Израиль Владимирович Миримский

Изра́иль Влади́мирович Мири́мский (17 [30] ноября 1908 — 27 сентября 1962) — советский переводчик, литературовед и редактор.

Цитаты

В «Мёртвые — живым» Фрейлиграта <…> смелая, необычная в публицистической лирике мистифицированная форма, когда мёртвые борцы обращаются с речью к живым, готовым после первых неудач выпустить из рук революционное знамя, наполнена злободневным содержанием. <…> Слово мертвеца у Фрейлиграта отличается неизмеримо большей конкретностью и жизненностью, чем слово «живого» у Гервега.

«Царевна вавилонская» — одна из самых оригинальных и художественно совершенных <…> философских повестей <…> Вольтера. <…> В своих повестях Вольтер решительно отходит от стеснительных правил классицизма, которым он ревниво следовал в драматургии. Перед нами новая, неповторимо своеобразная повествовательная форма, характерная тем, что в ней старые, прописные схемы уступают место свободной фантазии художника. <…> Развернуть картину жестокостей, безумств, заблуждений, стоящих на пути человека к счастью, подсказать читателю вывод о необходимости очистить мир от феодальной скверны и перестроить его на разумных началах — таков обширный замысел произведения, которого хватило бы на многотомный роман. Но Вольтер, стремясь быть доступным не только для образованных кругов, но и для масс, с помощью поэтических средств, заимствованных из народных сказок, сгущает материал до объёма небольшой повести, потому что, как он говорил, «двадцать томов in folio не произведут революции. Можно опасаться только маленьких брошюр в двадцать су».

— «Царевна вавилонская»

Вертер <…> с самого начала своего жизненного поприща вступает в непримиримый разлад со всем буржуазно-аристократическим обществом. Оно чуждо и ненавистно ему, потому что основано на неравенстве и произволе <…>. Он возмущён общеобязательной окаменевшей филистерской моралью, которая <…> подавляет лучшие порывы ума и сердца человеческого. Он не хочет раствориться в этом обществе, стать соучастником великой неправды, но он одинок, слишком слаб и безволен, чтобы восстать против гнёта. <…> Ценность «Вертера» как реалистического произведения неизмеримо возрастает от того, что острая, подчас сатирическая критика его направлена не только против феодально-дворянского миропорядка, но и против новых, буржуазных отношений, которые, не успев оформиться, уже обнаружили свою эгоистическую природу, свою враждебность всему человеческому.

— «Страдания юного Вертера»

Генрих Гейне

Он был новатором, в том единственном смысле этого слова, который предполагает органическое слияние традиций с новооткрытием. Останься Гейне автором одной лишь «Книги песен», своего лирического первенца, он с полным правом вошёл бы в круг величайших поэтов Германии. Вместе с тем этой романтической, хотя и далеко не безобидной, книгой он, к удовольствию её либеральных поклонников, ревнителей общественного спокойствия, не вызвал бы против себя Столетней войны, отголоски которой слышны ещё сегодня.

Во всём, что писал Гейне, от нежной песни до газетной статьи, кипит мощный поток лиризма, звучит голос внутренне раскованной, познавшей себя личности, художника-революционера, который, говоря о времени, не прячется за его широкой спиной, но с сознанием своего права говорит и о себе, кого оно избрало своим певцом, глашатаем и судьёй.

Сквозной темой книги <…> является неразделённая любовь. <…> С другой стороны, в голове влюблённого поэта, опьянённой близостью «милой», соловьиной ночью, ароматом цветов, бьётся мучительно трезвая мысль, что между ним, простолюдином, и его «жестокой» избранницей сердца стоит не вечный закон взаимного притяжения, а закон социальный, отделивший каменной стеной отчуждения всех благоденствующих от обездоленных. В этом трагедия современной любви. В романтическую ткань книги время от времени вплетаются стихотворения, которые раскрывают этот социальный мотив, озаряя своим уже не призрачным, а реальным светом печальную повесть о неосуществившейся любви. <…> они напоминают нам о том, что за поэтом-волшебником, неподражаемым певцом любви, стоит суровый, с гневно сжатыми губами поэт-гражданин, решивший освободиться от великого груза сердечных страстей и выйти на ратное поле жизни. <…> В лирическую стихию «Книги песен» ирония входит не как чуждое ей начало, а как её живой фермент, призванный стоять на страже того, чтобы поэзия, рождённая в разорванном, дисгармоническом мире, сама, вопреки правде жизни, не превратилась во всепримиряющую гармонию, чтобы чувства поэта, стремящегося в романтическую высь, и критический разум, стоящий на почве земной действительности, не теряли друг друга из вида. В «сентиментально-коварных» песенках Гейне ирония то звучит как вторая, насмешливо диссонирующая мелодия, то неожиданно взрывается в финале, разрушая так любовно и бережно возведённое здание мечты.

Размах гейневской поэзии огромен — от передачи едва уловимых вибраций души до выражения пафоса целой эпохи, от песенки «Ты — как цветок» до «Силезских ткачей», отличающихся друг от друга, как свирель и зовущий к битве барабан.

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Израиля Миримского

О Миримском

Редакторская и переводческая работа увеличили его требовательность к своим литературоведческим статьям. Он писал мало, но зато каждая его новая работа была продумана и отделана до мельчайших деталей. Таковы его прелестные эссе — предисловия к «Царевне вавилонской» Вольтера и к «Страданиям юного Вертера» Гёте. Эти статьи немногословны. Изящество мысли сочетается в них с лаконизмом и полнейшей точностью выражения. В наших литературоведческих и критических работах это, к сожалению, встречается не так часто, как хотелось бы. <…> Цельным был сам И. Миримский. Со студенческих лет он всегда был верен своим симпатиям и привязанностям — личным и литературным. С годами росло лишь понимание, более взыскательным становился вкус. Центральная тема всех исследований И. Миримского — личность и буржуазное общество, творческое начало в человеке и отношение к нему окружающей среды.

— Александр Аникст