День триффидов

«День триффидов» (англ. The Day of the Triffids) — апокалиптический роман Джона Уиндема 1951 года. Самое известное произведение автора. Был дважды экранизирован.

Цитаты

	Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит что-то неладно. — I; начало романа
	When a day that you happen to know is Wednesday starts off by sounding like Sunday, there is something seriously wrong somewhere.

	… за время своего пребывания в этой [больнице] я успел усвоить, что после сестры-хозяйки часы здесь пользуются самым большим авторитетом. — I
	… for I had been in the place long enough to know that, next to the matron, the clock is the most sacred thing in a hospital.

Человеческая натура оставалась прежней — девяносто пять процентов людей жаждали жить в мире, а остальные пять процентов только и ждали случая заварить какую-нибудь кашу. Затишье продолжалось лишь потому, что такого случая не представлялось. Между тем, при появлении ежегодно порядка двадцати пяти миллионов новых ртов, требующих пищи, проблема продовольствия постепенно обострялась, пока, после многих лет неэффективной пропаганды, пара неурожаев не заставила людей осознать её важность. Одним из факторов, которые удерживали милитаристские пять процентов от безобразных выходок, были искусственные спутники. Интенсивные исследования в области ракетной техники дали, наконец, результаты: появились снаряды «с отсрочкой». Действительно, была возможность запустить ракету так высоко, чтобы она вышла на околоземную орбиту. Там она продолжала обращаться как крохотная луна совершенно пассивно и вполне невинно, пока нажатие кнопки не дало бы ей импульс, чтобы упасть с опустошительным эффектом. Большую общественную озабоченность вызвало триумфальное заявление одной страны о том, что она первой успешно создала спутниковое оружие. Ещё большую обеспокоенность вызывало отсутствие всяких заявлений других стран, даже известных своими успехами. Было очень неприятно сознавать, что над вашей головой крутятся в неизвестных количествах ужасные средства истребления, крутятся и крутятся себе спокойно, пока кто-то не нажмёт кнопку. Ещё неприятнее было сознавать, что сделать здесь ничего нельзя. Тем не менее жизнь должна была идти своим чередом, волей-неволей приходилось свыкаться с этой идеей, а новизна, как известно, живёт очень недолго. Время от времени появлялись сообщения о том, что, кроме спутников с ядерными боеголовками, над нашими головами носятся спутники, начиненные гербицидами, эпизоотиками, радиоактивной пылью, инфекционными болезнями новенькими, с иголочки, только что из лабораторий. Трудно сказать, действительно ли существовало это ненадёжное и по сути своей предназначенное для истребления без разбора оружие. Но надо иметь в виду, что границы человеческой глупости — особенно глупости, вызванной давящим страхом, — определить трудно. И не исключено поэтому, что в каких-нибудь генеральных штабах набор вирусов, очень неустойчивых и делающихся безвредными уже через несколько дней, мог считаться стратегическим оружием. Наконец правительство Соединённых Штатов восприняло эти намеки столь всерьёз, что стало эмоционально отрицать свой контроль над какими-либо спутниками — носителями биологического оружия. Одно или два малых государства, у которых наличия каких-либо спутников вообще никто не предполагал, поспешили сделать аналогичные заявления. Остальные хранили молчание... Перед лицом такой зловещей скрытности публика стала требовать объяснений, почему Соединённые Штаты пренебрегли подготовкой к новым видам боевых действий, когда другие были уже готовы к ним. Потом все партии молчаливо перестали отрицать или подтверждать что-либо насчёт спутников и приложили интенсивные усилия, чтобы повернуть общественный интерес к не менее важной, но гораздо менее острой проблеме продовольствия. — II

