Трактат о веротерпимости в связи со смертью Жана Каласа

«Трактат о веротерпимости в связи со смертью Жана Каласа» (фр. Traité sur la tolérance à l’occasion de la mort de Jean Calas) написан Вольтером в 1762—63 годах. Он развернул кипучую деятельность в защиту Каласов и ранее в том же году опубликовал «Подлинные документы, относящиеся к смерти Каласа, и приговор, вынесенный в Тулузе» и «Историю Елизаветы Каннинг и Каласов». Римская курия в 1766 включила трактат в «Индекс запрещённых книг».

Цитаты

Я вижу, как все умершие <…> являются перед лицом всевышнего. Уверены ли вы, что наш создатель и отец скажет мудрому и добродетельному Конфуцию, законодателю Солону, Пифагору <…> и стольким другим людям, служившим образцами добродетели для человечества: «Ступайте, чудовища, ступайте, вас ждут мучения, столь же длительные, сколь и ужасные, да будет ваша казнь вечной, как я сам. А вы, возлюбленные мои сыны, Жан Шатель, Равальяк, Дамьен, Картуш и др., кто умер с молитвою на устах, станьте одесную и разделите на вечные времена мою власть и моё блаженство». — глава XXII

Je vois tous les morts <…> comparaître en sa présence. Êtes-vous bien sûrs que notre Créateur et notre Père dira au sage et vertueux Confucius, au législateur Solon, à Pythagore, <…> les délices du genre humain, à Épictète, à tant d’autres hommes, les modèles des hommes : « Allez, monstres, allez subir des châtiments infinis en intensité et en durée ; que votre supplice soit éternel comme moi ! Et vous, mes biens-aimés, Jean Châtel, Ravaillac, Damiens, Cartouche, etc., qui êtes morts avec les formules prescrites, partagez à jamais à ma droite mon empire et ma félicité. »

Чем меньше догм, тем меньше споров, чем меньше споров, тем меньше бед <…>. Было бы пределом безумия пытаться заставить всех людей одинаково мыслить о метафизике. Гораздо легче подчинить себе вселенную при помощи оружия, чем подчинить себе все умы одного-единственного города. <…> Действительно, что может быть безумнее и ужаснее, чем объявить людям: «Друзья мои, недостаточно быть добрыми подданными, почтительными детьми, нежными родителями, справедливыми соседями, недостаточно обладать всеми добродетелями, быть верными в дружбе, избегать неблагодарности, поклоняться Иисусу Христу, — нужно ещё, чтобы вы знали, как зародилась жизнь вселенной; и если вы не умеете отличить omousion в ипостаси, мы объявляем вам, что вы будете гореть на вечном огне, а покамест начнём с того, что вас зарежем». — глава XXV

Moins de dogmes, moins de disputes ; et moins de disputes, moins de malheurs <…>. Ce serait le comble de la folie de prétendre amener tous les hommes à penser d’une manière uniforme sur la métaphysique. On pourrait beaucoup plus aisément subjuguer l’univers entier par les armes que subjuguer tous les esprits d’une seule ville. <…> Qu’y a-t-il en effet de plus fou et de plus horrible que de dire aux hommes : « Mes amis, ce n’est pas assez d’être des sujets fidèles, des enfants soumis, des pères tendres, des voisins équitables, de pratiquer toutes les vertus, de cultiver l’amitié, de fuir l’ingratitude, d’adorer Jésus-Christ en paix : il faut encore que vous sachiez comment on est engendré de toute éternité ; et si vous ne savez pas distinguer l’omousion dans l’hypostase, nous vous dénonçons que vous serez brûlés à jamais ; et, en attendant, nous allons commencer par vous égorger ? »

Глава I. Краткая история гибели Жана Каласа

См. письма Вольтера об этом.

Этот народ зрителен и легко возбудим; в ближних своих, которые держатся иной веры, он видит чудовищ. <…> Тулуза <…> до сих пор ежегодно отмечает торжественными шествиями и фейерверками тот день, когда она, два столетия назад, истребила четыре тысячи своих граждан-еретиков. Тщетно городской совет запрещал этот отвратительный праздник, издав один за другим шесть указов, — жители Тулузы ежегодно отмечают этот день, как и весенний «Праздник цветов».

