий стан, говорить со всеми учтиво, по-русски, называя каждого по имени и по отчеству, а они в русском переводе чествуют встречного и поперечного какими-то греческими речами, может быть и ругательными: по чему это знать русскому читателю!

— Осип Сенковский, рецензия на анонимный перевод первой песни, март 1841

• см. Николай Гоголь, «Об Одиссее, переводимой Жуковским», 1846 («Выбранные места из переписки с друзьями» VII)

… всё приуготовлялось в [Жуковском] на то, дабы обратить его к передаче совершеннейшего поэтического произведения, которое, будучи произведено таким образом, как производится им, при таком напоенье всего себя духом древности и при таком просветлённом, высшем взгляде на жизнь, покажет непременно первоначальный, патриархальный быт древнего мира в свете родном и близком всему человечеству, — подвиг, далеко высший всякого собственного создания, который доставит Жуковскому значение всемирное.

— Николай Гоголь, «В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность», 1846 («Выбранные места…» XXXI)

Влияние её на публику ещё вдали; весьма может быть, что в пору нынешнего лихорадочного своего состоянья большая часть читающей публики не только её не разнюхает, но даже и не приметит. Но зато это сущая благодать и подарок всем тем, в душах которых не погасал священный огонь и у которых сердце приуныло от смут и тяжёлых явлений современных. Ничего нельзя было придумать для них утешительнее. Как на знак Божьей милости к нам, должны мы глядеть на это явление, несущее ободренье и освеженье в наши души.

— Николай Гоголь, письмо П. А. Плетнёву 20 ноября 1848

• см. Осип Сенковский, «Одиссея и её переводы», 1849

	Жуковский внёс много морали, сентиментальности да некоторые почти христианские понятия <…>. В некоторых местах <…> заметен характер романтического раздумья, совершенно чуждого «Одиссее».
	— П. Черняев, «Как ценили перевод „Одиссеи“ Жуковского современные и последующие критики»

… хорошего русского перевода «Одиссеи» нет. Жуковский переводил с немецкого, а из эпической поэмы попытался сделать роман. С первых слов складывается впечатление, что Одиссей у него не страдалец, обречённый богами на скитания, а какой-то турист XIX века, вроде Чайльд-Гарольда: поехал туда, посмотрел то. Что же касается двух других русских переводов — Вересаев знал язык, но решил взять перевод Жуковского и приблизить его к оригиналу. Получилось нечто среднее, ни то, ни сё. Последний же по времени русский перевод «Одиссеи» <…> Павла Шуйского, у которого всё хорошо было с древнегреческим — но не очень с русским.

— Максим Амелин, интервью