Лёд (Сорокин)

«Лёд» — роман Владимира Сорокина 2002 года, открывший «Ледяную трилогию».

Цитаты

Часть первая

Старый Как Мамонт /: Гнилая! Где тебя dhtvz носило? Кillа Вее /: В пизде мамонтихи, Лохматый. — чат

— Кillа Вее, если ты хочешь, чтобы тебя кто-то трахнул до посинения клитора, то… ///!

Из мусорного ведра он вынул пустую бутылку из-под шампанского. Брезгливо взял двумя пальцами: — «Полусладкое». Рывком сдвинул стол в сторону. Поставил бутылку на пол посередине кухни. <…> — Сегодня ночью Аля савершила плахой паступок. Павела себя как крыса памойная. Нарубила себе па-подлому. Наплевала на всех. И насрала на всех. Он замолчал. Николаева стояла на коленях. Всхлипывала. — Раздевайся, — приказал Парваз. Николаева развязала пояс халата. Повела плечами. Халат соскользнул с её голого тела. <…> — Садись. Она встала. Перестала всхлипывать. Подошла к бутылке. Примерилась. Стала садиться влагалищем на бутылку. — Нэ пиздой! Жопой садысь! Пиздой ты на меня работать будэшь! Все молча смотрели. Николаева села на бутылку анусом. Балансировала. — Сидеть! — прикрикнул Парваз. Она села свободней. Вскрикнула. Опёрлась руками о пол. — Бэз рук, пизда! Бэз рук! — Парваз ударил ногой по её руке. И резко нажал на плечи: — Си-дэ-ть! Николаева закричала.

— Родная кровь не единственная форма братства. — Конечно. Есть ещё братство по несчастью, — кивнул Боренбойм. — Когда живьём в братскую могилу кладут. — Есть сердечное братство, — тихо произнесла Ар. — Это когда один другому сердечный клапан продаёт? А себе искусственный ставит?

— … очень такое… острое и нежное чувство. Это трудно объяснить… ну, вот есть как бы тело, это просто мясо какое-то бесчувственное, а в нём сердце, и это сердце… оно… совсем не мясо, а что-то другое. И оно стало так очень неровно биться, как будто это аритмия… вот. А девочка… эта… застыла так неподвижно. И я вдруг почувствовал своим сердцем её. Просто как своей рукой чужую руку. И её сердце стало говорить с моим. Но не словами, а такими… как бы… всполохами, что ли… всполохами… а моё сердце как-то пыталось отвечать. Тоже такими всполохами…

«Надо найти компьютерное тесто, тогда я дома сделаю сапоги перемещения для супермощных тепловозов», — думает Боренбойм, вороша мусор. <…> Серебристо-сиреневое, оно пахнет бензином и сиренью. Он вытягивает тесто из груды мусора. — Ты его слепи по форме, а то распаяется! <…> Вдруг из компьютерного теста выпрыгивает крыса. — Сука, она программу сожрала! — сон

— Ну, мы рассказывали, кто как дрочил в детстве… <…> он прямо садился в ванну на корточки, воду наливал, пробку вынимал и яйца засовывал. А сам дрочил. И думал про коммунизм. — Зачем? — Ну, это не про сам коммунизм, сам коммунизм на хуй ни кому не нужен… <…> А там, в том коммунизме были общие жёны…

Сердце его бьётся, бьётся, бьётся. Широко и огромно. Как дом № 6. Как Иртыш в мае 1918 года. Как Большая Берта. Как блокада. Как Бог.

Часть вторая

— В одной из так называемых «шарашек» <…> был создан небольшой отдел по изготовлению ледяных молотов. Всего из трёх человек. Они производят пять-шесть молотов в день. Больше нам не нужно. — А они не спрашивают — для чего нужны эти молоты? — Милая Храм, этим инженерам, отбывающим свои двадцатипятилетние сроки за «вредительство», не у кого, да и незачем спрашивать. У них есть только инструкция по изготовлению молота. Ей они и должны следовать неукоснительно, если хотят получать свою лагерную пайку. Начальник «шарашки» сказал им, что ледяные молоты нужны для укрепления оборонной мощи советского государства. И этого вполне достаточно.