Ce peuple est superstitieux et emporté ; il regarde comme des monstres ses frères qui ne sont pas de la même religion que lui. <…> Toulouse <…> solennise encore tous les ans, par une procession et par des feux de joie, le jour où elle massacra quatre mille citoyens hérétiques, il y a deux siècles. En vain six arrêts du conseil ont défendu cette odieuse fête, les Toulousains l’ont toujours célébrée comme les jeux floraux.

… Марк Антуан Калас умер кальвинистом. Если он был самоубийцей, то тело его, по обычаю, следовало выбросить на свалку, — его же погребли с величайшей пышностью в церкви св. Стефана, несмотря на то, что кюре был против этого святотатства. <…> Теперь оставалось только одно: причислить несчастного самоубийцу к лику святых; народ видел в нём мученика, люди взывали к нему, шли молиться на его могилу; одни просили его свершить чудо, другие рассказывали о тех чудесах, которые якобы он уже совершил. <…> один молодой тулузец, который сошёл с ума после того, как безуспешно промолился несколько ночей на могиле новоиспеченного святого и не смог вымолить себе чуда. Среди судей было несколько «белых братьев». Это значило, что смерть Жана Каласа неотвратима. К тому же близилось то необычное празднество, которым тулузцы ежегодно отмечают истребление 4 тысяч гугентов; в 1762 г. исполнилось 200 лет со дня этого события. Это окончательно определило неизбежность казни. Город украшался для торжественного шествия, это ещё больше подогревало распалённое воображение народа. Повсюду открыто говорилось, что эшафот, на котором казнят Каласов, будет лучшим украшением праздника, что само провидение ниспослало этих вероотступников, чтобы принести их в жертву нашей святой религии.

… Marc-Antoine Calas était mort calviniste, et s’il avait attenté sur lui-même, il devait être traîné sur la claie ; on l’inhuma avec la plus grande pompe dans l’église Saint-Étienne, malgré le curé, qui protestait contre cette profanation. <…> Alors il ne manqua plus au malheureux qui avait attenté sur soi-même que la canonisation : tout le peuple le regardait comme un saint ; quelques-uns l’invoquaient, d’autres allaient prier sur sa tombe, d’autres lui demandaient des miracles, d’autres racontaient ceux qu’il avait faits. <…> un jeune homme de Toulouse est devenu fou pour avoir prié plusieurs nuits sur le tombeau du nouveau saint, et pour n’avoir pu obtenir un miracle qu’il implorait. Quelques magistrats étaient de la confrérie des pénitents blancs. Dès ce moment la mort de Jean Calas parut infaillible. Ce qui surtout prépara son supplice, ce fut l’approche de cette fête singulière que les Toulousains célèbrent tous les ans en mémoire d’un massacre de quatre mille huguenots ; l’année 1762 était l’année séculaire. On dressait dans la ville l’appareil de cette solennité : cela même allumait encore l’imagination échauffée du peuple ; on disait publiquement que l’échafaud sur lequel on rouerait les Calas serait le plus grand ornement de la fête ; on disait que la Providence amenait elle-même ces victimes pour être sacrifiées à notre sainte religion.

	На судебное заседание ежедневно собиралось тринадцать судей. <…> Шесть судей долго настаивали на том, чтобы приговорить Жана Каласа, его сына и Лавэсса к колесованию, а его жену — к сожжению на костре; семь других, более умеренных, хотели, чтобы по меньшей мере было произведено расследование.
	Treize juges s’assemblèrent tous les jours pour terminer le procès. <…> Six juges persistèrent longtemps à condamner Jean Calas, son fils, et Lavaisse, à la roue, et la femme de Jean Calas au bûcher. Sept autres plus modérés voulaient au moins qu’on examinât.

