Перейти к содержанию

Александр Радищев (Пушкин)

Материал из Викицитатника

«Александр Радищев» — биографическо-критическая статья Александра Пушкина, написанная в марте — апреле 1836 года для третьей книги «Современника». В основу были положены все известные скудные печатные материалы о Радищеве, а также некоторые рукописные и устные свидетельства. Статья тесно связана с полемическим «Путешествием из Москвы в Петербург», которую он готовил к печати в декабре 1833 — январе 1835. Пушкин вынужден был широко пользоваться разными формами иносказания[К 1], но её (как и «Путешествие») всё равно запретила цензура на основании резолюции С. С. Уварова, признавшего «излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения». Статью впервые опубликовали в 1857 году[2]..

Цитаты

[править]
  •  

Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний, была отличительная черта ума его.

  •  

Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины! И заметьте: заговорщик надеется на соединенные силы своих товарищей; член тайного общества, в случае неудачи, или готовится изветом заслужить себе помилование, или, смотря на многочисленность своих соумышленников, полагается на безнаказанность. Но Радищев один. <…> он один отвечает за все <…>. Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нём не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию.

  •  

Мог ли чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что происходило во Франции во время Ужаса? мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедаемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни? Увлечённый однажды львиным рёвом колоссального Мирабо, он уже не хотел сделаться поклонником Робеспьера, этого сентиментального тигра, этого палача (холодного кровопийца) в зелёных (синих) очках[К 2] и в розовом жилете!

  •  

Самое пространное из его сочинений есть философическое рассуждение «О Человеке, о его смертности и бессмертии». Умствования оного пошлы и не оживлены слогом. Радищев хотя и вооружается противу материализма, но в нём всё ещё виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого афеизма.

  •  

… Радищев думал подражать Вольтеру, потому что он вечно кому-нибудь да подражал.

  •  

«Путешествие в Москву» <…> [писано] варварским слогом. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного.
В Радищеве отразилась вся французская философия его века, <…> но всё в нескладном, искажённом виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему <…>. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? <…> Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли её, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви.

О статье

[править]
  •  

Он или перехитрил её из цензурных видов, или в самом деле так думал — и тогда лучше было бы её не печатать.[4]

  Александр Герцен
  •  

Статья «Александр Радищев» принадлежит, по нашему мнению, к тому зрелому, здравому и проницательному критическому такту, который отличал суждения Пушкина незадолго до его кончины.[5][6]

  Павел Анненков
  •  

В этой статье мы видим взгляд весьма поверхностный и пристрастный. <…> Стараясь видеть в Радищеве полуневежду и полунегодяя, Пушкин нередко впадает даже в противоречия с самим собою. <…> Или нужно было признать Радищева человеком даровитым и просвещённым, и тогда можно от него требовать того, чего требует Пушкин; или видеть в нём до конца слабоумного представителя полупросвещения <…>. [Он] выразил, <…> против воли, высокие понятия о Радищеве, которого непременно хочет выставить с дурной стороны <…>.
Вообще нужно заметить, что статья о Радищеве любопытна как факт, показывающий, до чего может дойти ум живой и светлый, когда он хочет непременно подвести себя под известные, заранее принятые определения. В частных суждениях, в фактах, представленных в отдельности, постоянно виден живой, умный взгляд Пушкина; но общая мысль, которую доказать он поставил себе задачей, ложна, неопределённа и постоянно вызывает его на сбивчивые и противоречащие фразы.

  Николай Добролюбов, «Сочинения Пушкина», январь 1858
  •  

Он или перехитрил её из цензурных видов, или в самом деле так думал — и тогда лучше было бы её не печатать.[7]

  Александр Герцен
  •  

Не трудно наметить основные черты [общественной] теории, как они сказываются в статье Пушкина о Радищеве, в разборе книги последнего, озаглавленной: «Мысли на дороге», и как они отложились во множестве отрывков, оставшихся после поэта в бумагах его, как просвечивали в устных его заявлениях <…>.
Все духовные стремления общества, думал Пушкин, — все его надежды и чаяния, равно как и требования материального свойства, собираются в правительстве, как в естественном своём хранилище, данном историей. Они тщательно берегутся там до тех пор, пока с наступлением срока, переработанные долгой мыслью и в совете с лучшими умами страны, выходят опять на свет в образе учреждений, в форме создания новых и восстановления старых прав, — возвращаясь, таким образом, снова в народ, но уже становясь ступенью в его прогрессивном развитии.[8][6]