The human spirit continued much as before-95 per cent of it wanting to live in peace, and the other 5 per cent considering its chances if it should risk starting anything. It was chiefly because no one's chances looked too good that the lull continued. Meanwhile, with something like twenty-five million new mouths bawling for food every year, the supply problem became steadily worse, and after years of ineffective propaganda a couple of atrocious harvests had at last made the people aware of its urgency. The factor which had caused the militant 5 per cent to relax awhile from fomenting discord was the satellites. Sustained research in rocketry had at last succeeded in attaining one of its objectives. It had sent up a missile which stayed up. It was, in fact, possible to fire a rocket far enough up for it to fall into an orbit. Once there, it would continue to circle like a tiny moon, quite inactive and innocuous until the pressure on a button should give it the impulse to drop back, with devastating effect. Great as was the public concern which followed the triumphant announcement of the first nation to establish a satellite weapon satisfactorily, a still greater concern was felt over the failure of others to make any announcement at all, even when they were known to have had similar successes. It was by no means pleasant to realize that there was an unknown number of menaces up there over your head, quietly circling and circling until someone should arrange for them to drop-and that there was nothing to be done about them. Still, life has to go on-and novelty is a wonderfully short-lived thing. One became used to the idea perforce. From time to time there would be a panicky flare-up of expostulation when reports circulated that as well as satellites with atomic heads there were others with such things as crop diseases, cattle diseases, radioactive dusts, viruses, and infections not only of familiar kinds but brand-new sorts recently thought up in laboratories, all floating around up there. Whether such uncertain and potentially backfiring weapons had actually been placed is hard to say. But then the limits of folly itself-particularly of folly with fear on its heels— are not easy to define, either. A virulent organism, unstable enough to become harmless in the course of a few days (and who is to say that such could not be bred?), could be considered to have strategic uses if dropped in suitable spots. At least the United States Government took the suggestion seriously enough to deny emphatically that it controlled any satellites designed to conduct biological warfare directly upon human beings. One or two minor nations, whom no one suspected of controlling any satellites at all, hastened to make similar declarations. Other, and major, powers did not, In the face of this ominous reticence, the public began demanding to know why the United States had neglected to prepare for a form of warfare which others were ready to use-and just what did "directly" mean. At this point all parties tacitly gave up denying or confirming anything about satellites, and an intensified effort was made to divert the public interest to the no less important, but far less acrimonious, matter of food scarcity.

	— Я видел фотографию, сеньор. Я не говорю, что там нет ничего от подсолнечника. Я не говорю, что там нет ничего от турнепса. Я не говорю, что там нет ничего от крапивы или даже от орхидеи. Но я утверждаю вот что. Если все они приходятся этому растению папашами, то эти папаши не узнали бы своего ребенка. И уж во всяком случае они не стали бы им гордиться. — II
	оригинал цитаты (вместе со страницей описания полёта в СССР) вырезан во многих изданиях с 1970 г.

“Шагая”, триффид передвигался примерно так, как человек на костылях. Две тупые “ноги” скользили вперёд, задняя “нога” подтягивалась к ним, растение наклонялось, и передние “ноги” снова скользили вперёд. При каждом шаге длинный стебель отчаянно мотался — это производило тошнотворное впечатление. Такой способ передвижения выглядел одновременно энергичным и неуклюжим, триффиды в движении смутно напоминали резвящихся молодых слонов. Было такое чувство, что у них вот-вот обдерутся листья или даже сломается стебель. Но при всей своей неказистости они могли “ходить” со скоростью нормального человеческого шага. — II

When it "walked" it moved rather like a man on crutches. Two of the blunt "legs" slid forward, then the whole thing lurched as the rear one drew almost level with them, then the two in front slid forward again. At each "step" the long stem whipped violently back and forth; it gave one a kind of seasick feeling to watch it. As a method of progress it looked both strenuous and clumsy-faintly reminiscent of young elephants at play. One felt that if it were to go on lurching for long in that fashion it would be bound to strip all its leaves if it did not actually break its stem. Nevertheless, ungainly though it looked, it was contriving to cover the round at something like an average walking pace.

Не сразу заинтересовались и тремя небольшими голыми черенками у основания стебля. Существовало неясное представление, будто они как-то связаны с системой размножения — той самой системой, куда ботаники обыкновенно зачисляют на первый случай все сомнительные органы, пока они не будут как следует изучены и поняты. Поэтому стали считать, что свойство этих черенков вдруг приходить в движение и выстукивать барабанную дробь о главный стебель является своеобразным проявлением триффидных любовных устремлений. — II

There was no great interest, either, in the three little leafless sticks at the base of the stem. There was a light notion that they might have something to do with the reproductive system-that system which tends to be a sort of botanical glory-hole for all parts of doubtful purpose until they can be sorted out and more specifically assigned later on. It was assumed, consequently, that their characteristic of suddenly losing their immobility and rattling a rapid tattoo against the main stem was some strange form of triffidian amatory exuberance.

