Перейти к содержанию

Летописи отечественной литературы. Русский Жилблаз. Семейство Холмских

Материал из Викицитатника

«Русский Жилблаз. Сочинение Геннадия Симоновского. Семейство Холмских» — анонимная рецензия Николая Надеждина 1832 года из этой рубрики[1][2].

Цитаты

[править]
  •  

Лесаж, коего слава доселе держится «Жилблазом», <…> только перенёс во Францию и сделал общеизвестным давно существовавший в Испании, так называемый бродяжный или бездельнический род <…>. Лицо главного героя в подобных произведениях не есть существенный центр их эстетического бытия, а произвольно придуманная ось, вокруг коей вращается волшебный раек китайских теней. В Испании эта произвольность имела вид естественности, ибо там существует действительно, как национальный идиотизм, класс бродяг и прошлецов <…>. Но когда, по примеру Лесажа, в других европейских нациях, где гражданская жизнь более устроена и теснее сжата в рамах общественного порядка, явились новые Жилблазы, их неестественность и лживость должна была раньше или позже изобличиться. Посему род сей был наконец брошен. Во Франции хотели заменить его «Пустынниками», кои с лёгкой руки Жуи быстро расплодились и пустили было отпрыски во все европейские литературы. Здесь комическая маска Жилблаза-пройдохи заменилась степенным лицем холодного наблюдателя, всматривающегося из-за угла в пестрые картины общественной жизни. Но кроме того, что сей способ зрения по необходимости должен был ограничиваться одними внешними, так сказать, науличными движениями общества, не проникая в заветные тайны домашнего очага, очерки, составляемые холодною наблюдательностью пустынников, естественно имели гораздо более сухости и гораздо менее жизни, чем фантасмагорические похождения удалых Жилблазов.

  •  

Способ нравоописания, который мы назвали английским, в честь Ричардсона и Филдинга, гораздо общее и меньше имеет национальной исключительности, чем жилблазный. <…> Произведения Ричардсона и Филдинга с их бесчисленными подражаниями имеют вид биографии сердца. Но им недостаёт того, что составляет важнейшую черту настоящего романа, действия и жизни. Сии нравоописательные повествования составлены из более или менее занимательных ситуаций, в коих представляются с большею или меньшею полнотой и верностью различные положения сердца, различные фазы общественных нравов, но без органической связи, без электрического движения, которое есть основа жизни. Отсюда их сухость, принуждённость и холодность, которой никак не может согреть частная, местная, так сказать, теплота различных сцен. Ричардсон и Филдинг отличались друг от друга точками, с коих видели и представляли жизнь. Первый с серьёзностью, простиравшеюся до педантизма, смотрел только на степенную, нравственную сторону жизни; последний любил глядеть на неё под комическим углом зрения. Впоследствии обе сии точки нередко соединялись; и это благоприятствовало полноте сих нравоописательных картин, не возводя, однако, их до действенной, органической жизни романа.
К сей уже избитой и устарелой форме нравоописаний принадлежит «Семейство Холмских». Произведение сие нельзя назвать явлением совершенно лишним, бесполезным в нашей литературе: его можно прочесть на досуге, кому есть время читать и кого природа снабдила долготерпением, могущим одолеть без ропота шесть толстых книг. Мы сами победоносно прочли его не без некоторого вознаграждения; но, признаёмся, повторили с Пирром, что придётся погибнуть, если должно будет одерживать другую подобную победу!
«Семейство Холмских» состоит из бесчисленного множества портретов и очерков, то забавных, то жалких, иногда занимательных и нередко отвратительных. Все они сняты с натуры. Это быт русского дворянства в лицах! Но в каких лицах! Это восковые, бесцветные, безжизненные фигуры! В них есть верность и истина материяльная. Даже сдаётся, что многие из них просто слеплены с известных неделимых. Но это последнее достоинство, весьма дорого ценимое любопытною догадливостью, для эстетического чувства, свободного от всех сторонних интересов, не только не имеет никакой цены, даже явно вредит наслаждению. От искусства требуем мы не материяльных слепков, а картины идеальной. Если известные неделимые находят в ней место, то их должно ставить так, чтоб их частные физиономии не задерживали собственно на себе внимания, а содействовали бы выражению общей идеи картины. <…> Я хочу видеть русское дворянство, а не Удушьевых и Столицыных, не Продигиных и Змейкиных, которых в натуре могу видеть ближе и подробнее, чем в гипсовых безжизненных слепках. Устраняя все другие уважения, не подлежащие ведению литературной критики, скажем только, что подобная материяльная верность изображений свидетельствует весьма невыгодно в пользу живописца. Она изобличает в нём скудость творчества, без которого не должно браться за кисть, под опасением превратиться в домашнего маляра Ефрема[2]. Художник должен живописать действительность, изображать её значение, мысль, душу, а не грубую материю. Этого именно недостаёт портретам и картинам, из коих составлено «Семейство Холмских». Там всё малёваное: ничего истинно живописного! Видишь странную образину, уродливую рожу, там чудака, здесь глупца, там развратника, здесь мошенника; у иного на лбу читаешь собственное имя: но напрасно будешь искать жизни в этих лицах без образа; напрасно станешь допрашиваться, какая характеристическая черта живой физиономии русского дворянства просиявает в этих осязаемых, но бездушных куклах. Так на старинных изразцах видишь часто вылепленные или намалеванные фигуры, в коих узнаешь китайцев, японцев, турков… Чего б, кажется, недоставало им? Безделицы… жизни!..
Сей безжизненности должно приписать и то, что в «Семействе Холмских» нет ни малейшего признака органической целости. Произведение сие есть просто набор всякой всячины, не скрепленный никакою внутреннею, живою связью. <…> Разверните какую угодно часть и начните читать: вы нападёте на сцену, на портрет, который займет вас, который захочется дочесть, который раздражит ваше любопытство и заманит далее… Но бойтесь уступить искушению: через несколько страниц вас одолеет смертная скука: вы увидите себя как будто в одном из тех длинных, бесконечных ходов, кои тянутся в катакомбах, обставленные с обеих сторон мумиями. Причина очевидна! Только живые существа могут свиваться в живую, органическую цепь: из мёртвых трупов образуется мёртвая груда! Всё сцеплено механически; и потому распалзывается собственною тяжестию, которой чрезмерная обширность произведения только что больше придаёт грузу. Швы, коими предполагалось укрепить сию несвязную массу, изумляют своею ничтожностью. <…> Коротко сказать, в «Семействе Холмских» нет ни тени художественного устройства.
То же должно сказать и об изложении. Оно отличается — утомительною, скучною вялостью. <…> Описания исторические тусклы и бесцветны, движения сердца ограничиваются общими местами риторических восклицаний, нередко переходящими в приторное нежничанье пошлой сантиментальности. Это особенно странно потому, что разговор, приложенный вместо предисловия к «Семейству Холмских», написан довольно живо, не без некоторой игры остроумия.

  •  

Заключим: ни «Семейство Холмских», ни «Русский Жилблаз», не удовлетворяют нисколько современным требованиям народного самопознания. <…> Излишество бесполезного прозябания хуже бесплодия!

Примечания

[править]
  1. Телескоп. — 1832. — Ч. XI. — № 19 (октябрь). — С. 376-385.
  2. 1 2 Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика / сост. и комм. Ю. В. Манна. — М.: Художественная литература, 1972. — С. 326-330, 521-2.