Истинный и правдивый рассказ о том, что случилось в Лондоне

«Истинный и правдивый рассказ о том, что случилось в Лондоне во время всеобщего смятения людей всем сословий и состояний во вторник, среду, четверг и пятницу па прошлой неделе» (англ. A Faithful Narrative of What Passed in London, during the general consternation of all ranks and degrees of mankind, on Tuesday, Wednesday, Thursday, and Friday last) — памфлет Джонатана Свифта, видимо, написанный совместно с Александром Поупом и Джоном Геем в 1710-е годы (во времена Клуба Мартина Писаки) и впервые опубликованный в 1732. Поводом послужили выступления английского математика и астронома Уильяма Уистона, который с 1707 года ревностно пропагандировал близкий апокалипсис.

Цитаты

Мистер Уистон сообщил нам <…>: «Друзья и сограждане, наукам умозрительным пришёл конец; близится страшный час; в следующую пятницу этого мира больше не будет. Не мне верьте, братья, знамению верьте! Завтра в пять часов пять минут утра появится комета, как я предостерегал вас и прежде. <…> Ступайте же и приготовьте жён ваших, и детей ваших, и друзей к вселенским переменам».

Mr. Whiston acquainting us <…>: "Friends and fellow-citizens, all speculative science is at an end: the period of all things is at hand; on Friday next this world shall be no more. Put not your confidence in me, brethren; for to-morrow morning, five minutes after five, the truth will be evident; in that instant the comet shall appear, of which I have heretofore warned you. <…> Go hence, and prepare your wives, your families, and friends, for the universal change."

	… одна знатная дама, весьма любознательная, склонная к занятиям науками и отдающаяся без разбора всем философским сомнениям выдающихся мыслителей;..
	… a great lady, who is very curious in the learned sciences, and addicted to all the speculative doubts of the most able philosophers;..

Важное лицо казалось весьма опечаленным, опасаясь, как объясняли льстецы, утратить свою власть через день или два; но я скорее склоняюсь к мысли, что главной причиной его меланхолии был страх предстать перед судом, на который нельзя оказать никакого давления и где большинство голосов не даёт никаких преимуществ. <…> В этот день в его конторе не производилось никаких операций; и говорят также, что ему посоветовали возместить убытки, но мне никогда не приходилось слышать, чтобы он последовал этому совету, разве что выдал по полкроны нескольким обезумевшим и умирающим с голоду кредиторам, дожидавшимся в передней. Три фрейлины послали отменить заказ на платья ко дню рождения королевы; две из них сожгли всю свою библиотеку романов и послали в книжную лавку на Пэлл-Мэлл за библиями и за книгой «Жизнь и смерть во святости» Тейлора. <…> Некая степенная пожилая дама, весьма учёная и благонравная, частая гостья у названных юных леди, казалось, была крайне поражена при мысли, что ей придется предстать нагой перед всем миром, и более того — что всё человечество предстанет нагишом перед ней: ведь это сможет так рассеять её мысли, что лишит её способности быстро и метко отвечать на вопросы, с которыми к ней могут обратиться. Фрейлины, наделённые не только скромностью, но и любознательностью, никак не могли себе представить, чтобы это зрелище было столь неприятным, как его им изображали. Сверх того, одна из них пошла ещё дальше, заявив, что просто жаждет всё увидеть, ибо раз все будут в одинаковом положении — едва ли это будет так уж непристойно. К тому же, перед тем как показаться в таком виде, у них есть ещё день или два для приготовлений. Сообразив всё это, они распорядились приготовить в тот же вечер ванну и поставить рядом с ней зеркало. Вот сколь по натуре и привычкам своим эти юные леди радеют о чистоте!

Seemed to be very mielancholy, which his flatterers imputed to his dread of losing his power in a day or two; but I rather take it, that his chief concern was the terrour of being tried in a court, that could not be influenced, and where a majority of voices could avail him nothing. <…> No business was that day done in his compting-house; it is said too, that he was advised to restitution, but I never heard, that he complied with it any farther, than in giving half a crown a piece to several crazed, and starving creditors, who attended in the outward room. Three of the maids of honour sent to countermand their birthday clothes; two of them burnt all their collections of novels and romances, and sent to a bookseller's in Pall-mall to buy each of them a Bible, and Taylor's holy Living and Dying. <…> A grave elderly lady of great erudition and modesty, who visits these young ladies, seemed to be extremely shocked by the apprehensions, that she was to appear naked before the whole world; and no less so, that all mankind was to appear naked before her; which might so much divert her thoughts, as to incapacitate her to give ready and apt answers to the interrogatories, that might be made her. The maids of honour, who had both modesty and curiosity, could not imagine the sight so disagreeable as was represented; nay one of them went so far as to say, she perfectly longed to see it; for it could not be so indecent, when every body was to be alike; and they had a day or two to prepare themselves to be seen in that condition. Upon this reflection, each of them ordered a bathing-tub to be got ready that evening, and a looking-glass to be set by it. So much are these young ladies both by nature and custom addicted to cleanly appearance.

