В записные книжки Юлиус Фучик в 1919—22 годах внёс около 200 рецензий на прочитанные книги. Они были опубликованы после его смерти. На русский переведено лишь 15.
Сколько возможностей упускает Прево — этот в других случаях до скуки обстоятельный автор; как избегает он женских персонажей — лишь бы только не создавать положительный женский характер! <…>
Смотреть на женщину как на зверька, очень красивого и соблазнительного, пригодного для развлечения и забавы, но приносящего людям только зло и вред, пристойно султанам, но никак, я думаю, не писателям, создающим культуру. — «Манон Леско», 1919
Уже сама жизнь Вольтера в Ферне была борьбой с предрассудками, где против него стояло все общество, а за его спиной — то же самое общество, аплодирующее, вдохновляющее, поддерживающее. — «Кандид», 1919
Джек Лондон повторяется. Начните читать его книгу, и через десяток страниц вы сможете сказать, что представляете его творчество сполна и знает всю Дикую Глушь.
А когда вы прочтёте все его книги, вы опять же сможете смело сказать, что вы не знаете ничего его творчества и совершенно не представляете себе Глушь. <…>
Здесь уместно сравнение с песчаной скалой. Глядя на песчаную скалу, мы думаем, что знаем её. Но, вглядевшись, вынуждены признаться, что никогда как следует и не узнаем, ибо она состоит из миллионов мелких песчинок, которые хотя и весьма подобны друг другу, однако, совершенно разные. — «Белый клык» и «Зов предков», 1920
К сожалению, тип [Маэ] Золя не сумел воссоздать в полную меру. Тем самым писатель расписался в том, что его не хватает на индивидуальности. Но что не удалось в этом случае, он возместил в другом, более сложном, проявив своё знание массы.
Такую прекрасную характеристику массы мы не найдем ни в каком другом произведении, равно как и изображение массовых сцен ни у кого другого писателя, ни даже у самого Золя. Маэ, как представитель этой массы, является самой прекрасной фигурой во всём творчестве французского натуралиста. <…>
То, чем нас обычно кормят в большинстве так называемых социальных романов, — это обесцвеченная вытяжка из всех возможных «социалистических» наук, это безумие разросшихся мозгов — всё возможное и невозможное, но только не искусство. И здесь «Жерминаль» является образцом. Он показывает, каким социальный роман должен быть. Это мастерское произведение <…> мировой литературы… — «Жерминаль», 1920
Гоголь недаром жалуется почти на каждой странице своего романа на полное непонимание со стороны русской общественности. Писатели типа Гоголя долго останутся непонятыми не только в России, но и во всём мире — подавляющим большинством читателей.
Тёмные краски его нанесены слишком тонко для того, чтобы читатель шарахался от них, но в то же время они слишком темны для того, чтобы привлекать его. — «Мёртвые души», 1920
Я стою перед книгой Земли.
Великая история; сегодняшнее человечество, люди, уже столетиями гниющие, и люди, рождающиеся только в лонах здоровых матерей; мысли, давно угасшие мысли, мысли, двигающие вперед сегодняшний день или возникающие в виде утопий в богемных кафе и тайных анархических и разного рода романтических обществах; красота искусства, созданная прошлыми веками, создаваемая сегодня и затаенная в творческих гигантах, современных провозвестниках завтрашнего дня; самые великолепные явления природы, веками не меняющиеся, однако становящиеся день ото дня все более близкими человеку, — все это было в новой моей книге. Автор — великий Аноним. В его неразборчивой подписи — неразрешимый вопрос. Это признак великого гения, потому что он завладевает читателями без великой рекомендации своего славного имени. — (Июнь) Интермеццо, 1921
