Мир Роканнона

«Мир Роканнона» (англ. Rocannon's World; также «Планета Роканнона») — дебютный фантастический роман Урсулы Ле Гуин. Входит в Хайнский цикл. Написан примерно в 1963-64 годах, впервые издан в 1966. Рассказ «Ожерелье Семли» 1964 года включён в него как пролог.

Цитаты

Перевод: И. А. Тогоева, 1992 (с некоторыми уточнениями).

	— Помнишь, я показывал тебе на корабле ансибль? Такую большую машину, которая сразу может вести разговор с разными планетами, и не нужно тратить столько времени на посылку вопросов и ответов? — I
	"You remember the ansible, the big machine I showed you in the ship, which can speak instantly to other worlds, with no loss of yearsit was that that they were after, I expect."

	Для агрессивных людей только технология имела значение. — II
	For to an aggressive people only technology mattered.

	… тюремщик часто становится узником собственных узников. — V
	… the jailer is the prisoner's prisoner.

	— А твои соплеменники разве не прилетят за тобой? Он окинул взором прекрасную страну, расстилавшуюся перед ним, сверкавшую в сумерках ленту реки, и сказал: — Возможно. Через восемь лет. Смерть они могут послать мгновенно, а вот жизнь прилетать не торопится… — эпилог
	"Will your own people not come to seek you?" He looked out over the lovely country, the river gleaming hi the summer dusk far to the south. "They may," he said. "Eight years from now. They can send death at once, but life is slower…"

Предисловие (1977)

К британскому изданию. Также вошло в авторский сборник «Язык ночи» (The Language of the Night, 1979). Перевод: Н. А. Науменко под ред. И. Г. Гуровой.

Созидание мира из слов — занятие таинственное. Надеюсь, не будет кощунством сказать, что тот, кому приходилось этим заниматься, всем своим существом понимает, почему Иегова после шести дней Творения взял выходной. Оглядываясь на эту первую мою попытку, сейчас я отчётливо вижу собственную робость, опрометчивость и везение новичка — начинающего демиурга. Когда меня спрашивают, чем сказочная фантастика отличается от научной, я либо мямлю, либо глубокомысленно вещаю что-то не очень внятное, но заканчиваю свою речь рассуждениями о спектре, <…> в пределах которого первое незаметно переходит во второе. По-моему, определения существуют для грамматики, а не для литературы — как урны для праха. Но, бесспорно, сказка и научная фантастика разительно отличаются друг от друга — как красный цвет от синего: у них разные длины волн. Если эти два цвета смешать, на бумаге (я ведь работаю на бумаге), получится фиолетовый, то есть нечто совсем иное. «Мир Роканнона», вне всякого сомнения, фиолетовый.

It is a mysterious business, creating worlds out of words. I hope I can say without irreverence that anyone who has done it knows why Jehovah took Sunday off. Looking back on this first effort of mine, I can see the timidity, and the rashness, and the beginner's luck, of the apprentice demiurge. When asked to "define the difference between fantasy and science fiction," I mouth and mumble and always end up talking about the spectrum <…> along which one thing shades into another. Definitions are for grammar, not literature, I say, and boxes are for bones. But of course fantasy and science fiction are different, just as red and blue are different; they have different frequencies; if you mix them (on paper—I work on paper) you get purple, something else again. Rocannon's World is definitely purple.