Вечер был тихий, и только триффиды время от времени нарушали эту тишину, барабаня черенками по стеблям. Уолтер смотрел на них, склонив голову. Затем он вынул изо рта трубку. — Сегодня вечером они что-то разговорчивы, — сказал он. Я воспринял это, естественно, как метафору. — Возможно, погода виновата, — предположил я. — Мне кажется, они чаще делают это, когда сухо. Он искоса взглянул на меня и улыбнулся. — Вы тоже более разговорчивы, когда сухо? — С какой стати?.. — начал я и остановился. — Не думаете же вы, что они действительно разговаривают, — сказал я, пораженный выражением его лица. — Почему бы и нет? — Но это же абсурд. Говорящие растения! — Больший абсурд, нежели ходячие растения? — спросил он. — II

The evening was peaceful; almost the only sounds that broke it were the occasional rattlings of the triffids' little sticks against their stems. Walter regarded them with his head slightly on one side. He removed his pipe. "They're talkative tonight," he observed. I took that as anyone else would, metaphorically. "Maybe it's the weather," I suggested "I fancy they do it more when it's dry." He looked sidelong at me, with a smile. "Do you talk more when it's dry?" "Why should-" I began, and then broke off. "You don't really mean you think they're talking?" I said, noticing his expression. "Well, why not?" "But it's absurd. Plants talking!" "So much more absurd than plants walking?" he asked.

	Когда подохну я, Меня не хороните. Возьмите мои кости И в спирте утопите. <…> В ногах и головах Поставьте мне бочонок, Тогда червям могильным Не жрать моих печёнок. — III; конец второго куплета дословно: «И тогда, уверен я / Мои кости сохранятся»
	And when I die, Don't bury me at all, Just pickle my bones in alcohol. <…> Lay a bottle of booze At my head and my feet, And then I'm sure My bones will keep.

	Пузатый плутократический бокал с лужицей бесценного бренди был передо мной. — V
	The plutocratic-looking balloon with the puddle of unpriceable brandy was mine.

— Вы знаете, едва ли не самое страшное — это то, с какой лёгкостью мы утратили мир, казавшийся таким устойчивым. Она была совершенно права. Именно простота представлялась ядром этого ужаса. Мы забываем о силах, которые держат мир в равновесии, потому что хорошо знаем их, и безопасность является для нас нормой. Но это не так. Мне никогда раньше не приходило в голову, что преимущество человека определяется вовсе не наличием мозга, как это утверждают книги. Это преимущество следует из способности мозга усваивать информацию, которую несёт узкий диапазон видимого света. Вся цивилизация человека, все, чего он достиг или мог достигнуть, висит как на ниточке на его восприимчивости к полоске вибраций от красной до фиолетовой. Без этого он погиб. На мгновение я осознал истинную призрачность его власти, все чудо свершенного им при помощи столь хрупкого инструмента. Джозелла продолжала развивать свою мысль. — Это будет очень странный мир… то, что от него осталось, — сказала она задумчиво. Я не думаю, что мы очень полюбим его. Такая точка зрения показалась мне странной — как если бы кто-нибудь объявил, что он не любит умирать или что ему не нравится рождаться. — VI

"You know, one of the most shocking things about it is to realize how easily we have lost a world that seemed so safe and certain." She was quite right. It was that simplicity that seemed somehow to be the nucleus of the shock. From very familiarity one forgets all the forces which keep the balance, and thinks of security as normal. It is not. I don't think it had ever before occurred to me that man's supremacy is not primarily due to his brain, as most of the books would have one think. It is due to the brain's capacity to make use of the information conveyed to it by a narrow band of visible light rays. His civilization, all that he had achieved or might achieve, hung upon his ability to perceive that range of vibrations from red to violet. Without that, he was lost. I saw for a moment the true tenuousness of his hold on his power, the miracles that he had wrought with such a fragile instrument. Josella had been pursuing her own line of thought. "It's going to be a very queer sort of world-what's left of it. I don't think we're going to like it a lot," she said reflectively. It seemed to me an odd view to take-rather as if one should protest that one did not like the idea of dying or being born.