Те судьи, которые решились на казнь Жана Каласа, убедили остальных, что слабый старик не выдержит пыток, признается под ударами палача в своём преступлении и назовет соучастников. Они были немало смущены, когда старик, умирая на колесе, призвал бога в свидетели своей невиновности и молил даровать прощение его судьям. Судьям пришлось вынести ещё один приговор, противоречащий первому, — выпустить на свободу мать, Пьера, юного Лавесса и служанку; но один из советников дал судьям понять, что этот приговор опровергает первый, что они сами себя разоблачили, ибо раз все обвиняемые были вместе в момент предполагаемого убийства, значит освобождение всех оставшихся в живых неопровержимо доказывает невинность казненного отца; и тогда они приняли решение изгнать сына Каласа, Пьера. Эго изгнание было столь же непоследовательно, столь же нелепо, как и всё остальное: Пьер Калас либо повинен в убийстве, либо нет; если он повинен, его следовало колесовать, как и отца; если он невиновен, его не за что было изгонять. Однако судьи, напуганные тем впечатлением, которое произвела казнь отца, и тем трогательным благочестием, с которым он умер, решили для спасения своего доброго имени сделать вид, что оказывают милость сыну…

Les juges qui étaient décidés pour le supplice de Jean Calas persuadèrent aux autres que ce vieillard faible ne pourrait résister aux tourments, et qu’il avouerait sous les coups des bourreaux son crime et celui de ses complices. Ils furent confondus, quand ce vieillard, en mourant sur la roue, prit Dieu à témoin de son innocence, et le conjura de pardonner à ses juges. Ils furent obligés de rendre un second arrêt contradictoire avec le premier, d’élargir la mère, son fils Pierre, le jeune Lavaisse, et la servante ; mais un des conseillers leur ayant fait sentir que cet arrêt démentait l’autre, qu’ils se condamnaient eux-mêmes, que tous les accusés ayant toujours été ensemble dans le temps qu’on supposait le parricide, l’élargissement de tous les survivants prouvait invinciblement l’innocence du père de famille exécuté, ils prirent alors le parti de bannir Pierre Calas son fils. Ce bannissement semblait aussi inconséquent, aussi absurde que tout le reste : car Pierre Calas était coupable ou innocent du parricide ; s’il était coupable, il fallait le rouer comme son père ; s’il était innocent, il ne fallait pas le bannir. Mais les juges, effrayés du supplice du père et de la piété attendrissante avec laquelle il était mort, imaginèrent de sauver leur honneur en laissant croire qu’ils faisaient grâce au fils…

	В Париже разум берёт верх над фанатизмом, как бы ни был этот последний силён, в то время как в провинции фанатизм почти всегда берёт верх над разумом.
	La raison l’emporte à Paris sur le fanatisme, quelque grand qu’il puisse être, au lieu qu’en province le fanatisme l’emporte presque toujours sur la raison.

	Многие, кого во Франции называют святошами, высокомерно заявляли, что лучше было позволить колесовать ни в чём не повинного старика-кальвиниста, чем заставлять восемь советников Лангедока сознаться в своей ошибке. Говорили так: «Судей больше, чем Каласов»; из этого следовало, что семью Каласов нужно уничтожить во имя чести магистратуры.
	Plusieurs personnes, qu’on appelle en France dévotes, dirent hautement qu’il valait mieux laisser rouer un vieux calviniste innocent que d’exposer huit conseillers de Languedoc à convenir qu’ils s’étaient trompés : on se servit même de cette expression : « Il y a plus de magistrats que de Calas » ; et on inférait de là que la famille Calas devait être immolée à l’honneur de la magistrature.

Глава IV

	Великий султан мирно управляет двадцатью народностями разно го вероисповедания <…>. В анналах истории Турции мы не находим ни одного упоминания о каком-либо мятеже, вызван ном этими религиями. Обратимся к Индии, Персии, Татарии — мы видим здесь ту же веротерпимость и то же спокойствие…
	Le Grand Seigneur gouverne en paix vingt peuples de différentes <…>. Les annales turques ne font mention d’aucune révolte excitée par aucune de ces religions. Allez dans l’Inde, dans la Perse, dans la Tartarie, vous y verrez la même tolérance et la même tranquillité…

	Если нетерпимость вызвала столько кровопролитий на земле, то веротерпимость никогда не возбуждала войн. Пусть теперь судят об этих двух соперницах: о матери, которая хочет, чтобы её сына погубили, и о матери, которая уступает своего сына, лишь бы он остался жив!
	Cette tolérance n’a jamais excité de guerre civile ; l’intolérance a couvert la terre de carnage. Qu’on juge maintenant entre ces deux rivales, entre la mère qui veut qu’on égorge son fils, et la mère qui le cède pourvu qu’il vive !

