Клевета обожания

«Клевета обожания» — рецензия Михаила Меньшикова 1899 года на эссе Д. С. Мережковский «Пушкин» 1896.

Цитаты

Два забвения угрожают великому человеку за гробом: одно — от недостатка внимания к нему потомства, другое — от избытка внимания. Забвение полное ещё выносимо: как смерть, оно не лишено величия. <…> Несравненно обиднее, когда незначительное потомство всё-таки пытается вместить в тесноту своей природы великий дух и искажает его до неузнаваемости. Под имя, которое носил замечательный человек, подставляется чуждая ему фигура и ей воздаются поклонения, в сущности оскорбительные для души покойного. <…> Эта жестокая сторона культа великих людей особенно заметна в юбилейные годы, подобные нынешнему. Наблюдая со стороны шумные юбилейные торжества, въявь видишь, как чистое божество постепенно грубеет и превращается в идола, может быть в блестящего, пестро украшенного, но мёртвого. В обыкновенные годы какого-нибудь покойного писателя только читают и редко пишут о нём, если же пишут, то спокойно. В такие годы память о нём состоит не столько в суждении о нём, сколько в созерцании его, и потому она близка к правде. В годы же юбилейные созерцание уступает место суждению, и тут начинается быстрый рост лжи. Под влиянием праздничного восторга, желания порисоваться в роли чествователя, желания почтить гения (единственным знакомым способом — лестью) в юбилейные годы говорится и пишется невероятное количество слов, <…> туча которых на некоторое время совсем закутывает, подобно саранче, образ юбиляра или придает ему неестественные очертания. <…> Придётся, может быть, ещё десятки лет потратить на то, чтобы забыть всё ненужное о Пушкине и восстановить всё необходимое, что рассказано им самим о себе. <…> Критики продолжают работу мемуаристов. Разменяв подлинный капитал духа великого человека на мелочь, на тысячи цитат из него, они связывают их в другом порядке, разносят по клеточкам своего бухгалтерского отчёта, подводят актив и пассив, причём покойный обыкновенно ещё раз признаётся кредитоспособным в смысле славы. — I (начало)

Статья г. Мережковского, замечательная вообще, конечно, самая блестящая из посвящённых великому поэту в наше время. Д. С. Мережковский сам поэт и не меньше всех других современных поэтов имеет право считать себя преемником Пушкина. <…> это писатель выдающийся, всё же достойный развязать ремень у ноги великого поэта. <…> статья его — полная блеска и жара — могла бы быть событием в нашем образованном обществе, если бы таковое как общество существовало. Но среди множества красивых мыслей, своих и заимствованных, <…> у г. Мережковского и в этой статье поражает то, что составляет язву его таланта: отсутствие чувства меры. Над ним не бодрствует гений, который предостерегал бы его от ложного шага, от слишком поспешной мысли. Как и у огромного большинства современных дарований, у г. Мережковского слабо действует главный из органов чувств — нравственное зрение. — II

Пушкин, конечно, прекрасный союзник, но навязывать ему даже по поводу юбилея своё язычество, свой культ насилия и сладострастия — более чем неосторожно. <…> Сам г. Мережковский пламенно выражает своё презрение к народу и любовь к тиранам, <…> но утверждать, что и Пушкин был того же кровожадного мнения, — это несправедливо. <…> На основании стихотворения «Чернь» — вызвавшего столько бурь в критике, г. Мережковский торжественно возводит Пушкина в злейшие враги народные, крича, что это-то и есть величайшая заслуга поэта. — IV

Пушкин — душа огромная; это была не одна жизнь, а как бы тысяча жизней, сплетённых в одну ткань. — V

Не очевидно ли, что и в «Черни» Пушкин присоединяется к языческому поэту лишь на минуту горького разочарования в народе. Как поэт иного духа и иного века, Пушкин знал хорошо, что навсегда отойти от народа — это значит отказаться от своего призвания… — VI

Не было никакого основания ни Писареву в своё время, ни г. Мережковскому теперь брать «Чернь» как поэтическое credo Пушкина; нет нужды по поводу этого стихотворения ни уничтожать поэта, ни его возвеличивать. Но г. Мережковский повторил писаревскую ошибку, хоть и навыворот, но с ещё большею пылкостью. <…> Пушкин понимал поэзию как стоголосое эхо, дающее отзвук сердца на все явленья бытия… — VII

Чем дерзновеннее сладострастие, тем в больший пафос приходит г. Мережковский. <…> Всё чрезмерное, противоестественное оказывается божественным. В страстях самых уродливых и низких г. Мережковский видит черты героизма и царственного величия. <…> «Не для того ли рождаются бесчисленные, равные, лишние, чтобы по костям их великие избранники шли к своим неведомым целям?..». Вот оно, новое слово! Я не помню, чтобы в русской литературе кто-нибудь раньше г. Мережковского договорился до такого, с позволения сказать, бесстыдства. <…> Г. Мережковский отлично сознаёт, что в цинизме своём он совершенно одинок в литературе, если не считать горсточки несчастных декадентов и нитчеанцев. — IX и X

Нет сомнения, что и Пушкин в «Медном всаднике» отошёл от правды в изображении Петра, идеализировал или, точнее, идолизировал этого царя. <…> Но в «Медном всаднике» Пушкин рисовал не живую личность Петра, а его образ, постепенно разросшийся в истории, и в памятнике, как водится, преувеличенный. Для пушкинской полуволшебной повести это героическое преувеличение было нужно, как приняты подобные же гиперболы в былинах о богатырях. И всё же Пушкин не дошёл до того, чтобы воспеть именно жестокость Петра, как это доделал за него г. Мережковский. Напротив, при всем поклонении Петру, гений Пушкина подсказал ему невыразимо грустный конец истории «Медного всадника», до того грустный, что он звучит прямым укором Петру. <…> Рассказывается, как ошибка в великом замысле поражает безвестные человеческие существования, с их самыми чистыми радостями. Пушкин не говорит прямо об ошибке Петра, но ему было известно о существовании целой исторической школы, доказывавшей эту ошибку. — XI и XII

Всё навыворот — вот тайный лозунг г. Мережковского. — XIII

Урезонить г. Мережковского, конечно, невозможно; единственный резон, ему приятный, — какое-нибудь жестокое насилие, за которое он — по его логике — должен бы тотчас же возвести вас в герои. — XIV

… пусть г. Мережковский укажет хоть одно собрание, не исключая столь любезных ему богов Олимпа, где бы общий вопрос решался без счёта голосов, без узнания мнения «большинства». И никто не называл этих собраний «толпой» и «чернью» за то только, что они решают сообща. Отрицать большинство значит отрицать не только демократию, но и такие аристократические установления, как церковь, «общество верующих», как нация, «общество единокровных»… — XVII

Преклоняясь пред героями вроде Наполеона без всякой критики, возводя их в герои только за внешний успех, закрывая глаза на их чудовищные недостатки, на их низость, г. Мережковский поступает сам как представитель черни. — XVIII

О статье

	… образцовая критическая статья, это настоящая критика, настоящая литература.
	— Антон Чехов, письмо Меньшикову 6 декабря 1899