— После шестого августа 1945 года шансы человечества поразительно уменьшились. Только позавчера они были меньше, чем в эту минуту. Если уж вам хочется драматизировать, возьмите лучше в качестве материала все годы после 1945-го, когда дорога безопасности сузилась до ширины натянутого каната, по которому мы переступали, намеренно закрывая глаза на пропасть, разверзшуюся под нами. <…> Рано или поздно мы могли оступиться. Совершенно неважно, как это могло произойти: по злому умыслу, по небрежности или простой случайности. Равновесие было бы потеряно, и началось бы уничтожение. — VII; вариант распространённой мысли

"From August 6, 1945, the margin of survival has narrowed appallingly. Indeed, two days ago it was narrower than it is at this moment. If you need to dramatize, you could well take for your material the years succeeding 1945, when the path of safety staffed to shrink to a tightrope along which we had to walk with our eyes deliberately closed to the depths beneath us. <…> But sooner or later that slip must have occurred. It would not have mattered whether it came through malice, carelessness, or sheer accident: the balance would have been lost and the destruction let loose. "

Как правило, они не высказывали желания объединяться с другими группами; они хотели только набрать всего побольше, устроиться поуютнее и ждать американцев, которые уж просто-таки обязаны найти какой-нибудь выход. Эта идея была широко распространена и глубоко укоренилась. Наши заверения, что выжившие американцы скорее всего по горло заняты своими делами, воспринимались как попытки облить холодной водой. Американцы, утверждали они, никогда бы не допустили, чтобы такое безобразие случилось у них в стране. <…> — Послушайте, — терпеливо сказал Коукер. — Давайте пропустим американцев из ведомства снисходящих-назавтра-с-неба-пирогов-с-джемом. Напрягитесь и представьте себе мир, в котором нет никаких американцев. Можете? Девушка вытаращила на него глаза. — Куда же они девались? — сказала она. — XII

As a rule they showed little wish to join up with other parties and were inclined rather to lay hands on what they could, building themselves into refuges as comfortably as possible while they waited for the arrival of the Americans, who were bound to find a way. There seemed to be a widespread and fixed idea about this. Our suggestions that any surviving Americans would be likely to have their hands more than full at home was received as so much wet-blanketry. The Americans, they assured us, would never have allowed such a thing to happen in their country. <…> "Listen," Coker told her patiently. "Just put the Americans in the jam-tomorrow-pie-in-the-sky department awhile, will you. Try to imagine a world in which there aren't any Americans-can you do that?" The girl stared at him. "But there must be," she said.

Лишить стадное животное общества ему подобных означает изувечить его, изнасиловать его природу. Заключенный и изгнанник знают, что где-то существуют другие люди; само существование их делает возможным заключение и изгнание. Но когда стада больше нет, бытие стадного животного кончается. Оно больше не частица целого; уродец без места в жизни. Если оно не может удержать разум, оно пропало, пропало окончательно и бесповоротно, самым чудовищным образом, оно становится лишь судорогой в мышцах трупа. — XIII; вариант распространённой мысли

To deprive a gregarious creature of companionship is to maim it, to outrage its nature. The prisoner and the cenobite are aware that the herd exists beyond their exile; they are an aspect of it. But when the herd no longer exists, there is, for the herd creature, no longer entity. He is a part of no whole, a freak without a place. If he cannot hold onto his reason, then he is lost indeed: most utterly and most fearfully lost, so that he becomes no more than the twitch in the limb of a corpse.

