О чехах говорить у нас очень трудно. У нас принято за правило говорить им всякого рода лестные вещи; писатели наши считают долгом ставить чехов непременно выше русских. Почему? Я не знаю. Потому ли, что народ их грамотнее нашего; потому ли, что у них когда-то были благородный Гус и страшный Жижка, а теперь есть только «честные» и «учёные» Ригер и Палацкий? <…>
У чехов очень сильно славянское сознание, но где у них, в Чехии и Моравии, богатство и прочность древних или, напротив того, вовсе новых славянских, чешских привычек, произведений, вкусов и т. д.? Всё европейское! <…>
Чехи — католики, но католицизм у них не представляет существенного цвета на народном политическом знамени, как, например, у поляков.
В истории чешского и словацкого народов много чёрных страниц: войны, нашествия, чужестранное иго, австрияки методично онемечивали, мадьяры насаждали свою речь, свои нравы; исчезли не только основы независимости, но порой и письменность. Только огромное упорство, патриотизм, трудолюбие и швейковская ирония, которая издавна была самозащитой чехов, позволили им сохранить своё лицо, оставаться островком в немецком море.[1][2]
Идут девчонки,
Подняв юбчонки,
За ними чехи
Грызут орехи. — Эх, да шарабан мой, Американка! ― Ну, что это за песня, ― сказал, выходя к музыкантам, Полежаев. ― Вот шёл я сегодня по Питеру, так иную песню слыхал.[3]
— Пётр Краснов, «От Двуглавого Орла к красному знамени», 1922
Так же, как мёртвый лес
Зелен — минуту чрез! —
(Мох — что зелёный мех!)
Не погибает — чех.
