Письмо Игоря Ефимова Сергею Довлатову от 13 января 1989

Письмо Игоря Ефимова Сергею Довлатову по поводу их ссоры за два года до того. В ответном письме от 20 января Довлатов согласился с большей частью приведённой характеристики.

Цитаты

Если вспомнить все дружбы Д., то легко можно увидеть, что это всегда люди (среди них есть и совершенно замечательные, но чаще — слабые, неудачливые), которым жизнь тяжела. Только с ними ему интересно, только с ними ему хорошо. Оказаться в весёлой компании — самое тяжелое испытание для Д., и он любыми способами избегает подобных ситуаций. Возможно, что своим родным и возлюбленным он намеренно устраивает ад, чтобы довести их до дорогого ему состояния тоски, неуверенности, озлобления. Людей же, довольных своей жизнью, Д. не переносит. Но в нём живёт некое извращённое чувство справедливости. Он считает, что нельзя ненавидеть человека просто так, за здорово живёшь. Для ненависти нужна причина. Нужно в чём-то обвинить неприятного тебе жизнелюбца. Как и суровая организация, распоряжающаяся судьбами людей на одной шестой части суши, он «шьёт человеку дело». И так же, как она, он очень мало интересуется при этом правдой. <…> Не всегда враньё примитивно. Ибо, в отличие от пресловутой организации, Д. талантлив. И обвинения, которые он сочиняет, всегда содержат какое-то зерно правдоподобия, которое удерживает их на плаву. Кроме того, он снабжает их яркими литературными деталями, остроумными добавками. Получаются такие короткие новелки про живых людей, которые каждый с удовольствием передаёт дальше. То есть Д. сочиняет сплетни-самоходки, клевету с моторчиком, чаще всего — юмористическим. Ибо, увы, надо сказать печальную правду: Д. неисправимый, заядлый, порой даже бескорыстный, талантливый, увлечённый своим делом очернитель.

Временами я пытался понять: что за неуловимый фермент делает порой Ваши устные рассказы интереснее их письменной реализации? И понял: чувство, страсть. <…> Кроме обаяния и одарённости, в Вас привлекает ещё одна черта, одна страсть — благородная и бескорыстная, — за которую люди Вам многое прощают: страсть к литературе. И, к Вашей чести, страсть эта остается неудовлетворённой. Ни успехи, ни популярность не ослепляют Вас (хотя и тешат, что вполне простительно). Вы хотели бы писать лучше. Вы чувствуете, что в главном деле своей жизни могли бы достигнуть большего. <…> Спрашивается: почему же в устном рассказике Вы не боитесь нарисовать себя обуянным этой страстью, а в письменном — не решаетесь? Не потому ли, что в дружеском расположении своих слушателей Bы, как правило, уверены, а невидимым читателям все ещё до сих пор, по привычке стараетесь понравиться? Неужели долгий опыт не показал Вам, что понравиться им можно, только вывернув душу наизнанку, а наскучить — очень легко? <…> Литература вообще дело опасное <…>. Вырваться из тупика, куда Вас завлекла эта искренняя страсть, так же трудно, как рыбе, попавшей в мережу, повернуть к течению не головой, а хвостом и выйти в открытую дыру, через которую она и попалась в ловушку. Вы часто жаловались, что не знаете, о чем писать. Вы устраивали себе игру с разнобуквенными началами слов в одной фразе. Вы не даёте жизненным впечатлениями отстояться и спешите их запихнуть в какую-нибудь «Иностранку», хотя должны были бы уже заметить, что все Ваши лучшие вещи написаны о событиях, отошедших хотя бы лет на пять, на десять назад. Тут же Вы сможете соединить два дела, которые любите больше всего на свете: говорить о себе и создавать хорошую литературу. Только говорить уж придется полную правду. До конца. Придётся расстаться с образом «симпатичного и непутевого малого» — самообольстительная характеристика, <…> — которым Вы тешили себя так долго. Поверьте, никто не видит Вас таким. Всё равно спрятаться за этим муляжом так же невозможно, как успеть прикрывать ладошкой испорченный зуб — Ваш трогательный жест, — когда на Вас внезапно нападает приступ смеха.

И я никогда не узнаю о страданиях человека, которому досталось с одинаковой страстью тянуться и к «быть», и к «казаться», если об этом не напишет писатель Довлатов. Всю жизнь Вы использовали литературу как ширму, как способ казаться. Вы преуспели в этом. Вы достигли уровня Чехонте, Саши Чёрного, Тэффи, Пантелеймона Романова. Но я чувствую, что Вам этого мало. Вас не устраивает остаться до конца дней «верным литературным Русланом», который гонит и гонит колонну одних и тех же персонажей по разным строительно-мемориальным (то есть вспоминательным) объектам. Вам хочется большего. И если это так, я не вижу другого способа, как превратить ширму в экран — экран, на который будут спроецированы Ваши настроения. Ваши сильнейшие чувства, какими бы неблаговидными они Вам ни казались.

Литература

Сергей Довлатов — Игорь Ефимов. Эпистолярный роман. — М.: Захаров, 2001.