Корней Иванович Чуковский
Корне́й Ива́нович Чуко́вский (1882—1969) — русский поэт, публицист, критик, также переводчик и литературовед, известен в первую очередь детскими сказками в стихах и прозе.
Цитаты[править]
Как на пишущей машинке | |
— «Свинки» |
Не ходите в Африку, | |
— «Бармалей» |
Из статей и публицистики[править]
Существует изрядное количество признаков, что пришёл какой-то новый, миллионный читатель, и это, конечно, радость, но беда в том, что имя ему - обыватель, он с крошечной, булавочной головкой. Читатель-микроцефал. И вот для такого микроцефала в огромном, гомерическом количестве стали печатать микроцефальные журналы и книги. | |
— Нат Пинкертон и современная литература |
...Кроме религиозного обожания, ему никаких других чувств отпущено не было: он не умел «симпатизировать», любить, уважать, восторгаться — он умел только религиозно обожать. | |
— «Шевченко» (1909) |
Самый громкий успех выпадает теперь на долю того сочинителя, который изобрел для своих детских рассказов наиболее виртуозные методы воровства, грабежа и мошенничества. | |
— «Растление американских детей», 1949 |
«Высокое искусство»[править]
В литературе сохранилось немало смешных анекдотов о ляпсусах тех горе-переводчиков, которые то и дело попадают впросак из-за неполного, однобокого знания лексики чужого языка. |
У Чехова сказано: «Тебя, брат, заела среда». |
Характерно, что в сороковых и пятидесятых годах XIX века своевольное обращение Иринарха Введенского с подлинником казалось читательской массе нормальным и почти не вызывало протестов. Вплоть до революции, то есть семьдесят лет подряд, из поколения в поколение, снова и снова они воспроизводились в печати и читались предпочтительно перед всеми другими, и только теперь, когда дело художественного перевода поставлено на новые рельсы, мы вынуждены начисто отказаться от той соблазнительной версии Диккенса, которая дана Иринархом Введенским, и дать свою, без отсебятин и ляпсусов, гораздо более близкую к подлиннику. Если бы Введенский работал сейчас, ни одно издательство не напечатало бы его переводов. И та теория, которой он хотел оправдать свой переводческий метод, воспринимается нами в настоящее время как недопустимая ересь.[5] |
Эти два стиля – салонно-романсовый и сусально-камаринский – немилосердно искажали поэзию Шевченко. Всякие другие отклонения от текста, как бы ни были они велики, наряду с этим извращением стиля кажутся уж не столь сокрушительными. Даже словарные ляпсусы, вообще нередкие в переводах с украинского, не так исказили шевченковский текст, как исказила его фальсификация стиля. |
Я мог бы без конца приводить эти забавные и грустные промахи, но думаю, что и перечисленных достаточно. |
Но, конечно, мы не вправе скрывать от себя, что у вдохновенных переводов всегда есть опасность при малейшем ослаблении дисциплины перейти в какой-то фейерверк отсебятин и ляпсусов.[5] |
Возьмём хотя бы глагол умереть. Одно дело ― умер, другое ― отошел в вечность, скончался, ещё иное ― опочил, или заснул навеки, или заснул непробудным сном, или отправился к праотцам, преставился, а совсем иное дело ― издох, околел, скапутился, загнулся, отдал концы, окочурился, дал дуба, сыграл в ящик и т.д. Академик Щерба делил язык на четыре стилистических слоя: Торжественный ― лик, вкушать. Нейтральный ― лицо, есть. Фамильярный ― рожа, уплетать. Вульгарный ― морда, жрать.[5] |
Цитаты о Чуковском[править]
― Нельзя бояться крови, ― продолжал Корней Иванович. ― Кровь ― это естественно. Смотрите, как она выдавливает мою кровь, поверьте, мне это безразлично. | |
— Юрий Коваль, «Слушай, дерево», 1993 |