  — Павел Анненков, «Общественные идеалы Пушкина»
  •  

Совершенно особое место в литературе, осуждающей Радищева, занимают статьи о нём Пушкина. Благодаря и имени автора, и своим действительным достоинствам, статьи эти, хотя сравнительно очень недавно напечатанные в своём настоящем виде, давно уже пользуются вполне заслуженною известностью. Они, хотя и в искажённом своём виде, первые открыли ряд статей о Радищеве, когда во второй половине 50-х годов цензурные условия изменились к лучшему.
В отзывах, враждебных Радищеву, очень часто встречаются ссылки на авторитет Пушкина, постоянно получающего при этом похвалы за свою умеренность и благоразумие; эти статьи считаются как бы венцом той перемены, которую признают в Пушкине Николаевского времени. С другой стороны, писатели, сочувственно относящиеся к Радищеву и его деятельности, резко осуждают Пушкина <…>.
Односторонность — общий недостаток <…> противоположных отзывов: они судят о статьях Пушкина по их внешности, т. е. отделив их совершенно от других его отзывов о Радищеве и от общего его направления; если же иные критики и ставят эти статьи в связь с общим направлением поэта, то при этом они очень часто вместо того, чтобы выяснить внутреннюю сущность взглядов Пушкина, просто, без особых оснований, кричат о великой перемене в николаевском Пушкине, о его «благонамеренности» <…>.
<…> он, по мнению критиков, в своих статьях, приготовляемых для печати, осуждает взгляды Радищева, а в своих задушевных стихах хвалится своим единомыслием с ним. Это было бы благоразумие особого рода, причём, конечно, уж не может быть и речи о сопричислении Пушкина к сонму врагов Радищева; тут уж нет новых авторитетных обвинений против Радищева, а сам Пушкин подпадает тяжкому обвинению в лицемерии и двоедушии. <…> но верно ли понят смысл статей? <…>
Иносказательный язык <…> давно уже составляет особенность нашей литературы. Вот этот-то иносказательный язык и надо дешифрировать, чтобы понять истинный смысл статей Пушкина о Радищеве.
<…> всё, что статья Пушкина о Радищеве говорит в общих выражениях против книги последнего, <…> конечно, могут вполне согласоваться со смыслом статьи, но точно так же они могут представлять образчик «эзопского языка», служить лишь ширмами, прикрывающими истинный, противоположный смысл. <…> общие, официальные, так сказать, обязательные фразы <…> служат только внешнею оболочкой…[6][9]

  Вячеслав Якушкин, «Радищев и Пушкин»

Комментарии

[править]
  1. На это в приведённых цитатах намекал Н. Добролюбов, а первым предположил А. Герцен[1].
  2. После «тигра» приведены 2 варианта; во Франции тигром уважительно называли Дантона[3].

Примечания

[править]
  1. Г. Черёмин. Примечания // А. С. Пушкин в русской критике. — М.: гос. изд-во художественной литературы, 1953. — С. 665.
  2. Ю. Г. Оксман. Примечания // А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 6. — М.: ГИХЛ, 1962. — С. 507.
  3. Лотман Ю. М. "Смесь обезьяны с тигром" // Временник Пушкинской комиссии, 1976. — Л.: Наука, 1979. — С. 112.
  4. Предисловие Искандера // «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева, с предисловием Искандера». — London, 1858. — С. 103.
  5. Сочинения Пушкина. Т. VII. — СПб.: П. В. Анненков, 1857. — Отд. II. — С. 3.
  6. 1 2 3 В. Е. Якушкин // Чтения в Обществе истории и древностей российских. — 1886. — Кн. 1.
  7. Предисловие Искандера // «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева, с предисловием Искандера». — London, [апрель] 1858. — С. 103.
  8. Вестник Европы. — 1880. — № 6. — С. 624-5.
  9. А. С. Пушкин: pro et contra. Т. 1 / сост. и комментарии В. М. Марковича, Г. Е. Потаповой. — СПб.: изд-во РХГИ, 2000. — С. 176-190.