Анджело (Пушкин)

«Анджело» — драматическая поэма Александра Пушкина 1833 года на сюжет трагикомедии Шекспира «Мера за меру» с переводом некоторых сцен.

Цитаты

Когда-то властвовал предобрый, старый Дук, Народа своего отец честолюбивый, Друг мира, истины, художеств и наук. Но власть верховная не терпит слабых рук, А доброте своей он слишком предавался. Народ любил его и вовсе не боялся. В суде его дремал карающий Закон, Как дряхлый зверь, уже к ловитве не способный. Дук это чувствовал в душе своей незлобной И часто сетовал. Сам ясно видел он, Что хуже дедушек с дня на день были внуки, Что грудь кормилицы ребёнок уж кусал, Что правосудие сидело сложа руки И по носу его ленивый не щелкал. — часть первая, I (начало)

«Пора нам зло пугнуть. В балованом народе Преобратилися привычки уж в права И шмыгают кругом Закона на свободе, Как мыши около зевающего льва. Закон не должен быть пужало из тряпицы, На коем, наконец, уже садятся птицы». — часть первая, V

«Вы слишком холодны, Как будто речь идёт меж вами про иголку. Конечно, если так, не будет верно толку». — часть первая, IX

«Что чувство смерти? миг. И много ли терпеть? Раздавленный червяк при смерти терпит то же, Что терпит великан». — часть вторая, VI

О поэме

Читая Шекспира, он пленился его драмой «Мера за меру», хотел сперва перевести её, но оставил это намерение, не надеясь, чтобы наши актёры, которыми он не был вообще доволен, умели разыграть её. Вместо перевода, подобно своему Фаусту, он переделал Шекспирово создание в своём Анджело. Он именно говорил Нащокину [в апреле 1834]: «Наши критики не обратили внимание на эту пьесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал».

— Пётр Бартенев

«Анджело» составляет переход от эпических поэм к драматическим; по крайней мере диалог играет в этой Пьесе большую роль. «Анджело» был принят публикою очень сухо — и поделом. В этой поэме видно какое-то усилие на простоту, отчего простота её слога вышла как-то искусственна. Можно найти в «Анджело» счастливые выражения, удачные стихи, если хотите, много искусства, но искусства чисто технического, без вдохновения, без жизни. Короче: эта поэма недостойна таланта Пушкина. Больше о ней нечего сказать.

— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, январь 1846

Не было ли в сюжете шекспировской комедии элементов, которые в сознании Пушкина могли бы ассоциироваться с глубинным пластом событий? Попробуем пересказать ту сторону сюжета <…>: глава государства, не в силах справиться с охватившими страну беззакониями, исчезает, <…> оставляя вместо себя сурового наместника. Однако наместник сам оказывается ещё худшим беззаконником. Его строгость не исправляет, а ещё более ухудшает дела в государстве <…>. Подлинный глава государства возвращается, наказывает виновных и утверждает «хороший» порядок. При таком пересказе прежде всего бросается в глаза отчётливо мифологическая основа сюжета. <…> Смерть Александра I вызвала многочисленные толки и сразу начала обрастать легендами. <…> Странно было бы полагать, что Пушкин их не знал. Но возникали ли подобные ассоциации в его голове при чтении «Меры за меру»? <…> рассмотрим, что не перевёл (или не пересказал) Пушкин из шекспировского текста. Просмотр убеждает нас в том, что места, которые для русского читателя могли прозвучать как слишком откровенные намёки на хорошо известные ему события и слухи, Пушкин последовательно исключал. <…> Пушкинская поэма — апология не справедливости, а милости, не Закона, а Человека. Незначительными по отношению к английскому прототексту смысловыми сдвигами достигается существенный эффект: у Шекспира смысловой вершиной комедии является сцена суда над Анджело, последующие же за ней быстро сменяющие друг друга браки <…> и акты милости воспринимаются как жанровая условность (комедия не может оканчиваться казнью одного из главных героев). Они настолько противоречат общему суровому, отнюдь не комическому духу пьесы, что воспринимать их как носителей основного смысла делается невозможно. У Пушкина основной носительницей смысла делается именно сцена милосердия. <…> Пушкин разошёлся с духом народной эсхатологии, которая связывала обновление мира с судом и беспощадной расправой Вернувшегося. Для Пушкина же обновление связывается с прощением <…>. Следует отметить, что у этого тезиса был добавочный, но существенный оттенок: идея милости в первую очередь была направлена против деспотизма тирана и бездушия закона.

— Юрий Лотман, «Идейная структура „Анджело“», 1973

1834

	К нему дошёл его «Анджело» с несколькими, урезанными министром стихами. Он взбесился: Смирдин платит ему за каждый стих по червонцу, следовательно, Пушкин теряет здесь несколько десятков рублей. Он потребовал, чтобы на место исключённых стихов были поставлены точки, с тем, однако ж, чтобы Смирдин всё-таки заплатил ему деньги и за точки!
	— Александр Никитенко, дневник, 11 апреля

… теперь в моде у известного класса читателей находить более и более недостатков в новейших творениях нашего поэта <…>. «Анджело» заставляет нас думать, что священный огонь опять объял душу поэта, что радужное его пламя уже начинает возвышаться над горизонтом и что мы скоро будем свидетелями одного из тех могущественнейших и великолепнейших поэтических сияний, какие один только Пушкин в силах производить на Севере. <…> форма поэмы не позволяет нам привести никакого отрывка: она так создана, что нельзя отделить никакой части, не портя целого и не посягая на удовольствие читателей.

— Осип Сенковский, «„Новоселье“. Книга вторая», май

Имеет ли право талант, не обращая внимания на современное, его окружающее, постоянно усиливаться воскресить прошедшее, идти назад, не стремиться вперёд? Может ли иметь успех подобное направление? Вправе ли писатель винить публику, если она не разделяет его стремления к минувшему, а в силу вечно неизменяемого влечения к будущему остаётся равнодушною, непризнательною к его тягостному борению с веком, усилию, часто обнаруживающему тем разительнее всю великость его дарования? Вот вопросы, которые в настоящее время было бы кстати предложить на разрешение. <…> пиэса Пушкина полна искусства, доведённого до естественности, ума, скрытого в простоте разительной, и, сверх того, неотъемлемо отличающейся истинным признаком зрелости поэта — тем спокойствием, которое мы постигаем в творениях первоклассных писателей.

— вероятно, Николай Надеждин, «„Новоселье“. Часть вторая»

	По моему искреннему убеждению, «Анджело» есть самое плохое произведение Пушкина; если б не было под ним его имени, я бы не поверил, чтоб это стихотворение принадлежало к последнему двадцатипятилетию нашей словесности, и счёл бы его старинкою, вытащенною из отысканного вновь портфейля какого-нибудь из второстепенных образцовых писателей прошлого века.
	— «Письмо к издателю»