Сказки доброго доктора

«Сказки доброго доктора» — статья Андрея Балабухи 1992 года о детективах Айзека Азимова.

Цитаты

Азимов не просто писатель, пусть даже известный и популярный; это — явление; литературный феномен; эпоха, наконец. Эпоха, которая, увы, кончилась, но в которую — как во всякий Золотой Век! — так увлекательно, так отрадно возвращаться мыслью. А может быть, я и не прав, и не завершилась ещё эпоха <…>. Рано ещё, наверное, об этом судить. Но зато говорить об этой эпохе, писать о ней, исследовать — наверняка самое время.

Подобно Волге или Нилу, поток азимовских книг вливается в нас многими жанровыми рукавами. Здесь фантастика — романистика и новеллистика; детектив — фантастический, реалистический и научный; популяризация — от физики нейтрино до естественнонаучного комментария к Священному Писанию; наконец, автобиографическая проза — прекрасные книги «Покуда память зелена» и «Покуда ощущаю радость жизни» и множество интерлюдий в сборниках НФ <…>. Развивая метафору, замечу, что на этих литературных раздольях могут пастись неисчислимые стаи критиков — картина, знакомая всякому, кто хоть раз, хоть на экране видел птичий рай Астраханского заповедника. Однако сколь обширным и запутанным ни казался бы нам лабиринт этой дельты, как бы ни ограничивали мы себя одной задачей, <…> ни в коем случае нельзя забывать, что во всех её рукавах течёт одна и та же вода.

В XIX веке <…> начался Великий Парад Инженеров, этих наследников эпохи Просвещения. Они стекались со всех сторон, пока не слились в могучую колонну, во главе которой встал жюльверновский Сайрес Смит, — люди, прекрасно знавшие, как устроен мир и что надо сделать, чтобы он стал ещё лучше, благоустроеннее и прекраснее. И в самом деле, как все казалось тогда просто! Возьми паровой котёл, накидай туда железа да алюминия, приправь по вкусу пригоршней электронов, перемешай как следует это варево — и окропи им все уголки планеты, от Гаттерасовой Арктики до Кау-джеровой Огненной Земли. И сразу же наступит «мир на земле и в человецех благоволение». Наивно? Разумеется. И раздавались несогласные голоса. И из-под жюльвернова пера не только Сайрес Смит вышел, но и Робур с его бессмертным: «Прогресс науки не должен обгонять совершенствования нравов».

«Задиг в роли служебного следователя; Сирано де Бержерак, прошедший выучку у Араго», — это один и тот же литературный герой, в крайнем случае — две его ипостаси. Вспомните Шерлока Холмса: это для нас, сегодняшних, он чуть ли не символ понятия «частный сыщик». Сам же он определял свое занятие иначе. «Я эксперт-криминалист». Это там, в Скотланд-Ярде, бестолковые сыщики. А на Бейкер-стрит живёт учёный, исследователь, применяющий самые последние — в том числе и собственные: помните, исследование по выявлению пятен крови, сравнительный анализ пепла разных сортов табака и так далее? — научные открытия к раскрытию преступлений. В этом смысле Шерлок Холмс — типичный герой не только детектива, но и научной фантастики; родной — и не менее эксцентричный зачастую — брат профессора Челленджера. Внешнее несходство при этом можно игнорировать. У них лишь различные, хотя и родственные, функции: учёный познаёт и улучшает физический мир, делает его более удобным и уютным для человека, тогда как сыщик восстанавливает попранную справедливость в мире человеческих взаимоотношений, в обществе, делая его более безопасным, опять-таки уютным и удобным для обитания. Оба они — символ надежды для простых смертных. И оба опираются в своей деятельности на объективное знание.

Помимо детективных достоинств и мастерски сотворённого фантастического мира, «Стальные пещеры» интересны тем, что показывают, насколько пропитали азимовское сознание некоторые американские национальные мифы. Каюсь, по первом прочтении романа у меня остался на душе какой-то горьковатый осадок, некая внутренняя неудовлетворённость. Хотелось всё-таки изменения уклада жизни на самой Земле, а не просто ухода с неё ради создания ещё одного Внешнего Мира, населённого принципиально новым по уровню взаимоотношений обществом людей и роботов <…>. Всё-таки для русского менталитета эмиграция — это прежде всего бегство, по большей части, вынужденное. <…> Само понятие органически связано для нас с трагедией, потерей, ностальгией. Для американца же эмиграция — в первую очередь, шаг вперёд. Это миф «Мэйфлауэра» и отцов-пилигримов. Переход из Старого Света в Новый. Умение без страха, отчаяния и сожалений сжигать за собою мосты ради сотворения нового бытия — в отличие от сознания революционеров, без разрушения старого.

В «Убийстве в Эй-Би-Эй» чувствуется прекрасное — ещё бы! — знание писательской среды, отношений между американскими фантастами.

Фэны прозвали Азимова «Добрым Доктором» — не в айболитовском смысле, естественно — неизменно и беспредельно добрым в каждой своей строке был среди американских фантастов, пожалуй, один лишь Клиффорд Саймак; просто во всём, что говорит или пишет Азимов, неизменно проступает докторская мантия. Иногда — в профессорской, менторской, откровенно дидактической интонации; иногда — в непозволительной, прямо-таки непомерной эрудиции (особенно это относится к научно-популярным книгам); порою же — в доскональной осведомлённости о жизни университетского и вообще научного мира.

Дело в том, что всякий детектив, единственное назначение которого заключается в раскрытии загадки, установлении истины, — герой по самой сути своей идеальный. Это не значит, разумеется, что во всех своих проявлениях он должен быть идеальным человеком <…>. Герой-детектив идеален в том же смысле, что и фольклорный. Он — восстанавливающий справедливость Робин Гуд. Отсюда, кстати, и пристрастие писателей и читателей именно к частному сыщику или сыщику-непрофессионалу, сыщику поневоле <…>. И с этой точки зрения всякий детектив — чуть-чуть сказка. Сам Азимов не мог не чувствовать этого. Не случайно — помните? — назвал он один из сборников своей детективной новеллистики «Сказками „Чёрных вдовцов“». А потому, мне кажется, мы вправе наречь и все его многоликое детективное творчество Сказками Доброго Доктора. И как ко всем любимым сказкам, мы будем возвращаться к ним вновь и вновь. Ведь если сказку не передают из уст в уста, не издают и переиздают, не читают и перечитывают — какая же она сказка? — конец