«Ро́занов» — статья Виктора Шкловского, впервые частично опубликованная весной 1921 года под названием «Тема, образ и сюжет Розанова», немного позже — отдельным изданием. Написана в предыдущие два года для книги «Сюжет как явление стиля». Под названием «Литература вне «сюжета» вошла в авторский сборник «О теории прозы» 1925 и 1929 годов[1].
Три разбираемые его книги представляют жанр совершенно новый <…>. В эти книги вошли целые литературные, публицистические статьи, разбитые и перебивающие друг друга, биография Розанова, сцены из его жизни, фотографические карточки и т. д. <…>
Для меня эти книги являются новым жанром, более всего подобным роману пародийного тина, со слабо выраженной обрамляющей новеллой (главным сюжетом) и без комической окраски. <…>
Книга Розанова была героической попыткой уйти из литературы, «сказаться без слов, без формы» — и книга вышла прекрасной, потому что создала новую литературу, новую форму.
Розанов ввёл в литературу новые, кухонные темы. Семейные темы вводились раньше, <…> но семейности, ватного одеяла, кухни и её запаха (вне сатирической оценки) в литературе не было.
Вещи устраивают периодические восстания. <…> вещи, окружавшие его, потребовали ореола. Розанов дал им ореол и прославление. — II
В «Тёмном лике», в «Людях лунного света», в «Семейном вопросе в России» Розанов выступал публицистом, человеком нападающим, врагом Христа.
Таковы же были его политические выступления. Правда, он писал в одной газете как чёрный, а в другой как красный. Но это делалось всё же под двумя разными фамилиями, и каждый род статей был волевым, двигательным, и каждый род их требовал своего особого движения. Сосуществование же их в одной душе было известно ему одному <…>.
В трёх последних книгах Розанова дело <…> переменилось начисто.
«Да» и «нет» существуют одновременно на одном листе, — факт биографический возведён в степень факта стилистического. Чёрный и красный Розанов создают художественный контраст, как Розанов грязный и божественный. Само «пророчество» его изменило тон, потеряло провозглашение, теперь это пророчество домашнее, никуда не идущее[2]. <…>
Все эти «не хочу» написаны в книге особенной — книге, уравнивающей себя Священному писанию. Обращаю внимание, что алфавитный перечень к «Уединённому», «Опавшим листьям» (обоим коробам) составлен по образу «Симфонии», сборника текстов Нового и Ветхого завета, расположенных в алфавитном порядке <…>.
Великий Розанов, охваченный огнём, как пылающая головня, пишущий Священное писание, — любит папиросу после купанья и пишет главу на тему «1 рубль 50 коп.». <…>
Контрасты здесь основаны не только на смене тем, но и на несоответствии между мыслью или переживанием и их обстановкой. — III
… сюжетная схема «Уединённого» и двух коробов «Опавших листьев».
Даны несколько тем. Из них главные: 1) Тема друга (о жене), 2) Тема космического пола, 3) Тема газеты об оппозиции и революции, 4) Тема литературная, с развитыми статьями о Гоголе, 5) Биография, 6) Позитивизм, 7) Еврейство, 8) Большой вводный эпизод писем и несколько других. <…>
Из трёх книг «Уединённое» представляет самостоятельную законченность.
Ввод новых тем производится так. Нам даётся отрывок готового положения без объяснения его появления, и мы не понимаем, что видим; потом идёт развёртывание, — как будто сперва загадка, потом разгадка. <…> новая тема не появляется для нас из пустоты, как в сборнике афоризмов, а подготовляется исподволь, и действующее лицо или положение продёргиваются через весь сюжет.
Эти перекликания тем и составляют в своем противопоставлении те нити, которые, появляясь и снова исчезая, создают сюжетную ткань произведения. <…>
Таким образом, мы видим, что «три книги» Розанова представляют из себя некоторое композиционное единство типа романов, но без связывающей части мотивировки. <…>
«Уединённое» и коробы можно квалифицировать поэтому как романы без мотивировки.
Таким образом, в области тематической для них характерна канонизация новых тем, а в области композиционной — обнажение приёма. — IV
Нужно кончать работу. Я думаю кончить её здесь. Можно было бы завязать конец бантиком, но я уверен, что старый канон сведённой статьи или лекции умер. Мысли, сведённые в искусственные ряды, превращаются в одну дорогу, в колеи мысли писателя. Всё разнообразие ассоциаций, все бесчисленные тропинки, которые бегут от каждой мысли во все стороны, сглаживаются. Но так как я полон уважения к своим современникам и знаю, что им нужно или «подать конец», или написать внизу, что автор умер и потому конца не будет, поэтому да будет здесь концовка:
«………………………………………………
Вывороченные шпалы. Шашки. Песок. Камень. Рытвины.