Вероятно и [в начале 1960-х] существовала парочка-другая руководств «Как писать научную фантастику», но я всегда избегала любых руководств за исключением «Толкового словаря» Фаулера, так как вытерпела в Гарварде спецкурс по Литературному Творчеству и твёрдо убедилась, что к Литературному Творчеству у меня стойкая аллергия. Как же писать научную фантастику? «А кто её знает?» — кричит бодрый Демиург и приступает к делу. Кое-что перед этим наш Деми всё-таки узнал. Как и все мы. В частности, он усвоил (если музы — женщины, то Демиург, очевидно, мужчина), что красное это красное, а синее это синее, и, когда требуется либо то, либо другое, смешивать их не надо. А таких непотребных смешений в «Мире Роканнона» немало. Тут и субсветовые, и транссветовые корабли одновременно, и ожерелье Брисингов, и крылатые кони, и умственно отсталые ангелы. Сверх того наличествует и весьма полезное приспособление под названием «гермокостюм», который «защищает от вредных веществ, высоких и низких температур, радиации, взрывной волны, и ударов средней силы — пули или меча…» Беда только в том, что надевший его минут через пять скончается от удушья. «Гермокостюм» — отличный пример того, что плавный переход от сказки к научной фантастике невозможен. Берётся собирательный сказочный символ неуязвимости — волшебный плащ, шапка-невидимка и прочее, украшается псевдонаучными словечками, снабжается кое-какими описаниями и подаётся как чудо Техники Будущего. Порой результат бывает великолепен — если за символом стоит нечто по-настоящему глубокое (примером служит Машина Времени Уэллса), если же он используется только для украшения или несёт чисто служебные функции, то это мошенничество, которое принижает и символ и науку. Смешивание возможного с вероятным заканчивается, как правило, ничем. «Гермокостюмов» в моих книгах, написанных после «Мира Роканнона», вы уже не найдёте. Возможно, их забрали себе те, кто разъезжает в Колесницах Богов. Подобные вещи знаменуют опрометчивость неофита, прекрасную свободу невежества. Мир — мой, и я могу делать с ним всё, что мне угодно! Но, конечно, всё обстоит прямо наоборот. Как каждое слово предложения ограничивает выбор последующих слов настолько, что к концу этого предложения выбора практически не остаётся, так и <…> каждое слово, предложение, абзац, глава, персонаж, описание, речь, изобретение и событие в романе определяют и ограничивают всё дальнейшее в нём…

I think there may have already existed a book or two on How to Write SF, but I have always avoided all such manuals since being exposed to a course in Creative Writing at Harvard and realizing that I was allergic to Creative Writing. How do you write science fiction? Who knows? cried the cheerful demiurge, and started right in to do it. Demi has learned a few things since then. We all have. One thing he learned (if Muses are female, I guess demiurges are male) was that red is red and blue is blue and if you want either red or blue, don't mix them. There is a lot of promiscuous mixing going on in Rocannon's World. We have NAFAL and FTL spaceships, we also have Brisingamen's necklace, windsteeds and some imbecilic angels. We have an extremely useful garment called an impermasuit, resistant to "foreign elements, extreme temperatures, radioactivity, shocks and blows of moderate velocity and weight such as swordstrokes or bullets," and inside which the wearer would die of suffocation within five minutes. The impermasuit is a good example of where fantasy and science fiction don't shade gracefully into one another. A symbol from collective fantasy—the Cloak of Protection (invisibility, etc.)—is decked out with some pseudo-scientific verbiage and a bit of vivid description, and passed off as a marvel of Future Technology. This can be done triumphantly if the symbol goes deep enough (Wells's Time Machine), but if it's merely decorative or convenient, it's cheating. It degrades both symbol and science; it confuses possibility with probability, and ends up with neither. The impermasuit is a lost item of engineering, which you won't find in any of my books written after Rocannon's World. Maybe it got taken up by the people who ride in the Chariots of the Gods. This sort of thing is beginner's rashness, the glorious freedom of ignorance. It's, my world, I can do anything! Only, of course, you can't. Exactly as each word of a sentence limits the choice of subsequent words, so that by the end of the sentence you have little or no choice at all, so <…> each word, sentence, paragraph, chapter, character, description, speech, invention and event in a novel determines and limits the rest of the novel…

