Воспоминания литератора (Доде)

«Воспоминания литератора» (фр. Souvenirs d’un homme de lettres) — сборник мемуарных очерков Альфонса Доде, продолжающий «Тридцать лет в Париже» и опубликованный в 1888 году. Некоторые очерки выходили ранее в периодической печати, другие были написаны для этой книги. В двух из них автор повествуют об истории написания своих книг. Продолжение книги «Тридцать лет в Париже», вышедшей в том же году. На русский язык переводилась примерно половина сборника.

Цитаты

Заметки о Париже: Диковинные салоны

Notes sur Paris: Les Salons ridicules

	Среди бесчисленных причуд нашего времени нет причуды более веселой, странной, более богатой забавными неожиданностями, чем бешеное увлечение вечерами, танцами, чаями, которое свирепствует с октября по апрель во всех слоях парижской буржуазии.
	De toutes les folies du temps, il n’y en a pas de plus gaie, de plus étrange, de plus fertile en surprises cocasses, que cette rage de soirées, de thés, de sauteries qui sévit d’octobre en avril à tous les étages de la bourgeoisie parisienne.

Но сколько несчастных устраивают приёмы без смысла, без пользы, просто ради удовольствия принимать, терпеть раз в неделю неудобства, собирая у себя человек пятьдесят, которые уйду! поздно вечером, насмешливо улыбаясь! Гостиная бывает обычно слишком мала, узка, гости беседуют в неудобных позах пассажиров омнибуса. Квартира становится неузнаваемой, все перевернуто вверх дном, всюду закоулки, портьеры, ширмы с сюрпризами, и при виде гостей растерявшаяся хозяйка дома то и дело кричит: «Не сюда!» Порой какая-нибудь дверь нескромно приотворяется, и вы замечаете на фоне кухонной стены хозяина, измученного беготней, вымокшего под дождём, — он вытирает шляп; носовым платком и торопливо жует кусок холодного мяса у заваленного посудой стола. Танцуют в коридорах, в спальнях, из которых вынесена вся мебель, и, не видя вокруг ничего, кроме люстр, бронзовых бра, драпировок и фортепьяно, гости недоумевают: «Где же хозяева будут спать?»

Mais à côté de cela, combien de malheureux qui reçoivent sans raison, sans profit, simplement pour le plaisir de recevoir, de se bien gêner une fois la semaine et de réunir chez eux une cinquantaine de personnes qui s’en iront en ricanant. Ce sont des salons trop petits, tout en longueur, où les invités, assis et causant, ont l’attitude gênée de gens en omnibus ; des appartements transformés, bouleversés, avec des couloirs, des portières, des paravents à surprises, et la maîtresse de maison effarée qui vous crie : « Pas par là ! » Quelquefois une porte indiscrète s’entr’ouvre et vous laisse apercevoir là-bas, dans un fond de cuisine, Monsieur qui rentre harassé de courses, trempé de pluie, essuyant son chapeau avec un mouchoir, ou dévorant à la hâte un morceau de viande froide sur une table encombrée de plateaux. On danse dans des corridors, dans des chambres à coucher toutes démeublées, et, en ne voyant plus rien autour de soi que des lustres, des bras de bronze, des tentures, un piano, on se demande avec terreur : « Où coucheront-ils ce soir ? »

… ядовитого на вид сиропа и чёрствого печенья, тщательно хранившегося в течение нескольких недель. Я знавал хозяйку дома, которая по вторникам клала сушить на окно кучки мокрого чая и заваривала его затем два-три понедельника подряд. Да, если у буржуа появляется какая-нибудь причуда, трудно сказать, до чего они могут дойти. Нигде, даже в самой богемной богеме, я не встречал таких странных типов, как в буржуазных кругах.

… les sirops à couleurs vénéneuses, les petits-fours poussiéreux conservés si soigneusement d’une semaine à l’autre. N’ai-je pas connu une maîtresse de maison qui, chaque mardi matin, mettait à sécher sur sa fenêtre des petits paquets de thé mouillé, qu’elle faisait resservir deux ou trois lundis de suite ? Oh ! quand les bourgeois se mêlent d’être fantaisistes, on ne sait jamais où ils s’arrêteront. Nulle part, même en pleine bohème, je n’ai rencontré de types aussi bizarres que dans ces milieux-là.