— Что это? — ремонт мостовой?
— Нет, это «сочинения Розанова».
И по железным рельсам несётся уверенно трамвай».
Я применяю это к себе. — VI
Рассматривая литературное произведение и смотря на так называемую форму его как на какой-то покров, сквозь который надо проникнуть, современный теоретик литературы, садясь на лошадь, перепрыгивает через неё.
Литературное произведение есть чистая форма, оно есть не вещь, не материал, а отношение материалов. И как всякое отношение, это — отношение нулевого измерения. Поэтому безразличен масштаб произведения, арифметическое значение его числителя и знаменателя, важно их отношение. Шутливые, трагические, мировые, комнатные произведения, противопоставления мира миру или кошки камню — равны между собой.
Отсюда же безвредность, замкнутость в себе, неповелительность искусства.
… наследование при смене литературных школ идёт не от отца к сыну, а от дяди к племяннику. <…> В каждую литературную эпоху существует не одна, а несколько литературных школ. Они существуют в литературе одновременно, причём одна из них представляет её канонизированный гребень. Другие существуют не канонизованно, глухо <…>.
Но в это время в нижнем слое создаются новые формы взамен форм старого искусства, ощутимых уже не больше, чем грамматические формы в речи, ставшие из элементов художественной установки явлением служебным, внеощутимым. Младшая линия врывается на место старшей <…>.
Побеждённая «линия» не уничтожается <…>. Она только сбивается с гребня, уходит вниз гулять под паром и снова может воскреснуть, являясь вечным претендентом на престол. <…> новый гегемон обычно является не чистым восстановителем прежней формы, а осложнён присутствием черт других младших школ, да и чертами, унаследованными от своей предшественницы по престолу, но уже в служебной роли.
В своей заметке о Розанове я коснусь только его трёх последних книг: «Уединённого» и «Опавших листьев» (короба первого и второго).
Конечно, в этих произведениях, интимных до оскорбления, отразилась душа автора. Но я попробую доказать, что душа литературного произведения есть не что иное, как его строй, его форма, <…> как геометрическое отношение масс. Подбор материала для художественного произведения совершается тоже по формальным признакам. Выбирают величины значимые, ощутимые. Каждая эпоха имеет свой индекс, свой список запрещённых за устарелостью тем.
… при всей условной интимности Розанова в его вещах встречаются <…> целые газетные статьи. Самый подход его к политике газетен. Это небольшие фельетоны с типично фельетонным приемом развёртывания отдельного факта в факт общий и мировой, причём развёртывание даётся самим автором в готовом виде.
Но самой главной чертой зависимости Розанова от газеты является то, что он строил свою книгу наполовину из публицистического материала.
Может быть, также сама резкость переходов Розанова, немотивированность связи частей, появилась сперва как результат газетной техники и только после была оценена и закреплена как стилистический прием. Кроме канонизации газеты, в Розанове интересно отметить его живое чувство преемственности от какой-то младшей линии русской литературы. <…>
Прежде всего он порывает с общей официальной традицией русской публицистики и отказывается от наследия 70-х годов. И в то же время ведь Розанов человек остролитературный, в своих трех книгах он упоминает сто двадцать три писателя, но его все время тянет к младшим, к неизвестным, к Рцы, к Шперку, к Говорухе-Отроку. Он говорит даже, что слава его интересует, главным образом, как возможность прославить их. <…>
С этой младшей линией у него были несомненные связи, само название книг — «Опавшие листья» — напоминает «Листопад» Рцы.
Розанов был Пушкиным этой линии. Его школа была сзади его, как у Пушкина (мнение Стасова <…> в «Заметках о Пушкине» и самого Розанова).
Но не весь материал получил <…> какое-то преображенье, часть его осталась непереработанной. <…>
Эти темы и композиция ощущаются как банальные. Очевидно, время их воскрешения ещё не пришло. Они ещё недостаточно «дурного тона», чтобы стать хорошими.
… очень тонкий и убедительный пример формального анализа. <…> Мы возражаем только против того, что хотели бы назвать «методологическим реализмом» автора: метод исследования, сам по себе чрезвычайно плодотворный, сознательно поставленную и последовательно разрешённую задачу, в данном случае — стилистического анализа «Уединённого» и «Опавших листьев», Шкловский считает как бы единственной реальностью, единственной действующей силой исторического процесса. Мы думаем, что после его интересной книжки <…> впервые становится ясным значение Розанова как художника.[3][1]
↑ 12А. Ю. Галушкин. Комментарии // Шкловский В. Б. Гамбургский счет: Статьи — воспоминания — эссе (1914—1933). — М.: Советский писатель, 1990. — С. 500-1.
