Перейти к содержанию

О хороших, в сущности, людях

Материал из Викицитатника

«О хороших, в сущности, людях» — юмористический сборник Аркадия Аверченко 1914 года большей частью из прошлогодних рассказов.

Цитаты

[править]
  •  

— Лет двенадцать не была я в этом милом городишке. <…>
— Если соберётесь ехать, возьмите и меня. И я вспомню с вами ваше детство.
И, как солидная казенная бумага скрепляется печатью, — так и поклонник подкрепил свой совет поцелуем в плечо. <…>
— О, солнце моё! И я с вами!!
И впервые, вероятно, за всё время существования солнечной системы, с солнцем было поступлено так фамильярно: солнце было поцеловано в сгиб руки, у локтя.

  — «Актриса»
  •  

— Они были хорошие люди. И крыльцо таким же осталось!.. Я помню, мы однажды свалились с него вместе с Ташей, и я ударилась виском о такую металлическую штуку, которой с подошв грязь счищают. Видите — вот эта штука до сих пор… И даже грязь на ней засохшая… Милая грязь!

  — там же
  •  

Голова — шишом, покрытая очень редкими толстыми волосами, похожими на пеньки срубленного, но не выкорчеванного леса.

  — «Бельмесов»
  •  

— Да у нас в России есть такие капиталы, обретаются такие богачи, которые Франции и не снились. Только потому, что мы скромнее, никуда не лезем, ничего не кричим — о нас и не знают. А во Франции этот Ротшильд, что ли, всё время на том и стоить, чтоб какую-нибудь штуку позаковыристее выкинуть. Купить тысячу каких нибудь там белых собак, напишет краской на брюхе у каждой «Вив ля Франс!» да и выпустить на улицу. А парижане и рады. Или яхту купить, приделает к ней колёса, да по Нотр-Даму и катается с неграми. Этак, конечно, всякий обратит внимание… А у нас народ тихий, без выдумки, без скандалу.

  — там же
  •  

— Предыдущий оратор — глуп, но какой-то нерв уловил. Ты мне начинаешь нравиться, предыдущий оратор! «Всё, говорит, в Новом году должно быть новое…» И верно!
У вас, например, — как вас там, Агния Львовна, что ли?… есть дети. Так? Что же это за дети? Это старые дети… Верно я говорю? К чёрту же их! В воду надо, в мешок, как котят. Надо новых. (Саня, не надо смеяться; надо плакать. Слёзы очищают. Эх, господа!) <…>
Всё, всё, всё, всё, должно быть новое. Предыдущий оратор, может быть, не вылезал из приюта для безнадёжных идиотов, но, господа! Ведь и устами паралитиков иногда глаголет истина… <…>
Марья Кондратьевна! Я уже давно замечаю, что у вас, не при муже будь сказано, — один и тот же возлюбленный. Второй год… Боже, Боже! Переменить! Пардон, пардон… Я ведь себя не предлагаю! я говорю лишь ака… академически. Представьте себе: у одного англичанина была собака, пудель… Впрочем, к чёрту собаку… Чего она тут путается? (Саша, прогони).

  — «Новогодний тост», декабрь 1913
  •  

Примета такая есть. Пропажа котиковой шапки — в доме радость.
Он даже не спросил: в чьём доме радость — в его или воровском. Просиял. <…>
Я натянул с его помощью пальто, а когда он снял с вешалки своё, я сказал:
— Ты прости, но я тебе тем же услужить не могу.
— Почему?
— Такая примета есть: если гость хозяину пальто подаёт — в доме умереть должны.
Стряпухин отскочил от меня и наскоро натянул в углу сам на себя пальто.
<…> он задумчиво сказал:
— <…> На днях я узнал удивительную штуку, которая приносит счастье и застраховывает от всяких неудач. <…> Слоны. Одиннадцать слонов. Нужно купить одиннадцать штук от самого большого до самого маленького и держать их в доме. Поразительная примета.
— Что ж ты, уже купил их?
— Девять штук. Двух ещё нет. Самых больших. Да они дорогие, большие-то. Рублей по тридцати… Кстати, ты не можешь одолжить мне пятьдесят рублей? Я бы завтра комплект уже имел.
— Что ты! Разве можно одалживать деньги в пятницу?! Есть такая приме…
— Да сегодня разве пятница? Нынче ведь четверг, — возразил он. <…>
— Я знаю, что четверг. Но ведь четверг — это у нас?
— Ну да.
— А в Индии-то что теперь? Пятница!
— Пятница, — машинально подтвердил он, приоткрыв от недоумения рот.
— Ну вот. А слоны-то ведь индийские?
— Какие слоны?
— Да которых ты собираешься покупать!