Люди театра

Gens de théâtre — избранные портреты актёров из критических статей 1874—1880 годов.

	… пудра в волосах выглядела снегом старости… — «Дежазе»
	… la poudre sur sa tête semblait la vraie glace de l’âge…

Превосходный мим, Лесюер знал все пружины, все скрытые нити, приводящие в действие жалкую человеческую марионетку, и управлял ими ловко, мастерски! Когда он плакал, всё в нём рыдало: руки, плечи. Вспомните, как он удирал в «Шляпе часовщика»: его ноги мелькали, множились, словно их было десять, двадцать, тридцать пар — то было поистине гироскопическое зрелище — «Лесюер»

Mime merveilleux, il savait à fond l’outillage, les fils cachés de la pauvre marionnette humaine, et il les maniait avec une dextérité, une précision ! Lorsqu’il pleurait, tout sanglotait en lui, ses mains, ses épaules. Rappelez-vous la façon dont il détalait, dans le Chapeau d’un Horloger, ses jambes qui se précipitaient, se multipliaient, comme s’il avait eu dix, vingt, trente paires de jambes : une vision de gyroscope.

Вместе с ней ушёл Мариво, пропало очарование его волшебного искусства, искрящегося, непринуждённого диалога, подобного капризному взмаху веера, развернутого при свете люстр. Снова вернулись на страницы книг его прекрасные героини со звучными именами принцесс Шекспира, озаренные отсветом их неземной прелести: мы вызываем их, но они уже не откликаются на наш зов. Пришёл конец остроумной, лёгкой беседе, несколько вычурной, манерной, но чисто французской, которую так любил Мюссе, пришёл конец игривой болтовне женщин, которые мило шутят, опершись рукой в кружевах на край рабочего столика, и весёлым причудам, подсказанным влюблённостью и бездельем. Всё это умерло в наши дни; на сцене уже не умеют беседовать, изысканно ухаживать. Эта традиция потеряна с тех пор, как нет больше Арну-Плесси. Помимо трудолюбия, вдумчивости и верности традициям французского искусства, эта превосходная актриса обладала самобытным, пытливым талантом, проявлявшимся во всём, к чему бы она ни обращалась — к великим трагическим ролям… — «Госпожа Арну-Плесси»

Avec elle, Marivaux est parti, et le charme de son art merveilleux, de cette phrase chatoyante et papillonnante qui a l’ampleur capricieuse d’un éventail déployé aux lumières. Toutes ces belles héroïnes qui s’appellent comme des princesses de Shakespeare, et qui ont quelque chose de leur élégance éthérée, sont rentrées dans le livre ; on les évoque, elles ne viennent plus. Finis aussi ces jolis jeux d’esprit et de langage, ces causeries un peu maniérées, un peu alambiquées, mais si françaises, comme Musset en a tant écrit, badinages charmants qui appuient sur le rebord d’une table à ouvrage leur coude chargé de dentelles traînantes et tous les caprices souriants de l’oisiveté amoureuse. Tout cela est mort maintenant ; on ne sait plus causer, marivauder au théâtre. C’est une tradition perdue, depuis qu’Arnould-Plessy n’est plus là. Et puis, à côté de l’artiste d’étude et de méthode, de la fidèle interprète des traditions de l’art français, il y avait dans cette excellente comédienne un talent original et chercheur, soit qu’elle se prît aux grandes créations tragiques…

На юге Франции Бордо занимает особое место. Этот город-олицетворение креольского юга, знойного юга островов — как бы стоит на якоре в водах Атлантики с бушпритом, повернутым в сторону Индии, и, помимо пылкого воображения, краснобайства и живости, свойственных тем, кто живёт по ту сторону Луары, бордосцев отличает необоримая потребность «дать стречка», пуститься навстречу приключениям, неизвестности. — «Лафонтен»

Dans le Midi français, Bordeaux tient une place à part. Ancré aux bords de l’Atlantique, son beaupré tourné vers les Indes, il est le Midi créole, le Midi des îles, exaspéré, qui, à la fougue imaginative, à la vivacité de parole et d’impression des peuples d’outre-Loire, joint un immodéré besoin d’aventures, de courses, d’escampette.

Перевод

О. В. Моисеенко, 1965

Отдельные статьи

• В провинции
• Заметки о Париже: Кормилицы
• Чтение у Эдмона Гонкура