Бо́льшая часть знаменитых врачей, судя по их поведению, казались неверующими, но в то же самое время они где только можно распространяли слух, что комета может вызвать в воздухе тлетворное зловоние, единственным средством против которого являются соответствующие и вовремя принятые лекарства. Однако эти предостережения мало на кого произвели впечатление, ибо с приближением страшного часа христианское смирение в народе возрастало, и многие больше тревожились о душе своей, чем о теле (что никогда не замечалось прежде).

Most of the considerable physicians by their outward demeanor seemed to be unbelievers; but at the same time, they every where insinuated, that there might be a pestilential malignancy in the air, occasioned by the comet, which might be armed against by proper and timely medicines. This caution had but little effect; for as the time approached, the christian resignation of the people increased, and most of them (which was never before known) had their souls more at heart than their bodies.

	Один ирландский джентльмен навестил меня из чисто дружеского расположения и посоветовал нанять лодку на предстоящий день. По его словам, он опасался, что если я серьёзным образом не позабочусь немедленно достать лодку, то, возможно, будет поздно; ибо его соотечественники зафрахтовали уже почти все лодки на реке, полагая, что когда возгорится всеобщий пламень — река будет самым безопасным местом.
	An Irish gentleman out of pure friendship came to make me a visit, and advised me to hire a boat for the ensuing day, and told me, that unless I gave earnest for one immediately, he feared it might be too late; for his countrymen had secured almost every boat upon the river, as judging, that in the general conflagration, to be upon the water would be the safest place.

Весьма примечательно, что несколько самых богатых купцов нашего города из чистого милосердия раздавали шиллинги и шестипенсовики нищим, толпившимся у церковных дверей. А в одной городской церкви некий весьма состоятельный церковный староста собственными руками роздал пятьдесят двенадцатипенсовых хлебов бедным, воздавая им за множество обильных и дорогих блюд, которые он съел за их счёт.

It was remarkable, that several of our very richest tradesmen of the city, in common charity, gave away shillings and sixpences to the beggars, who plied about the church doors; and at a particular church in the city, a wealthy churchwarden with his own hands distributed fifty twelvepenny loaves to the poor, by way of restitution for the many great and costly feasts, which he had eaten of at their expense.

	Директора наших акционерных обществ пребывали в ужасном страхе — можно было подумать, что предстоит парламентский запрос; всё же они не утратили присутствия духа и в четверг все утро занимались тайным перемещением ценностей из одних рук в другие, что, по мнению их недоброжелателен, имело целью скрыть последствия их прежней деятельности.
	The directors of our publick companies were in such dreadful apprehensions, that one would have thought a parliamentary inquiry was at hand; yet so great was their presence of mind, that all the Thursday morning was taken up in private transfers, which by malicious people was thought to be done with design to conceal their effects.

Вот что примечательно: все люди одного вероисповедания упорно держались особняком от последователей другого, так как каждый был убеждён, что все инаковерующие будут преданы проклятию, и потому никто не хотел молиться с людьми иной веры. Наконец наступила пятница, и люди заполнили все улицы, ожидая, созерцая и молясь. Но по мере того как день приближался к концу, страхи начали ослабевать, убывая с каждым часом, и вечером почти полностью улеглись, пока наступление полной темноты, прежде наводившей ужас, не успокоило всех вольнодумцев и безбожников. Множество народу отправилось в таверны. Там заказывали ужины и на радостях откупоривали целые бочки. Только и разговору было, что глумиться над пророчеством и потешаться друг над другом. Знать и дворянство чувствовали себя крайне пристыженными, более того — нашлись и такие, которые решительно отрицали, что выказывали хотя бы малейшие признаки благочестия. И на другой же день простой народ, вслед за знатью, предстал в обычном своём безразличии. Пьянствовали, развратничали, сквернословили, лгали, обманывали, грабили, играли в карты, затевали ссоры, убивали. Словом, жизнь потекла по своему старому руслу.

In short, one would have thought the whole town had been really and seriously religious. But what was very remarkable, all the different persuasions kept by themselves, for as each thought the other would be damned, not one would join in prayer with the other. At length Friday came, and the people covered all the streets; expecting, watching and praying. But as the day wore away, their fears first began to abate, then lessened every hour, at night they were almost extinct, till the total darkness, that hitherto used to terrify, now comforted every freethinker and atheist. Great numbers went together to the taverns, bespoke suppers, and broke up whole hogsheads for joy. The subject of all wit and conversation was to ridicule the prophecy, and rally each other. All the quality and gentry were perfectly ashamed, nay, some utterly disowned that they had manifested any signs of religion. But the next day even the common people, as well as their betters, appeared in their usual state of indifference. They drank, they whored, they swore, they lied, they cheated, they quarrelled, they murdered. In short, the world went on in the old channel.

Перевод

М. А. Шерешевская, 1955