… книгу эту собрать было чертовски тяжело. Из груды скучных и тупых писем я отобрал те, которые показались мне наиболее характерны. По этой причине в книге имеется моё лицо, мои мысли и мои желания. Книга сделана как роман. <…>
Сюда не вошли письма, полученные мною до двадцать шестого года. Эти письма, к моему великому сожалению, не сохранились. В те годы я находился в болезненном, неврастеническом раздражении и уничтожал все письма, не отвечая.
Пролетарская революция подняла целый и громадный пласт новых, «неописуемых» людей. Эти люди до революции жили, как ходячие растения. А сейчас они, худо ли, хорошо, — умеют писать и даже сочиняют стихи. И в этом самая большая и торжественная заслуга нашей эпохи.
— «Стихи о Ленине»
На первый взгляд довольно трудно понять, почему именно мне присылают на отзыв стихи. Я прозаик. Известен читателям, главным образом, как автор юмористических рассказов. И вдруг мне стихи… В чём дело?
А дело в том, что нету другого «товара».
Стихи оказались более доступны, чем проза. Стихи легче складываются. Это почти песня.
Дети, как известно, начинают писать именно со стихов. Со стихов начали свою литературную судьбу почти все писатели. И всякая молодая, так называемая «варварская», литература тоже начинается с песен и со стихов.
— «Военные стихи»
Сейчас редко какой человек берёт на себя ответственность за свои действия.
Магазины открываются сообща. Пьесы и романы пишут также не менее двух авторов.
Я видел стихи, подписанные двумя скромными фамилиями. Один поэт, небось, рифмы подбирал, а другой перо в чернильницу макал.
И даже письма пишутся на пару.
Ну что ж! Вдвоём больше мужества, наглости, развязности и успеха.
— «Лялечка и Тамочка»
Обычно думают, что я искажаю «прекрасный русский язык», что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы посмешить почтеннейшую публику.
Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит и думает улица.
Я сделал это (в маленьких рассказах) не ради курьёзов и не для того, чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы заполнить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошёл между литературой и улицей.
Я говорю — временно, так как я и в самом деле пишу так временно и пародийно.
А уж дело других (пролетарских) писателей в дальнейшем приблизить литературу к читателям, сделать её удобочитаемой и понятной массам.
И как бы судьба нашей страны ни обернулась, всё равно поправка на лёгкий «народный» язык уже будет. Уже никогда не будут писать и говорить тем невыносимым суконным интеллигентским языком, на котором многие ещё пишут, вернее, дописывают. Дописывают так, как будто бы в стране ничего не случилось. Пишут так, как Леонид Андреев. Вот писатель, которого абсолютно нестерпимо сейчас читать!
— «Пригодилось»
Эти стихи я получил от неизвестной мне женщины. Стихи без подписи. И без адреса. Это почтенно!
Это, кажется, единственное письмо, в котором от меня абсолютно ничего не требуют.
Слыхали ли вы о таком виде сумасшествия, как мания писать письма и знакомым и незнакомым?
По правде сказать, это опасное времяпровождение, особенно когда подписываешься. Какой-нибудь чудак примет слишком близко к сердцу, сочтёт за хулиганство и пожалуется кому следует. В результате — длинная неприятность. Вам же писать особенно страшно, потому что, говорят, вы очень нервный.
— «Первое письмо», 17 мая 1928
Дело в том, что я возгорелась желанием иметь Вашу карточку. <…>
Правда, Вы можете сказать, что Ваши портреты имеются на обложках книг, но тут-то и получается недоумение, я видела три Ваших портрета, и все страшно противоречат друг другу. Остаётся предполагать, что либо художники рисовали, не видя оригинала, или Вы изменчивы, подобно хамелеону.
— «Барышня из Кронштадта», 30 июля 1927
За все годы своей литературной работы я ни разу не получил очень ругательного письма. Вот, впрочем, единственное письмо, в котором автор довольно резко выражает своё негодование.
Тов. М. Зощенко!
Дайте разъяснение.
Вот на что следует обратить внимание. Издателя и Писателя. В библиотечке: Бегемота за № 14/47. 1927 года. Из-во Красной Газеты, Книжечка под названием: Социальная грусть, в рассказе: Гибель строителей, написано так что я и процетирую выдержку из нескольких строк:
«На какой кляп нам строители».
Что такое слов кляп?
Тов. Зощенко может быть знает и разъяснит многоуважаемым его читателям Всего СССР которых это слово интересует.
Это слово ругательское и какое которым ругаются из Чубаровского переулка что в Ленинграде.
Может тов. Мих. Зощенко по иному его разъяснит?
Зачем нам в книгах учиться ругаться, когда и так умеют.
Следовало бы тов. Зощенко себе подумать чем писать это.
А Главлиту и ГИЗ не выпускать такую рухлядь в количестве, 60 000 тысяч экземпляров.
— «Человек обиделся»
Почему ваше имя знакомо всем, даже в среде с низким культурным уровнем, не говоря уже про более развитых рабочих и интеллигенцию?