Сам Корней Иванович, вернувшись в 1915 году из Англии, куда он ездил с какой-то делегацией, стал ходить босиком, хотя и в превосходном костюме. А писатели — те все выдумывали себе разные костюмы: Горький одевался по-своему, красавец Леонид Андреев по-своему, Маяковский по-своему… Всех их можно было встретить на Большой дороге в Куоккале (теперь Приморское шоссе), они либо жили в Куоккале, либо приезжали в Куоккалу. Люди искусства стали для нас всех если не знакомыми, то легко узнаваемыми, близкими, встречаемыми. Свой куоккальский озорной характер К. И. Чуковский сохранял до конца жизни. Вот что мне рассказывала старый врач санатория Академии наук «Узкое» Татьяна Александровна Афанасьева. Жил К. И. Чуковский обычно в центральном корпусе, в комнате 26. Возвращаясь с прогулки, ловил ужей, которых в Узком (по-старинному «Ужское») было много. Навешивал ужей себе на шею и на плечи штук по пять, а затем, пользуясь тем, что двери в комнаты не запирались, подбрасывал их отдыхающим и наслаждался их испугом. Не позволял мешать себе во время работы и поэтому вывешивал на дверях своей комнаты плакат: «Сплю». Такой лист висел часов до трех дня. Приезжавшие к Корнею Ивановичу из Москвы ждали, ждали и в конце концов часто уезжали. Татьяна Александровна рассказывала и о следующей проделке. Бывало, он бросался на колени перед сестрами, приносившими ему лекарства (обычно травные настойки: сердечные, успокаивающие, снотворные), и умолял их с трагическими жестами забрать лекарства назад. Давняя подавальщица в столовой Антонина Ивановна тоже хорошо помнит Корнея Ивановича: «Ох, и чудил же», а сама смеется. То было уже в Узком, но стиль поведения был куоккальский.[7] | |
— Дмитрий Лихачёв, Воспоминания, 1995 |
Александр Галич рассказывал мне: Чуковский, влюбившийся, как он умел влюбляться, в его песни, как-то слушал их и нахваливал, после чего попросил снова зайти в такой-то час ― точно. Галич пришел и по просьбе хозяина спел о гонителях Пастернака: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку!» ― причем при этих словах сидевшая тут же женщина вскочила и выбежала, заплакав. В чем дело? Оказалось: это та же Марина, вдова сына Корнея Ивановича Николая, который скверно отметился в дни пастернаковской травли. Тут К. И., пожалуй, даже наверняка жестче ― не жесточе ли до садизма? ― чем его несгибаемая дочь Лидия.[8] | |
— Станислав Рассадин, «Книга прощаний». Воспоминания о друзьях и не только о них, 2008 |
Статьи о произведениях[править]
Комментарии[править]
- ↑ «Le fromage» по-французски – сыр (молочный продукт). Таким образом, вместо фразы «кабинет его квартиры был сырым», во французском переводе оказалось, что «кабинет его квартиры был сыром».
- ↑ «Canonise par le Pape» по-французски – и в самом деле «канонинзирован». Однако, как раз во времена Лескова (после поражения во франко-прусской войне) на вооружении французской армии очень широко была распространена пушка марки «Canon», а вся страна была крайне озабочена реваншистскими настроениями. Именно поэтому (как ляпсус сознания) у переводчика и выстрелила фраза: «расстрелян»..., причём, не как-нибудь, а –– из пушки (между прочим, любимый каламбур Эрика Сати).
- ↑ «Le savon» по-французски – это не просто мыло, а кусок туалетного мыла. Весьма примечательно должна выглядеть лошадь, облепленная этими кусками.
Источники[править]
- ↑ Корней Чуковский. Растление американских детей // Литературная газета, 15 октября 1949.
- ↑ Собрание сочинений А.В. Дружинина, Санкт-Петербург, 1867 год, том VII, стр. 306
- ↑ Н.С. Лесков. «На ножах». – Полное собрание сочинений, том 23. СПб., 1903 год, стр. 165
- ↑ М.И. Пыляев. «Замечательные чудаки и оригиналы». СПб., 1898 год
- ↑ 5,0 5,1 5,2 5,3 5,4 5,5 5,6 Корней Иванович Чуковский, «Высокое искусство». Москва: Советский писатель, 1968 год.
- ↑ Юрий Коваль.. «Опасайтесь лысых и усатых». ― М.: Книжная палата, 1993 г.
- ↑ Лихачев Д.С., Воспоминания. — СПб. : Logos, 1995 г.
- ↑ Рассадин С. Б. Книга прощаний. Воспоминания. — М.: Текст, 2009 г.