	— … как минимум можно предотвратить повторение этого, как наибольшей из ошибок, которых должны избежать наши праправнуки. Но дорогой, было так много ошибок! Но мы их можем предупредить. — <…> Впрочем, когда они справятся с триффидами и выберутся из этого дрянного положения, у них будет возможность делать свои собственные, новые, с иголочки, ошибки. — XV
	"…at least a thing that can be prevented from happening again-just one more of the mistakes our very great grandchildren are going to have to avoid. And, oh dear, there were so many, many mistakes! But we can warn them." "<…> Anyway, once they've beaten the triffids, and pulled themselves out of this mess, they'll have plenty of scope for making brand-new mistakes of their very own."

	— … вас зовут Джозелла Плэйтон, и вы автор… — Вы ошибаетесь, — строго прервала его Джозелла. — Меня зовут Джозелла Мэйсен, и я автор Дэвида Мэйсена. — А, да! Я только что видел оригинальное издание и скажу, если мне будет позволено, что выполнено оно с отменным мастерством. — XVI
	"… you are Josella Playton, author of—" "You're quite wrong," she interrupted him firmly. "I'm Josella Masen, author of David Masen." "Ah, yes. I've been looking at the original edition, and a very creditable bit of craftsmanship, too, if I may say so."

Перевод

А. Н. Стругацкий (под псевд. С. Бережков), 1966 (с уточнениями)

О романе

	Однажды, потягивая шерри в пабе, я ненароком поймал отрывки разговора, который вели два соседа-садовника за пинтой пива, один сказал: «Я вчера обнаружил один огромный — прямо в сарае с инструментами. Настоящее чудовище! Помнится, я даже не на шутку струхнул, увидев такое…» — слово «испуган» (terrified) прозвучало как «триффид»
	I was having a sherry in a pub one day when he overheard two gardeners discussing their weeds over a pint of beer; one said, 'There's one by my tool shed — a great monster. I reckon it's a triffid!'
	— Джон Уиндем

	... научно-фантастические романы <…> редко имеют детали <…> разрушения, поданные с полной правдоподобностью и человеческой непосредственностью, <…> необычно и страшно. <…> Роман будет <…> будоражить тебя кошмарами годы спустя.
	... science fiction novels <…> rarely have the details of <…> collapse been treated with such detailed plausibility and human immediacy <…> unusual and terrifying. <…> The novel will <…> haunt your nightmares for years to come.
	— Энтони Бучер и Фрэнсис Маккомас, 1951

	Рассказывая о временах, когда столько надо сделать, когда, собственно говоря, надо отстоять жизнь и всю её перестроить заново, он пишет о каких-то чудодейственных средствах против триффидов. Писателю, который нарисовал катастрофу, постигшую всю нашу планету, заметно не хватает размаха, едва речь заходит о какого-либо рода общественных движениях.
	— Юлий Кагарлицкий, «О Джоне Уиндэме», 1966

	Безмерно удовлетворяющий <…> лаконичный интеллектуальный триллер.
	Immensely satisfying <…> a succinct, intelligent thriller.
	— Берд Сирлз, 1986

	... автор встал на курс, который должен был сделать его повелителем уютной катастрофы, когда <…> вышел «День триффидов». <…> Редко встретишь более бесперспективную завязку для произведения, однако всё же есть магия в «Дне триффидов» и в волнениях героя и его девушки, перемещающихся в коллапсирующем Лондоне. Это может быть реминисценцией на «Отравленный пояс» Конан Дойла, но здесь все ходят на горшок без возможности последующей очистки. Карта мира изменилась бесповоротно. <…> «Кракен пробуждается» <...> похож на «Триффидов». Оба романа были совершенно лишены идей, но читались плавно, и таким образом привлекли максимальную аудиторию, которая наслаждалась уютными бедствиями.
	... he embarked on the course that was to make him master of the cosy catastrophe. The Day of the Triffids <…> appeared. <…> Rarely has there been a less promising start to a story. Yet there is magic in The Day of the Triffids, and in the excitement of the hero and his girl moving through a collapsing London. It may be reminiscent of Conan Doyle's Poison Belt, but here everything goes to pot with no possibility of a subsequent cleaning up. The map has been irrevocably changed. <…> The Kraken Wakes <…> like Triffids. Both novels were totally devoid of ideas but read smoothly, and thus reached a maximum audience, who enjoyed cosy disasters.
	— Брайан Олдисс, «Кутёж на миллиард лет», 1973