Почему даже меланхолический человек при упоминании имени Зощенко оживляется? Почему на человека, не слышавшего о вас, смотрят с сожалением?
Объясняется это тем же простым стилем, общепонятностью и вообще тем, чего безуспешно добиваются современные авторы юмористических рассказов. Ведь иногда, читая ваш рассказ, смеешься не всему рассказу в целом, а одному удачно подобранному слову или фразе.
В этом-то и сила, это-то и заставляет внимательнейшим образом, следя за каждым словом, читать ваши рассказы. <…>
Смешно читать некоторых авторов, <…> которые, рабски копируя вас, не замечают того, что получается сплошная ерунда и сюсюканье, или же замечают, но думают, что «публика — дура, не поймёт» — выражаясь вашей фразой. Но публика понимает, и каждый читавший вас определённо заявляет, что написано «под Зощенко».
— «Дельная критика», 2 января 1928
Я скоро уезжаю из Ленинграда, но мне не хотелось бы уехать, не увидев Вас живым и настоящим. Бывает такой спортивный интерес.
— «Несостоявшееся свидание»
Ухаживал за Дусей. Дело клеилось. Руки целовал уже выше локтя. Стихи погубили. Вздумал он эти стихи написать, да и сравни в них Дусю-то с холмогорской коровой. Обиделась. Объяснял ей потом, что холмогорская корова — корова не простая, а породистая.
— Не поняла…
И сквозь слёзы ответила:
— Я, грит, белую косточку вообще презираю и поэтов также. — Катитесь, грит, от меня подальше.
— «Юмористический рассказ»
И в глаза гляжу,
В глаза карие,
Словно солнце они
Сияют.
И смеются всегда,
Чуть прищуряся,
И зорки — далеки
Те глаза.
То глаза Ильича,
Вождя милого,
Не простые глаза,
А партийные.
— «Письмо и стихи», лето 1928
Очень был бы Вами благодарен, если Вы дали мне характеристику и совет, что стоит ли мне продолжать писать. Рассказы свои никому не посылал. Товарищи натолкнули на мысль.
— Пиши, — говорят, — Зощенке, он мужик хороший — совет даст.
— «Колька»
Жизнь-то злая нас всё ж пожалела:
Сбылся наш стародевичий сон,
И прекрасней всего света бела
Появляется дусинька — «он».
Будут страсти, кино, пиво, грёзы,
Будет ревность, бульвары, мечты,
Алименты, гитара и слёзы
И у каждой флакон кислоты.
Но умчится шпанёнок крылатый —
Тот, чьё громкое имя — любовь,
Съединёны растущей квартплатой
Мы с тобою подружимся вновь.
И появятся кошки, герани,
Кофе, сплетни, кастрюльки, жильцы,
Будем бегать мы в церковь поране,
Воровать для «буржуйки» торцы.
Ожиреем, как свиньи, друг милый,
Целый день кофеек будем пить,
И растущие юные силы
Будем нашей моралью душить.
— «Плохая молодость», 17 января 1929
Много юмора в маленьких книжках,
И люблю я их очень читать,
Хотя в пошленьких этих людишках,
Ах, как грустно себя узнавать.
И из книжек живые лица,
Лицемерно смеясь, глядят.
Занесена на эти страницы
Обывательская среда.
Щётка буден усталую спину
Ежедневно без устали трёт…
Не хочу захлебнуться в тине,
К новой жизни, покончив с рутиной,
Обывательщина идёт. — из 2-го издания
— «Акростих»
Вот Зощенко сумел завоевать интерес к себе, его любят, его ценят, все уважают и все хорошо понимают. А главное, Зощенко пишет факты. Зощенко берёт жизнь не из кабинета своей литературности, а путём вращения в жизни.
— «Всех перекрыл»
Едва ли кто был в лаборатории человеческих душ, но если бы слабые, маленькие люди добрались туда, они, мне кажется, поразились бы, увидев, как сложно и тонко устроена машина смены настроений.
А Вы эту тонкость и сложность сумели познать. Просто, бесхитростно рассказывая о чём-нибудь — как Вы могли наполнить души таким светом, создавать такой смех и радость — цену которым не определишь…
В ней нет для меня того обаяния, которое есть в других книгах Зощенки, но хотя вся она состоит из чужого материала, она вся — его, вся носит отпечаток его личности.[1][2]
Это — хорошая книга, такие возможны только у нас и в наше время, когда писатель становится — как нигде и никогда — настоящим и близким человеком читателю. И хотя весьма часто это — процесс погружения в чепуху, в сорьё быта, но — на мой взгляд — это всё же интереснейший процесс плотного сближения с жизнью сего дня. <…> в «Письмах» вы не пользовались всею силой Вашего юмора и это — её недостаток.[2]
↑Е. Чуковская. М. Зощенко в дневниках К. Чуковского // Ленинградская панорама: Литературно-критический сборник. — Л.: Советский писатель, 1988. — С. 509.
↑ 12М. З. Долинский. Комментарий // Мих. Зощенко. Уважаемые граждане. — М.: Книжная палата, 1991. — С. 623. — (Из архива печати). — 50000 экз.
