Убить пересмешника

«Уби́ть пересме́шника» (англ. To Kill a Mockingbird) — роман американской писательницы Харпер Ли, написанный в жанре воспитательного романа. Опубликован в 1960 году. На следующий год получил Пулитцеровскую премию. Его изучают приблизительно в 80 % американских школ.

Цитаты

Я бы предпочёл, чтобы ты стрелял на огороде по жестянкам, но знаю, ты начнёшь бить птиц. Если сумеешь попасть в сойку, стреляй их сколько угодно, но помни: убить пересмешника большой грех.

Почти все люди хорошие, Глазастик, когда их в конце концов поймёшь.

Мужество — это когда заранее знаешь, что ты проиграл, и всё-таки берешься за дело и наперекор всему на свете идёшь до конца. Побеждаешь очень редко, но иногда всё-таки побеждаешь.

Есть у человека нечто такое, что не подчиняется большинству, — это его совесть.

Пересмешник — это самая безобидная птица, он только поёт нам на радость. Пересмешники не клюют ягод в саду, не гнездятся в овинах, они только и делают, что поют для нас свои песни. Вот поэтому убить пересмешника — грех.

Не знаю, может, Джим, когда станет постарше, и правда будет лучше понимать людей, а я не буду. Это уж я знаю точно.

Их жёнам нравится, когда от бороды щекотно.

Опять, как в нашей церкви, я услыхала, что женщины грешны и нечисты, — видно, все священники только об этом и думают.

Жестоко это — смотреть, как беднягу того и гляди засудят на смерть. А народ съезжается, как на праздник.

Джиму теперь было двенадцать. С ним стало трудно ладить — то он злился, то дулся, настроение у него менялось по пятнадцать раз на день. Ел он так много, что смотреть было страшно, и всё огрызался — не приставай ко мне! — так что я не выдержала и спросила Аттикуса: — Может, в нём сидит солитер?

Пока я не испугалась, что мне это запретят, я вовсе не любила читать. Дышать ведь не любишь, а попробуй не дышать…

А между тем вам известна и правда, вот она: некоторые негры лгут, некоторые негры безнравственны, некоторых негров должны опасаться женщины — и белые, и чёрные. Но ведь то же самое можно сказать обо всём человечестве, а не только об одной какой-то расе. В этом зале не найдётся ни одного человека, который ни разу за всю свою жизнь не солгал, ни разу не поступил безнравственно, и нет на свете мужчины, который хоть раз не посмотрел бы на женщину с вожделением.

Никогда, никогда, никогда на перекрёстном допросе не задавай свидетелю вопрос, если не знаешь заранее, какой будет ответ. — это правило я усвоила с колыбели. А то ответ может оказаться совсем не такой, как надо, и погубит всё дело.

— Ну, ну, Глазастик! — шепнул он. — Не обращай на неё внимания, знай держи голову выше и будь джентльменом. — (Джим даёт совет сестре)

Ходить с оружием — значит только набиваться, чтоб в тебя стреляли.

— Смотри! — сказала мисс Моди и, щёлкнув языком, показала мне, как вынимается её вставная челюсть, чем окончательно скрепила нашу дружбу.

Странная у людей привычка — при самых удивительных обстоятельствах они ведут себя как ни в чём не бывало.

А не обязательно выставлять напоказ всё, что знаешь. Женщине это не к лицу. И во-вторых, людям вовсе не по вкусу, когда кто-то умней их.

Ещё в начале лета он сказал — выходи за меня замуж, но очень скоро про это забыл. Как будто участок застолбил, и я его собственность — сказал, что всю жизнь будет любить одну меня, а потом и внимания не обращает. Я его два раза поколотила, но это не помогло…

Она — одна из немногих особ женского пола, которых он в состоянии терпеть около себя сколько угодно времени.

Если не считаешь себя виноватым, незачем извиняться…

— Аттикус, ты, наверно, не прав. — Как так? — Ну, ведь почти все думают, что они правы, а ты нет… — Они имеют право так думать, и их мнение, безусловно, надо уважать, — сказал Аттикус.

