Американский учёный (Эмерсон)

«Американский учёный» (англ. The American Scholar) — речь Ралфа Эмерсона перед обществом Фи-Бета-Каппа в Кембридже 31 августа 1837 года.

Цитаты

	Время нашей зависимости, время нашего длительного литературного ученичества у иных народов близится к концу. Миллионы людей, стремительно пробуждающихся к жизни повсюду вокруг нас, нельзя вечно кормить чёрствыми крохами чужих урожаев. Происходят события, свершаются поступки, которые необходимо воспеть, которые сами себя воспоют.
	Our day of dependence, our long apprenticeship to the learning of other lands, draws to a close. The millions, that around us are rushing into life, cannot always be fed on the sere remains of foreign harvests. Events, actions arise, that must be sung, that will sing themselves.

Писатель олицетворял дух справедливости и мудрости; исходя из этого, стали считать, что и написанное им совершенно; так преклонение перед героем, вырождаясь, превращается в почитание его статуи. Едва нечто подобное произойдёт, книга тут же начинает приносить один вред; её автор из нашего проводника превращается в тирана. <…> Праздный и извращённый ум массы, который очень неохотно поддаётся вторжению Разума, обладает свойством, однажды уступив такому вторжению, однажды признав какую-то книгу, держаться её всеми силами и бурно негодовать, когда эту книгу третируют. На ней основываются целые колледжи. О ней пишут книги мыслители — не Люди, Которые Мыслят, — а также «одарённые сочинители», то есть те, кто идёт в ложном направлении с самого начала, кто отправляется от принятых догм, а не от собственного понимания принципов. <…> И вот вместо Человека, Который Мыслит, перед нами книжный червь. Перед нами целый разряд людей, просветившихся путём чтения и почитающих книги как таковые — не потому, что книги сродни природе и складу человеческому, но потому, что после мира и души они являются чем-то вроде Третьего Сословия. Перед нами реставраторы литературных чтений, доки по части верности текста, одержимые библиофилы всех степеней.

The writer was a just and wise spirit. Henceforward it is settled, the book is perfect; as love of the hero corrupts into worship of his statue. Instantly, the book becomes noxious. The guide is a tyrant. <…> The sluggish and perverted mind of the multitude, always slow to open to the incursions of Reason, having once so opened, having once received this book, stands upon it, and makes an outcry, if it is disparaged. Colleges are built on it. Books are written on it by thinkers, not by Man Thinking; by men of talent, that is, who start wrong, who set out from accepted dogmas, not from their own sight of principles. <…> Hence, instead of Man Thinking, we have the bookworm. Hence, the book-learned class, who value books, as such; not as related to nature and the human constitution, but as making a sort of Third Estate with the world and the soul. Hence, the restorers of readings, the emendators, the bibliomaniacs of all degrees.

… для творца фатально, если он, вместо того чтобы быть собственным своим пророком, получает истину готовой от кого-то другого, отказавшись от самостоятельного размышления, от уединения, от поддержания ему одному лишь присущего, — фатально, даже если истина эта выступает, залитая потоками света. Гений всегда в достаточной мере противится другому гению, если воздействие его чрезмерно. Свидетельством тому может служить литература любой страны. Английские драматические поэты шекспиризированы уже двести лет.

… instead of being its own seer, let it receive always from another mind its truth, though it were in torrents of light, without periods of solitude, inquest, and self-recovery, and a fatal disservice is done. Genius is always sufficiently the enemy of genius by over-influence. The literature of every nation bear me witness. The English dramatic poets have Shakspearized now for two hundred years.

Для учёного действовать не главное, но и для него это существенно. Пока он не действует, он ещё не человек. Пока он не действует, мысль никогда не созреет у него настолько, чтобы стать истиной. <…> Настоящий учёный горько сожалеет о всякой упущенной им возможности действовать, поскольку видит, что тем самым утрачивает свои силы. <…> Учёный не был бы склонен к действиям, если бы речь шла просто о расширении его словаря. Наш словарь — сама жизнь. <…> Но высшая ценность действия, как и книг, — только бо́льшая, чем у книг, — состоит в том, что оно является стимулом.

Action is with the scholar subordinate, but it is essential. Without it, he is not yet man. Without it, thought can never ripen into truth. <…> The true scholar grudges every opportunity of action past by, as a loss of power. <…> If it were only for a vocabulary the scholar would be covetous of action. Life is our dictionary. <…> But the final value of action, like that of books, and better than books, is, that it is a resource.

Учёный — <…> человек, который поднимается над частными соображениями и дышит воздухом общественно важных, прославленных мыслей, живёт ими. Он — глаза мира. Он — сердце мира. Ему выпало противостоять деградирующему вплоть до варварства благоденствию, потому что он хранит в себе и сообщает другим героические чувства, примеры благородно прожитой жизни, исполненной музыки, поэзии и назидательной своими итогами истории. <…> Поскольку же его функции таковы, учёному приличествует испытывать полную уверенность в себе и никогда не отступать перед тем, во что пламенно верит толпа. Он, и только он, знает мир.

Scholar <…> is one, who raises himself from private considerations, and breathes and lives on public and illustrious thoughts. He is the world's eye. He is the world's heart. He is to resist the vulgar prosperity that retrogrades ever to barbarism, by preserving and communicating heroic sentiments, noble biographies, melodious verse, and the conclusions of history. <…> These being his functions, it becomes him to feel all confidence in himself, and to defer never to the popular cry. He and he only knows the world.

	Уже сейчас подозревают, что по своему духу свободный гражданин Америки робок, склонен к подражанию и покорности. Стяжательство, проникающее и общественную и частную жизнь, делает самый воздух, каким мы дышим, нездоровым и ожиревшим.
	The spirit of the American freeman is already suspected to be timid, imitative, tame. Public and private avarice make the air we breathe thick and fat.

Перевод

А. М. Зверев (с незначительными уточнениями)

О речи

	Интеллектуальная Декларация независимости.
	Intellectual Declaration of Independence.
	— Оливер Холмс