Секли по очереди, не торопясь. <…> Конечно, я чувствовала боль. Но не как раньше, когда я была мясной машиной. Раньше от этой боли некуда было деться. Потому что боль была хозяином моего тела. Теперь моим хозяином было сердце. А до него боль не могла дотянуться. Она жила отдельно. Я ощущала её сердцем в виде красной змеи. Змея ползала по мне. А сердце пело, дурманя змею. Когда она ползала слишком долго, сердце сжималось, вспыхивая фиолетовым. И я теряла сознание. <…> Взяли два жгута и стали сечь одновременно по распухшим бёдрам. <…> Янтарные змеи свивались в свадебные кольца. Им было хорошо на моём теле.

О романе

	«Лёд» — мой первый опыт прямого высказывания по поводу нашей жизни, мира, современного человека, который превращается в машину. Это попытка проснуться и разбудить других.
	— Владимир Сорокин, интервью 2 июля 2003

корр.: … «Числа» и «Лёд». Последние вещи Пелевина и Сорокина — это преодоление кризиса или его углубление? — К сожалению, никакого преодоления кризиса я в этих книгах не заметил. <…> Сорокин <…> резко отказался от фирменной стилистической сложности и сочинил нечто безликое до фольклорности — что могло бы поддержать его новоприобретённую популярность в народных массах. Получился «Гайдар для бандитов», как точно сказал один из наших коллег. <…> По сути дела, каждый из романов материализовал желание остановить время, чтобы навеки закрепить положение автора на пике моды. И это, как ни странно, получилось: оба романа оказались памятниками остановившейся истории. Если бы Сорокин и Пелевин осознали и отрефлектировали это измерение собственной прозы — тут-то и наметился бы выход из кризиса. Но для этого им пришлось бы рискнуть популярностью.

— Марк Липовецкий

	Проще всего было бы объявить «Лёд» пародией на недавнее тоталитарное прошлое России, или на любой тоталитаризм, идеологию или религию, однако ледовый культ Сорокина с трудом резонирует с чем-то историческим.
	The glib thing would be to declare "Ice" a spoof of Russia's recent totalitarian past, or of totalitarianism or ideology or religion in general, but Sorokin's ice cult hardly resonates with anything historical.
	— Кен Калфус

	Он эксплуатирует форму допотопной советской фантастики с её непременным атрибутом — Тунгусским метеоритом. <…> В этом романе Сорокин сказал, что хотел, и миф отлетел.
	— Александр Генис, «Страшный сон», 2009

2002

	Стандартный метод, стандартные темы, стандартный сюжет, стандартные приёмы, не по-сорокински убогий бедный скучный язык… <…> Вложения сил состоялись и были удачными, теперь гений может спокойно стричь лавры и почивать на купонах. Счастливого отдыха, Владимир Георгиевич! Мы Вас помним.
	— Денис Яцутко, «Гром. Совершенная дребедень», 21 марта

	… единственным табу, которое никогда не нарушал Сорокин, было «влипаро» — так он и его коллеги называли отождествление с собственным текстом. В новом романе <…> Владимир Сорокин впервые произнёс несколько слов, которые с высокой долей вероятности можно приписать ему самому; в его тексте появилось наконец что-то человеческое.
	— редакция «Афиши»

Во второй части <…> знаменитый сорокинский «человек с топором», разрушитель Стиля, так и не появляется. Сорокин впервые замахнулся и не стал рубить. До «Льда» Сорокин-человек мало кого интересовал: все знали, что он всегда дистанцируется от своих текстов <…>. И вот в 2002 году вдруг отчётливо слышно стало его тихое-тихое лепетание: «Говори сердцем!» Два слова, в которых вы расслышите настоящий голос Сорокина. После этого он перешёл в совершенно другую категорию авторов — у которых есть биография, отношения с персонажами, прототипы и так далее. <…> «Лёд» — робкая сорокинская утопия: если язык захватан и захвачен, не попробовать ли говорить «напрямую», сердцем.

— Лев Данилкин

	Кажется, именно сейчас Владимир Сорокин написал свою лучшую, на сегодняшний день, книгу, наиболее цельную, точную, смешную, именно что сорокинскую.
	— Дмитрий Бавильский, «Новости книжного мира», 26 апреля