Меряя землю Меряя землю на свой аршин,
кудри и мысли кудри и мысли взбивая всё выше,
так и живут так и живут до первых морщин,
первых припадков, первых припадков, первых одышек.
Глянут, — Глянут, — а дум Глянут, — а дум облыселую гладь
негде приткнуть негде приткнуть одинокому с детства. <…>
Стань прямее, Стань прямее, проще Стань прямее, проще и храбрей,
встань лицом встань лицом к твоей эпохи лицам,
чтобы тысячами чтобы тысячами Октябрей
с тысячными с тысячными радостями с тысячными радостями слиться!
— «Десятый Октябрь», 1927
У Пушкина чаши,
У Гаршина вздохи
отметят сейчас же
дыханье эпохи.
А чем мы отметим
и что мы оставим
на нынешнем свете
на нашей заставе?
<…>
Но наши стихи
рокотали, как трубы,
с ветрами стихий
перепутавши губы.
Пусть гаснущий Гаршин
и ветреный Пушкин
развеяны в марши,
расструганы в стружки.
Но нашей строкой
до последнего вздоха
была беспокойна
живая эпоха.
— «Дыханье эпохи», 1928
Довольно Довольно в годы бурные
глухими глухими притворяться:
идут идут литературные
на нас на насохотнорядцы.
Одною скобкой Одною скобкой стрижены,
сбивая сбивая толпы с толка,
идут они идут они на хижины Леф-посёлка.
Распаренные Распаренные злобою,
на всех, на всех, кто смел родиться, —
грудятся грудятся твердолобые
защитники защитники традиций.
Смотрите, Смотрите, как из плоского
статьи-кастета —
к громам к громам душа Полонского
и к молниям и к молниям воздета.
Следите, Следите, как у Лежнева, —
на что уж на что уж робок, —
тусклеет тусклеет злее прежнего
зажатый обух.
Как с миной Как с миной достохвальною,
поднявши еле-еле
дубину дубину социальную
влачит Шенгели.
Коснись, Коснись, коснись багром щеки,
взбивай взбивай на пух перины.
Мы знаем вас, Мы знаем вас, погромщики,
ваш вид ваш вид и вой звериный.
— «Литературный фельетон», 1927
По кладовым слежалый хлам,
древних кресел скрипучий ряд,
керосиновых-тусклых ламп
узаконенная заря.
<…>
Но земля рванёт из-под ног,
и у времени колеса,
твердо в жизни веря в одно,
станет старший брат Александр.
— «Молодость Ленина», 1929
Иду, Иду, иду Иду, иду по Москве дикарём,
и ты меня и ты меня не кори:
священною пляской священною пляской не покорён,
родные мои родные мои дикари.
Иду, Иду, чтоб меткость не умерла,
и рифму и рифму мечу стрелой.
Я буду целиться Я буду целиться по орлам
и бить их и бить их в грудь и бить их в грудь под крыло!
— «Охота на орлов», 1928
Женщина у предков Женщина у предков трактовалась странно:
как бы как бы ни была она тиха, —
в гроб вогнав любовью, в гроб вогнав любовью, Донну Анну
полагалось полагалось воспевать в стихах.
Пяльцы, Пяльцы, кружева Пяльцы, кружева да вышиванье,
бледность щёк бледность щёк и томность глаз,
воплотясь воплотясь в блудливом Дон Жуане,
возносил в ней возносил в ней феодальный класс.
А когда она, А когда она, поверив слепо,
принимала принимала этих сказок вздор,
приходил приходил карать её из склепа
оскорблённый в чувствах оскорблённый в чувствахКомандор.
В прах распался В прах распался феодальный замок,
тонких шпаг тонких шпаг замглился ржавый шлак,
но от прежних но от прежних обречённых самок
женщина женщина далеко не ушла.
Тех же чувств Тех же чувств наигранных горенье,
то же то же «Дона» Вронского лицо,
и другая Анна, и другая Анна, по фамилии Каренина,
падает падает под колесо.
С Командором вровень, С Командором вровень, схож по росту,
охраняя охраняя давних дней устой, —
феодалов феодалов каменную поступь
через труп её через труп её пронёс Толстой.