— Нет, Джим, по-моему, все люди одинаковые. Просто люди. — В твои годы я тоже так думал. Если все люди одинаковые, почему ж они тогда не могут ужиться друг с другом? Если все одинаковые, почему они так задаются и так презирают друг друга? Знаешь, я, кажется, начинаю кое-что понимать. Кажется, я начинаю понимать, почему Страшила Рэдли весь век сидит взаперти… Просто ему не хочется на люди.

В суде, более чем где бы то ни было, с человеком должны поступать по справедливости, какого бы цвета ни была его кожа, но люди ухитряются приносить с собой на скамью присяжных все свои предрассудки. Становясь старше, ты всё больше будешь замечать, как белые каждый день на каждом шагу обманывают чёрных. Но вот что я тебе скажу, сын, и ты это запомни: если белый так поступает с чёрным, кто бы ни был этот белый, как бы он ни был богат, из какой бы хорошей семьи ни вышел, всё равно он — подонок.

Просто есть такие люди, они… они чересчур много думают о том свете и потому никак не научатся жить на этом…

— Ты знаешь, что такое компромисс? — Это когда обходят закон? — Нет, когда уступают друг другу и таким образом приходят к соглашению

Все дети в известном возрасте начинают ругаться, а когда поймут, что бранью никого не удивишь, это проходит само собой.

Страшила был наш сосед. Он подарил нам две куколки из мыла, сломанные часы с цепочкой, два пенни на счастье — и ещё он подарил нам жизнь. Но соседям отвечаешь на подарок подарком. А мы только брали из дупла и ни разу ничего туда не положили, мы ничего не подарили ему, и это очень грустно.

Чтобы я мог жить в мире с людьми, я прежде всего должен жить в мире с самим собой.

…Когда ребёнок о чём-нибудь спрашивает, ради всего святого, не увиливай, а отвечай. И не заговаривай зубы. Дети есть дети, но они замечают увёртки не хуже взрослых, и всякая увёртка только сбивает их с толку…

Ничего нет хорошего, когда приходится кого-то ненавидеть.

— А я когда вырасту, наверно, стану клоуном, — сказал Дилл. Мы с Джимом от удивления стали как вкопанные. — Да, клоуном, — сказал он. — Ничего у меня с людьми не получается, я только и умею, что смеяться над ними, вот я и пойду в цирк и буду смеяться до упаду. — Ты всё перепутал, Дилл, — сказал Джим. — Сами клоуны грустные, а вот над ними все смеются. — Ну и пусть, а я буду другой клоун. Буду стоять посреди арены и смеяться всем в лицо.

Понимаешь, малышка, если кто-то называет тебя словом, которое ему кажется бранным, это вовсе не оскорбление. Это не обидно, а только показывает, какой этот человек жалкий. Так что не огорчайся, когда миссис Дюбоз бранится. У неё довольно своих несчастий.

Одни только дураки гордятся своими талантами.

Нельзя по-настоящему понять человека, пока не станешь на его точку зрения… Надо влезть в его шкуру и походить в ней.

Людям взрослым уже не пристало решать спор кулаками, и мы пошли и спросили Аттикуса.

Саймону не нравилось, что в Англии людям, которые называли себя методистами, сильно доставалось от их более свободомыслящих братьев.

Если бы мистер Канингем не говорил лишнего, его взяли бы на общественные работы, но, если он бросит свою землю, она пропадёт, а он предпочитает голодать, но сохранить её и притом голосовать, за кого хочет.

— Ты ещё слишком мала и не поймёшь, — сказала она сурово, — но бывают люди, в руках у которых библия опаснее, чем… чем бутылка виски в руках твоего отца.

— Одну минуту, мисс Рейчел, — сказал он. — Я никогда раньше не слыхал, чтобы они занимались чем-либо подобным. Вы что же, играли в карты? Джим очертя голову кинулся спасать положение: — Нет, сэр, просто в спички. Не всякий сумеет так найтись, как мой брат! Спички — штука опасная, но карты — верная погибель.

— Понимаешь, Глазастик, — тихо сказал он, — сколько я себя помню, Аттикус меня ни разу не ударил. И мне неохота пробовать.

Что ж, если снег послан нам в наказание, пожалуй, стоит грешить.

…у каждого адвоката хоть раз в жизни бывает дело, которое задевает его самого.

Сейчас мы воюем не с янки, а со своими друзьями. Но помни, как бы жестоко ни приходилось воевать, всё равно это наши друзья и наш родной край.

