Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова. Роман Н. Кукольника (Белинский)

«Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова. Роман Н. Кукольника» — анонимная рецензия Виссариона Белинского 1847 года с обзором творчества Кукольника.

Цитаты

… большая часть его произведений имела большой, а некоторые из них и чрезвычайный успех <…>. Но тем не менее <…> всё идёт вперёд, вкус и требования публики, видимо, изменяются с каждым днём, а полного собрания сочинений г. Кукольника всё нет как нет, и — что всего удивительнее — нельзя сказать, чтобы в публике заметно было особенное нетерпение видеть его поскорее. <…> Перебирая в памяти нашей всех деятелей русской литературы, мы находим, что ни с кем не имеет г. Кукольник так много сходства, как с Сумароковым. Г-н Кукольник решительно Сумароков нашего времени. <…> Сумароков был не в меру превознесен своими современниками и не в меру унижаем нашим временем. Мы находим, что как ни сильно ошибались современники Сумарокова в его гениальности, <…> но они были к нему справедливее, нежели потомство. <…> В то время талант делал человека известным императрице и вёл его к чинам и орденам, и Сумароков <…> не за что иное очутился действительным статским советником и кавалером, как за свой талант. В то время, как и в наше, не мало бы нашлось охотников до чинов и почестей, которые не пожалели бы трудов, бумаги и чернил, чтобы возвыситься через литературу. Однако ж успели в этом немногие, именно те только, за которыми общее мнение утвердило громкое имя гения или великого таланта. Сумароков больше других был любимцем публики своего времени; поэтические произведения Ломоносова больше уважали, а Сумарокова — больше любили. Это понятно: он больше Ломоносова был беллетрист, его сочинения были легче, доступнее для понятия большинства, больше имели отношения к жизни. Он писал не одни трагедии, но и комедии, плохие, конечно, но лучше которых тогда не было. <…> Его «Димитрий Самозванец» давался на наших губернских театрах и привлекал в них многочисленную публику ещё в двадцатых годах настоящего столетия. Сумароков имел огромное влияние на распространение на Руси любви к чтению, к театру, следовательно, образованности. <…> Когда наступила в русской литературе эпоха критики и поверки старых авторитетов, Сумарокова втоптали в грязь, но несправедливо, потому что руководствовались одною эстетическою точкою зрения и вовсе упустили из виду историческую. Мы уверены, что не далеко то время, когда презрение с имени Сумарокова будет снято. Сумароков уронил себя в потомстве больше всего своим характером, раздражительным, мелочно самолюбивым, нагло хвастливым. <…> В наше время и для второстепенного успеха нужно уже гораздо больше таланта, нежели сколько нужно было Сумарокову, чтобы попасть в гении первой величины. Кроме несомненного и блестящего беллетристического таланта, у г. Кукольника есть и поэтическое чувство и дар изобретения, в известной степени. Но обозревая мысленно судьбу его произведений, невольно вспоминаешь Сумарокова. <…> По отсутствию критики, его сочинения долго превозносились до небес с голоса его современников; но, несмотря на то, время брало своё. <…> никто не смел усомниться в гении Сумарокова; но это потому, что, по духу беспредельного уважения к авторитетам, ни у кого не хватало смелости высказать собственное чувство, собственную мысль. В сущности же, все охладели к Сумарокову, давно уже не читали его, а многие и поняли его. Стало быть, недоставало слова, а не дела. Пришло время — нашлись смельчаки — сказали — и огромный авторитет почти восьмидесяти лет рухнул в короткое время. Теперь не то. Если читатель нашего времени через год, через два перечтёт произведение, которое привело его в восторг при своём появлении, и увидит, что оно уже не производит на него прежнего впечатления: он знает что думать о нём и знает, кого следует за это винить. Первое произведение г. Кукольника, вдруг доставившее ему огромную известность, была драма в стихах: «Торквато Тассо». Она отличалась всеми признаками молодого, неопытного таланта, была крайне бедна драматическим движением, но блистала несколькими горячими, хотя и не всегда уместными, лирическими выходками. Она появилась в 1833 году, <…> и между тем <…> постарела чуть ли не четырнадцатью десятками лет. Вторым произведением г. Кукольника была русская историческая драма «Рука всевышнего отечество спасла». Она обязана была своим успехом более похвальному чувству любви к родине, нежели поэтическому выражению этих чувств или драматическим своим достоинствам. Это тот же «Димитрий Донской» Озерова, тот же «Пожарский» Крюковского, только немножко оромантизированный, ошекспиренный. <…> Кто прочёл одну драму г. Кукольника, тот знает все его драмы: так одинаковы их пружины и приемы. <…> Вторая русская драма г. Кукольника — «Скопин-Шуйский» имела огромный успех на сцене, благодаря её обилию в эффектах и сильной наклонности русской публики к национальности в поэзии и литературе. Сверх того, эта драма породила со стороны других литераторов много попыток в её роде, которые были ни хуже, ни лучше её. <…> но в чтении так и бросаются в глаза ложность её национальности и характеров и белые нитки, которыми смётано её действие.