Глава X

… в повествованиях о мучениках, составленных исключительно самими христианами, мы почти всегда читаем о толпе христиан, которые свободно приходят в тюрьму к осуждённому, сопровождают его на место казни, собирают его кровь, хоронят его тело, творят чудеса при помощи его останков. Если христиан преследовали только за их вероисповедание, то почему же не умерщвляли тех, которые следовали за своими осуждёнными братьями и которых обвиняли в совершении колдовства при помощи останков этих мучеников? Почему с ними не поступали так, как мы поступали с вальденсами, с альбигойцами, с гуситами, с разными протестантскими сектами?

… dans les relations des martyres, composées uniquement par les chrétiens mêmes, on voit presque toujours une foule de chrétiens venir librement dans la prison du condamné, le suivre au supplice, recueillir son sang, ensevelir son corps, faire des miracles avec les reliques. Si c’était la religion seule qu’on eût persécutée, n’aurait-on pas immolé ces chrétiens déclarés qui assistaient leurs frères condamnés, et qu’on accusait d’opérer des enchantements avec les restes des corps martyrisés ? Ne les aurait-on pas traités comme nous avons traité les vaudois, les albigeois, les hussites, les différentes sectes des protestants ?

	… достаточно бросить взгляд на всё зло, причинённое людям ложным религиозным рвением, чтобы понять: люди давно имеют земной ад, ещё в этой жизни.
	… à voir tous les maux qu’a produits le faux zèle, les hommes ont eu longtemps leur enfer dans cette vie.

Глава XVII. Письмо некоего духовного лица иезуиту Ле Телье от 6 мая 1714 г.

«Думаю, что в королевстве осталось не более 500 тысяч гугенотов; одни говорят — миллион, другие—150 тысяч, но сколько бы их ни было, вот моё мнение, — я смиренно представляю его на ваше рассмотрение, как того требует долг мой. 1. Не составит труда в один день изловить всех протестантских священников и повесить их разом в одном и том же месте, не только для всеобщего назидания, но и для вящей красоты зрелища. 2. Отцов и матерей я приказал бы убивать в постели, потому что если их убивать на улице, это может вызвать кое-какие волнения; некоторые смогут удрать, а этого следует избежать во что бы то ни стало. <…> 3. На другой же день я всех протестантских девиц выдал бы замуж за добрых католиков,— из тех соображений, что в послевоенное время не следует слишком уменьшать население государства. Что до мальчиков 14—15 лет, уже пропитанных вредными идеями, которые трудно выбить у них из головы, моё мнение таково, что их всех следует кастрировать — пусть отродье это не воспроизводит себе подобных. Маленькие же мальчики будут воспитываться в ваших коллежах, и их будут сечь до тех пор, пека они не выучат наизусть труды Санчеса и Молины. <…> 5. Вопрос о янсенистах покажется вам, пожалуй, более сложным. Я считаю, что их по крайней мере 6 миллионов, но человека вашего ума это не должно пугать. Я подразумеваю под янсенистами также и все парламенты, столь недостойно поддерживающие свободу галликанской церкви. <…> Пороховой заговор не имел ожидаемого успеха, потому что один из заговорщиков неосторожно пожелал спасти жизнь своему другу, но у вас нет друзей, и потому такой неудачи бояться нечего: вам будет легко взорвать все парламенты королевства <…>. Я рассчитал, что понадобится 36 бочек пороха на каждый парламент; помножив, таким образом, 12 парламентов на 36 бочек, получим 432 бочки, которые <…> в сумме стоят 129 тысяч 600 ливров — это пустяки для преподобного отца генерала. Когда парламенты взлетят на воздух, вы передадите исполнение их функций членам вашей конгрегации, которые великолепно знают законы королевства. <…> 7. Поскольку янсенисты, как утверждают, причащаются по крайней мере раз в год, на пасху, было бы неплохо посыпать святые дары снадобьем, которым воспользовались для свершения правого суда над императором Генрихом VII. Какой-нибудь критикан, может быть, скажет мне, что мы рискуем отравить крысиным ядом одновременно и молинистов; это, безусловно, соображение веское; но не бывает безупречных проектов, не бывает таких теоретических построений, которые на каком-нибудь участке не грозили бы рухнуть. <…> Нам не в чем упрекнуть себя: доказано, что всем сторонникам так называемой реформации и всем янсенистам предопределён ад; таким образом, мы только приближаем момент, когда они должны вступить во владение им. <…> Если же кто-нибудь испугается числа жертв, ваше преподобие сможет объяснить, что, начиная с дней расцвета церкви и до 1707 г., то есть в течение приблизительно 1400 лет, богословие привело к истреблению более 50 миллионов человек, а я предлагаю удавить, зарезать или отравить всего примерно 6 миллионов 500 тысяч человек. <…> разве по моему образу действия не видно, что я спасаю жизнь всем католикам до конца света?» <…> Этот проект не был осуществлён, потому что Ле Телье встретился с рядом трудностей, и ещё потому, что на следующий год преподобный отец был изгнан.

