Иоганн Георг Фауст

Иоганн Георг Фа́уст (нем. Johann Georg Faust; около 1480 — 1540 (?) — странствующий алхимик, астролог и маг, живший в Германии. Легенда о нём стала основой множества произведений, самым известным из которых является трагедия Гёте «Фауст».

Цитаты о Фаусте

Человек [этот] — бродяга, пустослов и мошенник. <…> Он придумал себе подходящее, на его взгляд, звание: «Магистр Георгий Сабелликус, Фауст-младший, кладезь некромантии, астролог, преуспевающий маг, хиромант, аэромант, пиромант и преуспевающий гидромант». Посуди сам, сколь глуп и дерзок этот человек! Не безумие ли столь самонадеянно называть себя кладезем некромантии? Тому, кто ничего не смыслит в настоящих науках, более приличествовало бы именоваться невеждой, нежели магистром. Ничтожество его мне давно известно. <…> Как передавали мне некоторые священники, этот шарлатан в присутствии многих говорит, что обладает таким знанием всякой мудрости и такой памятью, что если бы погибли все книги Платона и Аристотеля со всею их философией, то он был бы в состоянии… своим умом снова восстановить их все с ещё большим изяществом. В Вюрцбурге в присутствии многих он говорил, что чудеса Христа Спасителя не удивительны и что он может, когда захочет, совершить всё то, что делал Христос.

— Иоганн Тритемий, письмо Иоганну Вирдунгу (придворному астрологу курфюрста Пфальцского), 1507

Был один знаменитый и отчаянный человек. <…>Несколько лет тому назад он странствовал по всем землям, княжествам и королевствам, похваляясь своим великим искусством не только во врачевании, но и в хиромантии, нигромантии, физиогномике, в гадании на кристалле и в прочих таких вещах. И не только похвалялся он всем этим, но именовал себя устно и письменно знаменитым и искусным мастером. Он не отрицал, а открыто заявлял, что имя его Фауст и, расписываясь, прибавлял — philosophus philosophorum. Однако нередко мне жаловались на его мошенничества, и таких людей было множество. Ведь на обещания был он щедр, как Фессал, слава его была не меньше, чем Теофраста; а вот дела его, как я слышал, были весьма ничтожны и бесславны. Зато он хорошо умел получать или, точнее, выманивать деньги, а затем удирать, так что только и видели, говорят, как его пятки сверкали. Да ведь ничего не поделаешь, что упало, то пропало.

— врач Филипп Бегарди, письмо другу, 1539

Он много странствовал по свету и всюду разглагольствовал о тайных науках. Приехав в Венецию и желая поразить людей невиданным зрелищем, он объявил, что взлетит в небо. Стараниями дьявола он поднялся в воздух, но столь стремительно низвергся на землю, что едва не испустил дух <…>. Последний день своей жизни <…> этот Иоганнес Фауст провёл в одной деревушке княжества Вюртембергского, погруженный в печальные думы. Хозяин спросил о причине такой печали, столь противной его нравам и привычкам (нужно сказать, что Фауст этот был, помимо всего прочего, негоднейшим вертопрахом и вёл столь непристойный образ жизни, что не раз его пытались убить за распутство). В ответ он сказал: «Не пугайся нынче ночью». Ровно в полночь дом закачался. Заметив на следующее утро, что Фауст не выходит из отведённой ему комнаты, и подождав до полудня, хозяин собрал людей и отважился войти к гостю. Он нашёл его лежащим на полу ничком около постели; так умертвил его дьявол. При жизни его сопровождал пёс, под личиной которого скрывался дьявол.

— Филипп Меланхтон со слов И. Манлия

Как-то раз, когда он проводил время со знакомыми, слышавшими про его чародейство, попросили они его показать им хоть раз какой-нибудь образец своей магии. <…> Все в один голос потребовали, чтобы он явил перед ними виноградную лозу, усыпанную гроздьями спелого винограда, полагая, что, поскольку теперь неподходящее время года (а на дворе стояла зима), ему этого никакими силами не сделать. Фауст согласился и обещал тотчас доставить требуемое на стол, предупредив, чтобы они сохраняли полное молчание и не вздумали шелохнуться, пока он не велит им сорвать ягоды, иначе они подвергнутся смертельной опасности. После того как все согласились, он с помощью своих чар так затуманил взоры и чувства пьяной компании, что им привиделся роскошный виноградный куст. Подстрекаемые любопытством и томимые жаждой, пьяницы взялись за ножи, с нетерпением ожидая приказа срезать виноград. Продержав их достаточно долго в таком пустом обольщении, Фауст снял наконец чары, куст с виноградом растворился в дыму, и легковерные приятели увидели, что, потянувшись за гроздью, каждый из них ухватился за собственный нос и уже замахнулся ножом, так что если бы кто-нибудь, вопреки уговору, начал самовольно срезать виноград, то обкорнал бы свой собственный нос. — Г. Вилькен ранее привёл этот анекдот о безымянном чародее

— Филипп Камерарий, «Часы досуга» (Operae horarum subcisivarum), 1602

… старинное народное сказание продаётся <…> на ярмарках серая, скверно напечатанная на оберточной бумаге и украшенная лубочными картинками книжка, где обстоятельно рассказано, как великий чародей Иоганнес Фаустус, учёный доктор, изучив все науки, в конце концов выбросил все свои книги и заключил с чёртом договор, по которому он может наслаждаться всеми плотскими утехами на земле, но при этом предаёт адской погибели свою душу. В средние века народ, видя где-либо большую умственную мощь, всегда приписывал её союзу с дьявол <…>. Но гораздо более необычайные вещи распевают и рассказывают о докторе Фаустусе, потребовавшем от дьявола не только познания вещей, но и реальнейших наслаждений, и это тот самый Фауст, который изобрёл книгопечатание и жил во времена, когда начали восставать против строгого авторитета церкви и исследовать вещи самостоятельно, — так что с Фаустом заканчивается средневековая эпоха веры и начинается современная научно-критическая эпоха. Чрезвычайно показательно, в самом деле, что как раз в то время, когда, по народному убеждению, жил Фауст, начинается Реформация и что именно ему приписывается изобретение искусства, принесшего знанию победу над верой, а именно изобретение книгопечатания, искусства, лишившего нас, однако, католической душевной безмятежности и повергшего нас в сомнения и революции, — другой на моем месте сказал бы — искусства, отдавшего нас в конце концов во власть дьявола. Но <…> наука даёт нам, наконец, те наслаждения, которых так долго обманом лишала нас религия, католическое христианство; мы начинаем сознавать, что люди призваны не к одному небесному, но и к земному равенству <…>. Давно уже немецкий народ глубокомысленно предчувствовал это, ибо немецкий народ сам есть этот учёный доктор Фауст, этот спиритуалист, духом уразумевший, наконец, недостаточность духа, требующий материальных наслаждений и возвращающий плоти её права, — однако не сбросив ещё оков символики католической поэзии, где бог есть представитель духа, а дьявол представитель плоти, — уже в одном оправдании плоти люди видели отречение от бога, союз с дьяволом.

— Генрих Гейне, «Романтическая школа» (кн. 1), 1833

	Молодость всегда открывает для себя мир заново. Ведь даже Фауст — всего лишь второстепенный персонаж рядом с мудрым Мефистофелем, носителем разочарования, этой высшей формы человеческого опыта.
	— Илья Варшавский, «Повесть без героя», 1969