Бранные слова мне нравились и сами по себе, а главное, я рассудила — Аттикус увидит, что в школе я научилась ругаться, и больше меня в школу не пошлёт.

Не понимаю, почему разумные люди впадают в буйное помешательство, как только дело коснётся негра… просто понять не могу.

Она как будто даже радовалась, когда я приходила в кухню, а я смотрела, как она там хлопочет, и думала — пожалуй, девочкой быть не так-то просто.

Губернатору вздумалось устроить приборку и избавиться от кое-каких ракушек, присосавшихся к днищу государственного корабля.

Когда она училась в школе, ни в одной хрестоматии не упоминалось о внутренних сомнениях, и тётя Александра понятия о них не имела.

Аттикус когда-то мне объяснил: если ты человек вежливый, говори с другими не про то, что интересно тебе, а про то, что интересно им.

Что бы там ни было, а всякая толпа состоит из людей.

А ведь это что-нибудь да значит, если стадо диких зверей всё-таки можно остановить, ибо в последнем счёте они всё же люди. М-да, может быть, нам нужны полицейские-дети…

Я не идеалист и вовсе не считаю суд присяжных наилучшим из судов, для меня это не идеал, но существующая, действующая реальность.

Вот что я хочу вам сказать: есть на свете люди, которые для того и родились, чтобы делать за нас самую неблагодарную работу. Ваш отец тоже такой.

Он и не шутил тогда. Попробуй-ка на минуту влезть в шкуру Боба Юэла, Джим. На суде я окончательно доказал, что ни одному его слову верить нельзя, если ему до этого хоть кто-нибудь верил. Ему необходимо было на ком-нибудь это выместить, такие люди иначе не могут. Что ж, если оттого, что он плюнул мне в лицо и пригрозил убить, на долю Мэйеллы досталось меньше побоев, пусть так. Должен же он был на ком-то сорвать зло, так уж лучше на мне, чем на своих ребятишках. Понимаешь?

Есть в нашей жизни что-то такое, от чего люди теряют облик человеческий: они бы и хотели быть справедливыми, да не могут.

Том был обречён в ту самую минуту, когда Мэйелла Юэл подняла крик.

Раз в неделю у нас бывал час текущих событий. Каждый должен был вырезать из газеты статью, внимательно прочитать и пересказать в классе. Предполагалось, будто это убережёт ребят от многих бед: ученику придётся стоять у всех на виду, и он постарается принять красивую позу и приобретёт хорошую осанку; ему придётся коротко пересказать прочитанное, и он научится выбирать слова; ему придётся запомнить текущие события, а это укрепит его память; ему придётся стоять одному, а это усилит его желание оказаться опять вместе со всеми.

Аттикус сказал — Джим очень старается что-то забыть, но забыть он не сможет, он может только до поры до времени об этом не думать. А немного погодя он опять сможет об этом думать — и тогда во всём сам разберётся. И тогда он опять станет самим собой.

У нас тут умер чёрный, погиб ни за что ни про что, и тот, кто за это в ответе, тоже помер. И пускай на этот раз мёртвые хоронят своих мертвецов, мистер Финч. Пускай мёртвые хоронят своих мертвецов.

Если у вас кто-нибудь умер, соседи приносят вам поесть, если кто-нибудь болен — приносят цветы, и так просто иной раз что-нибудь подарят. Страшила был наш сосед. Он подарил нам две куколки из мыла, сломанные часы с цепочкой, два пенни на счастье — и ещё он подарил нам жизнь. Но соседям отвечаешь на подарок подарком. А мы только брали из дупла и ни разу ничего туда не положили, мы ничего не подарили ему, и это очень грустно.

Аттикус прав. Однажды он сказал — человека по-настоящему узнаешь только тогда, когда влезешь в его шкуру и походишь в ней. Я только постояла под окном у Рэдли, но и это не так уж мало.

Мистер Эйвери сказал — на Розеттском камне записано: когда дети не слушаются родителей, курят и дерутся, тогда погода портится; на нас с Джимом лежала тяжкая вина — мы сбили природу с толку и этим доставили неприятности всем соседям и напортили сами себе.

Перевод

Нора Галь и Раиса Облонская, 1964.