Je crois qu’il ne reste plus que cinq cent mille huguenots dans le royaume, quelques-uns disent un million, d’autres quinze cent mille ; mais en quelque nombre qu’ils soient, voici mon avis, que je soumets très-humblement au vôtre, comme je le dois. 1° Il est aisé d’attraper en un jour tous les prédicants et de les pendre tous à la fois dans une même place, non-seulement pour l’édification publique, mais pour la beauté du spectacle. 2° Je ferais assassiner dans leurs lits tous les pères et mères, parce que si on les tuait dans les rues, cela pourrait causer quelque tumulte ; plusieurs même pourraient se sauver, ce qu’il faut éviter sur toute chose. <…> 3° Je marierais le lendemain toutes les filles à de bons catholiques, attendu qu’il ne faut pas dépeupler trop l’État après la dernière guerre ; mais à l’égard des garçons de quatorze et quinze ans, déjà imbus de mauvais principes, qu’on ne peut se flatter de détruire, mon opinion est qu’il faut les châtrer tous, afin que cette engeance ne soit jamais reproduite. Pour les autres petits garçons, ils seront élevés dans vos colléges, et on les fouettera jusqu’à ce qu’ils sachent par cœur les ouvrages de Sanchez et de Molina. <…> 5° L’article des jansénistes paraîtra peut-être un peu plus embarrassant : je les crois au nombre de six millions au moins ; mais un esprit tel que le vôtre ne doit pas s’en effrayer. Je comprends parmi les jansénistes tous les parlements, qui soutiennent si indignement les libertés de l’Église gallicane. <…> La conspiration des poudres n’eut pas le succès désiré, parce qu’an des conjurés eut l’indiscrétion de vouloir sauver la vie à son ami ; mais, comme vous n’avez point d’ami, le même inconvénient n’est point à craindre : il vous sera fort aisé de faire sauter tous les parlements du royaume <…>. Je calcule qu’il faut, l’un portant l’autre, trente-six tonneaux de poudre pour chaque parlement, et ainsi, en multipliant douze parlements par trente-six tonneaux, cela ne compose que quatre cent trente-deux tonneaux, qui <…> font la somme de cent vingt-neuf mille six cents livres : c’est une bagatelle pour le révérend père général. Les parlements une fois sautés, vous donnerez leurs charges à vos congréganistes, qui sont parfaitement instruits des lois du royaume. <…> 7° Comme on dit que les jansénistes communient au moins à Pâques, il ne serait pas mal de saupoudrer les hosties de la drogue dont on se servit pour faire justice de l’empereur Henri VII. Quelque critique me dira peut-être qu’on risquerait, dans cette opération, de donner aussi la mort-aux-rats aux molinistes : cette objection est forte ; mais il n’y a point de projet qui n’ait des inconvénients, point de système qui ne menace ruine par quelque endroit. <…> Nous n’avons rien à nous reprocher : il est démontré que tous les prétendus réformés, tous les jansénistes, sont dévolus à l’enfer ; ainsi ne faisons que hâter le moment où ils doivent entrer en possession. <…> Quant à ceux qui pourraient être un peu effarouchés du nombre, Votre Paternité pourra leur faire remarquer que depuis les jours florissants de l’Église jusqu’à 1707, c’est-à-dire depuis environ quatorze cents ans, la théologie a procuré le massacre de plus de cinquante millions d’hommes ; et que je ne propose d’en étrangler, ou égorger, ou empoisonner, qu’environ six millions cinq cent mille. <…> car ne voit-on pas, par mon procédé, que je sauve la vie à tous les catholiques jusqu’à la fin du monde ? <…> Ce projet ne put être exécuté, parce que le P. Le Tellier y trouva quelques difficultés, et que Sa Paternité fut exilée l’année suivante.