Самыми неудачными попытками г. Кукольника были его повести и рассказы, содержание которых заимствовано из итальянской жизни. <…> Потом г. Кукольник написал три большие исторические романа: «Эвелину де Вальероль», «Альф и Альдона» и «Дурочка Луиза». <…> Первый роман лучше остальных двух, но в нём видно не свободное творчество, а только способность подражательности, и он сильно отзывается тем, что называется tour de force. Об остальных двух романах не стоит и говорить. Всё это теперь забыто, и всего этого не разбудишь от вечного сна никакими новыми изданиями!.. Какая этому причина? Очень простая. У г. Кукольника есть талант для поэтического выражения мыслей, но нет творческой силы для создания чего-нибудь целого, где все части соразмерны и всё подчинено общей идее. <…> Положим, что для составления полного таланта нужно 100 долей, а природа отпустила их г. Кукольнику только 99 3/4: стало быть, недостаёт пустяков, всего одной четверти, а всё же недостаёт! Оттого в его произведениях, даже не лишённых частных красот, всегда чувствуется какое-то усилие, которое в этом случае есть тоже бессилие, что-то утомляющее, скоро наводящее скуку; чувствуется, что автор почти везде становится выше своих средств. Он беллетрист, — и только это, а ему хочется быть поэтом, творцом…

Г-н Кукольник как будто сам давно уже почувствовал, что по избранной им дороге далеко не уйдёшь, что надо поискать новой. Кажется, в 1842 году вышла его повесть «Сержант Иван Иванов, или Все за одно», содержание которой взято было им из эпохи Петра Великого. Повесть эта имела большой успех, — и за нею появилось много повестей г. Кукольника. Действительно, это лучшее из всего, что только когда-либо писал он. <…> Г-н Кукольник удачно схватил в них одну характеристическую черту той эпохи: это — противоположность старых нравов с непонимаемыми нововведениями и наивность их смешения между собою. Кроме того, г. Кукольник мастерски владеет разговорным языком того времени — языком книжным, вычурным, испещрённым иностранными словами. Многие характеристические черты эпохи подсмотрены и схвачены им с поражающею верностию, и вообще в его очерках того быта много комического, весёлого, смешного, милого и вместе с тем умного. Но, во-первых, это не повести, а известные анекдоты, переделанные на рассказы. В них всегда играет важную роль любовь, и они всегда благополучно разрешаются законным бракосочетанием любовников — они же и герои рассказов. По нашему мнению, это элемент вовсе не русский: любовь в русском быту никогда не играла первостепенной роли и особенно мало имела соотношения с браком. Это и теперь почти так, а тогда было совершенно так. Вообще г. Кукольник довольно мелко плавает в отношении к духу и сущности того времени, и если он часто многое почерпает с самого дна, то с дна прибрежного, мелкого. Он понял более одну комическую сторону избранной им эпохи, и смотрит на неё и односторонно и поверхностно. В его глазах победитель безусловно прав, а побеждённые безусловно виноваты. В его повестях реформе противятся одни злодеи и негодяи. <…> Как бы то ни было, но повести и рассказы из эпохи Петра Великого несколько освежили увядавший авторитет г. Кукольника, и теперь он, кажется, и сам понимает, что это последняя опора и надежда его литературной известности. этих повестях и рассказах он сделал невольную уступку духу времени и одною стороною своего таланта примкнулся к так называемой натуральной школе…

Настоящий Костыльков изображен недурно и в продолжение всего романа верен себе. Но на его двойнике обнаружилась вся немощность фантазии г. Кукольника замыслить (концепировать) и выдержать характер, немного поглубже и посложнее. <…> Степанычу всё удаётся не хуже Емели Дурачка, которому помогала щука. <…> роман <…> не без достоинств и не без занимательности, хотя и исполнен натяжек, неестественности, эффектов и мелодрамы. <…> герой его ни с чем не сообразен. Ему всё удаётся <…>. Его не надул ни один плут, ни один мошенник, а он всех их провёл. И в то же время он влюбляется высокою платоническою любовью к неземной деве! Он — пройдоха, пролаз, удалец, плут и надувало, и он же — герой добродетели! Зато все его благородные чувства высказываются так книжно, пошло и приторно! Впрочем, это общий недостаток всех добродетельных лиц в сочинениях г. Кукольника <…>. Вот так-то всякое произведение г. Кукольника носит в себе зародыши скорого разрушения, как те неудачно организованные дети, которых никакой присмотр не спасёт от смерти… <…> К недостаткам истории о Костыльковых принадлежит ещё то, что автор часто впадает в манеру Поль де Кока.