… хотя я отправила моего главного героя Роканнона в неизвестность незащищённым (ему и гермокостюм не всегда помогает), сама-то я укрылась в самом что ни на есть известном. Например, в использовании скандинавской мифологии. Мне не хватало рождённого опытом мужества, которое призывает: «Ну, смелее вперёд! Сотвори, чёрт побери, свой собственный миф, тем более, что он всё равно окажется одним из древних!» Вместо того, чтобы черпать из собственного подсознания, я заимствовала из легенд. Правда, в данном случае особой разницы не было, поскольку скандинавские мифы я слышала ещё до того, как научилась читать, а после «Детей Одина» читала много-много раз и обе «Эдды», так что эти мифы оказали огромное влияние на формирование и моего сознания, и моего подсознания (именно поэтому я не терплю Вагнера). По правде сказать, я не жалею, что использовала мифы. Им это уж точно не повредило, но всё-таки Один в гермокостюме — порядочная нелепость. Заимствование это кроме того мешало первым пробным попыткам создать собственную мифологию, начавшимся именно с этой книги. Вот почему Роканнон гораздо храбрее меня: он-то знал, что он — не Один, а просто частица меня, и что моя задача — стремиться достичь общей единой почвы мифа, корня, источника, — и обязательно своей собственной дорогой и ничьей другой. Это единственный путь, который туда ведёт. Робость сказалась и на сотворении обитателей моего мира. Эльфы и гномы. Герои и слуги. Патриархальный феодализм. Никогда не существовавший Бронзовый Век мечей и колдовства. Лига Миров. Тогда я ещё не знала, что науки в моей фантастике окажутся преимущественно гуманитарными, <…> что мне придётся искать способы, как использовать всё это, и трудиться в поте лица, так как тогда этим почти никто не занимался. Я просто схватилась за то, что подвернулось под руку — за транссветовые звездолёты и Бронзовый Век — и использовала их, особо не задумываясь, потратив всю свою изобретательность на чистую фантастику — на Летающих, крылатых коней и каймиров. Мужества это требовало меньше и какое дарило упоение! Теперь я почти утеряла способность его испытывать. Но утраты в пути неизбежны.

… though I sent my protagonist Rocannon unprotected (he does finally lose his impermasuit) into the unknown, I was inclined to take refuge myself in the very-well-known-indeed. My use of fragments of the Norse mythology, for instance: I lacked the courage of experience, which says, Go on, make up your own damn myth, it'll turn out to be one of the Old Ones anyhow. Instead of drawing on my own unconscious, I borrowed from legend. It didn't make very much difference in this case, because I had heard Norse myths before I could read, and read The Children of Odin and later the Eddas many, many times, so that that mythos was a shaping influence on both my conscious and unconscious mind (which is why I hate Wagner). I'm not really sorry I borrowed from the Norse; it certainly did them no harm; but still, Odin in an impermasuit—it's a bit silly. The borrowing interfered, too, with the tentative exploration of my own personal mythology, which this book inaugurated. That is why Rocannon was so much braver than I was. He knew jolly well he wasn't Odin, but simply a piece of me, and that my job was to go toward the shared, collective ground of myth, the root, the source—by nobody's road but my own. It's the only way anybody gets there. Timidity, again, in the peopling of my world. Elves and dwarves. Heroes and servants. Male-dominated feudalism. The never-never-Bronze Age of sword and sorcery. A League of Worlds. I didn't know yet that the science in my fiction was mostly going to be social science, <…> and that I had to figure out how to use all that, and work hard at it too, because nobody else had yet done much along those lines. I just took what came to hand, the FTL drive and the Bronze Age, and used them without much thinking about it, saying the courage of real invention for pure fantasies—the Winged Ones, the wind— steeds, the Kiemhrir. A lesser courage, but a delight; one I have pretty much lost. You can't take everything with you, as you go on.

	Мне нравится эта книга. Перефразируя Бильбо, больше половины её мне нравится вдвое больше, чем она того заслуживает.
	I like this book. Like Bilbo, I like rather more than half of it nearly twice as much as it deserves.

О романе

	… улучшенная космическая опера, дающая хорошие яркие впечатления, <…> краткий, бодро написанный, изобретательский и грамотный роман.
	… superior space opera, good vivid fun, <…> short, briskly told, inventive and literate.
	— Роберт Силверберг

	В первом романе [Хейнского] цикла Урсула Ле Гуин ещё отдаёт дань приёмам «космической оперы», подчас жертвуя психологической глубиной за счёт динамики действия…
	— Евгений Брандис, «Миры Урсулы Ле Гуин», 1980

Конечно, здесь больше не от мифов, а от Толкиена. Для Урсулы Ле Гуин это не выглядит странным: она очень эмоционально рассказывает о том потрясении, которое испытала, прочитав «Властелина колец», а её «литературные святцы» выглядят так: Диккенс, Толстой, Толкиен. Поэтому не нужно доискиваться, что послужило моделью для этого гигантского кольца, которым по сути является роман, откуда взялась «плетёная» композиция, вся построенная на повторах и вложенных один в другой циклах. Этот первый роман писательницы оказался столь совершенно построенным, что как-то даже не хочется спрашивать «о чём он?», «зачем всё это?», «какова сверхидея романа?»… Он красив и уже одним этим отвечает на все подобные вопросы.

— Николай Науменко