Глава XXIV

Одновременно с тем, как я писал этот труд, имея единственное намерение — смягчить души людей и призвать их к снисходительности, другой человек писал книгу с прямо противоположной целью <…>. Этот человек напечатал маленький свод правил о религиозных преследованиях, озаглавленный: «Религия в согласии с человечностью» (здесь опечатка, следует читать «бесчеловечностью»). <…> Этот милосердный христианин, только что утверждавший, что протестанты составляют одну двадцатую часть нации, хочет, чтобы была пролита кровь этой двадцатой части, и рассматривает сию процедуру как простое кровопускание из лопатки. <…> Так что нет ничего неправдоподобного в предположении, что письмо о. Ле Телье действительно было написано. Святейший автор кончает заключением, что нетерпимость — прекрасная вещь, «ибо она не была осуждена Иисусом Христом». Но ведь Иисус Христос не осудил и тех, кому захотелось поджечь Париж со всех четырёх концов; разве это основание для того, чтобы причислять поджигателей к лику святых? Итак, когда мы слышим мягкий и милосердный голос природы, фанатизм, этот враг природы, тотчас же издаёт рычание; как только людям предлагается мир, тотчас нетерпимость начинает ковать оружие.

Tandis qu’on travaillait à cet ouvrage, dans l’unique dessein de rendre les hommes plus compatissants et plus doux, un autre homme écrivait dans un dessein tout contraire <…>. Cet homme faisait imprimer un petit code de persécution, intitulé l’Accord de la religion et de l’humanité (c’est une faute de l’imprimeur : lisez de l’inhumanité). <…> Ce chrétien compatissant, qui a dit tout à l’heure que les protestants composent le vingtième de la nation, veut donc qu’on répande le sang de cette vingtième partie, et ne regarde cette opération que comme une saignée d’une palette ! <…> Il est donc très-vraisemblable que la lettre au P. Le Tellier a été réellement écrite. Le saint auteur finit enfin par conclure que l’intolérance est une chose excellente, « parce qu’elle n’a pas été, dit-il, condamnée expressément par Jésus-Christ ». Mais Jésus-Christ n’a pas condamné non plus ceux qui mettraient le feu aux quatre coins de Paris ; est-ce une raison pour canoniser les incendiaires ? Ainsi donc, quand la nature fait entendre d’un côté sa voix douce et bienfaisante, le fanatisme, cet ennemi de la nature, pousse des hurlements ; et lorsque la paix se présente aux hommes, l’intolérance forge ses armes.

О трактате

	… нынешний момент не годится для опубликования «Трактата о веротерпимости». <…> Такое блюдо следует предложить только когда люди проголодаются. Сейчас желудки французов перегружены посланиями, внушениями, комическими операми и пр. Надо дать им переварить.
	— Вольтер, письмо Э. Н. Дамилавилю 30 января 1764

	Книжечка о веротерпимости уже принесла некоторую пользу. Одного горемыку она избавила от каторжных работ, другого — от тюрьмы. Их преступление заключалось в том, что они выслушали среди поля слово божие, проповедуемое гугенотским священником. Теперь они поклялись, что никогда больше не будут слушать никаких проповедей.
	— Вольтер, письмо Ж. Л. Д’Аламберу 13 февраля 1764