|
— А потом параши. У нас их две в гостиной и две в другой половине дома. Большая редкость — две параши в гостиной. А у вас дома их две?
При воспоминании об этих парашах я чуть было не задохнулся, но обрёл дар речи прежде, чем она это заметила, и сказал с вдохновением:
— Видишь ли, Ласка, мне очень стыдно выдавать секреты моей страны, хотя, думаю, ты никому не скажешь об этом — ведь я доверяю тебе; но, честное слово, даже у самого богатого человека в Нью-Йорке нет двух параш в гостиной.
В наивном восторге она захлопала закутанными в мех руками и воскликнула:
— О, не может быть, не может быть!
— Право, я говорю совершенно серьёзно, дорогая. Взять, к примеру, Вандербильта. Вандербильт, пожалуй, самый богатый человек на свете. И вот, даже лежа на смертном ложе своём, я оказал бы тебе, что и у него в гостиной нет двух параш. Да у него и одной-то нет — умереть мне на этом месте, если я обманываю тебя!
Её очаровательные глаза расширились от изумления, и она сказала медленно, с каким-то благоговейным страхом в голосе:
— Как странно! Просто невероятно! Трудно даже понять. Он что, скупой?
— Нет, не то… Дело не в расходах, а… Ну, знаешь, просто он не хочет, что называется, «пускать пыль в глаза». Да, да, именно так. Он по-своему скромный человек и не любит хвастаться.
— Что ж, такая скромность похвальна, — сказала Ласка, — если не доводить её до крайности. <…>
Некоторое время девушка сидела молча и задумчиво грызла огарок свечи, очевидно пытаясь до конца осмыслить услышанное. Наконец она вскинула голову и решительно сказала:
— По-моему, есть такая скромность, которая по сути своей хуже хвастовства. Когда человек в состоянии поставить две параши в гостиной и не делает этого, может быть он действительно очень скромен, но куда вероятнее, что он просто пытается привлечь к себе всеобщее внимание. Мне кажется, ваш мистер Вандербильт хорошо знает, что делает.
|
|
|
'And then the slop-tubs. We have two in the parlour, and two in the rest of the house. It is very seldom that one has two in the parlour. Have you two in the parlour at home?'
The memory of those tubs made me gasp, but I recovered myself before she noticed, and said with effusion:
'Why, Lasca, it is a shame of me to expose my country, and you must not let it go further, for I am speaking to you in confidence; but I give you my word of honour that not even the richest man in the city of New York has two slop-tubs in his drawing-room.'
She clapped her fur-clad hands in innocent delight, and exclaimed:
'Oh, but you cannot mean it, you cannot mean it!'
'Indeed, I am in earnest, dear. There is Vanderbilt. Vanderbilt is almost the richest man in the whole world. Now, if I were on my dying bed, I could say to you that not even he has two in his drawing-room. Why, he hasn't even one—I wish I may die in my tracks if it isn't true.'
Her lovely eyes stood wide with amazement, and she said, slowly, and with a sort of awe in her voice:
'How strange—how incredible—one is not able to realise it. Is he penurious?'
'No—it isn't that. It isn't the expense he minds, but—er—well, you know, it would look like showing off. Yes, that is it, that is the idea; he is a plain man in his way, and shrinks from display.'
'Why, that humility is right enough,' said Lasca, 'if one does not carry it too far—' <…>
The girl was silent awhile, and sat dreamily gnawing a candle-end, apparently trying to think the thing out. At last she gave her head a little toss and spoke out her opinion with decision:
'Well, to my mind there's a breed of humility which is itself a species of showing off when you get down to the marrow of it; and when a man is able to afford two slop-tubs in his parlour, and doesn't do it, it may be that he is truly humble-minded, but it's a hundred times more likely that he is just trying to strike the public eye. In my judgment, your Mr. Vanderbilt knows what he is about.'
|