  — «Одиннадцать слонов»
  •  

— Дай конфету, Милка, а то на стол плюну.
— Пошёл, пошёл! Я маме скажу.
— Дай конфету, а то плюну.
— Ну, и плюй. Не дам.
Егорка исполняет свою угрозу и равнодушно отходить к печке. Милочка стирает передничком с колбасы плевок и снова аккуратно укладывает ее на тарелку. В глазах её долготерпение и кротость.
Боже, сколько в доме враждебных элементов… Так и приходится жить — при помощи ласки, подкупа и унижения.

  — «Рождественский день у Киндяковых»
  •  

— … [вы] написали: «Никакая „голова“, кроме, может быть, вашей, — не рифмуется со словом „солома“». Это у меня стихи такие были:
Повсюду лишь пустырь один,
Куда ни взглянет голова…
И преждевременных седин
Повсюду веется солома.

  — «Секретарь из почтового ящика»
  •  

— … по статистике на каждую душу человека народонаселения приходится в год выпить полтора ведра <водки>. Понял? Значить, обязан ты выпить свою долю или нет?

  — «Сила красноречия»
  •  

— Знаете, как бы я нарисовал картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена… Люди с безумно выкатившимися глазами, напряжёнными мускулами рук и спины хотят остановить ее наступательное движение, бьются у нижнего края ее, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы — одного за другим…

  — «Смерть африканского охотника»
  •  

Дух меценатства свил себе в отце прочное гнездо.

  — там же
  •  

Солнце ещё не припекало. Только грело. Его лучи ещё не ласкали жгучими ласками, подобно жадным рукам любовницы; скорее, нежная материнская ласка чувствовалась в тёплых касаниях нагретого воздуха.

  — «Телеграфист Надькин»
  •  

… в сапогах подмётки отваливались у носка, как челюсти старых развратников

  — там же
  •  

Грязная, форменная тужурка, обтрепанные, с громадными вздутиями на тощих коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырыком — всё это, как пожар — Москве, служило украшением Надькину.

  — там же
  •  

«Два крестьянина вышли одновременно из пункта А в пункт Б <…>».
Бедный Панталыкин Семён! Ему дали отвлечённую математическую задачу в то время, как он сам, целиком, весь, с головой и ногами, жил только в конкретных образах, не постигая своим майн-ридовским умом ничего абстрактного.
Первым долгом ему пришла в голову мысль:
— Что это за крестьяне такие: «первый» и «второй»? Эта сухая номенклатура ничего не говорит ни его уму, ни его сердцу. Неужели нельзя было назвать крестьян простыми человеческими именами?
Конечно, Иваном или Василием их можно и не называть (инстинктивно он чувствовал прозаичность, будничность этих имён), но почему бы их не окрестить — одного Вильямом, другого Рудольфом.
И сразу же, как только Панталыкин перекрестить «первого» и «второго» в Рудольфа и Вильяма, оба сделались ему понятными и близкими. Он уже видел умственным взором белую полоску от шляпы, выделявшуюся на лбу Вильяма, лицо которого загорело от жгучих лучей солнца… А Рудольф представлялся ему широкоплечим мужественным человеком, одетым в синие парусиновые штаны и кожаную куртку из меха речного бобра. <…>
Панталыкину пришёл на ум такой вопрос:
— Знакомы ли они друг с другом, эти два мужественных пешехода? Вероятно, знакомы, если попали в одну и ту же задачу… Но если знакомы — почему они не сговорились идти вместе?

  — «Экзаменационная задача»
  •  

— Привлекают к ответственности за то, что я перепечатал заметку о полицеймейстере, избившем еврея.
— Он что же?… Не бил его, что ли?
— Он-то бил. А только говорят, что этого нельзя было разглашать в печати. Он бил его, так сказать, доверительно, не для печати.

  — «Я — как адвокат»
  •  

— Господа судьи! Позвольте мне сказать несколько слов в защиту моего адвоката. Вот перед вами сидит это молодое существо, только что сошедшее с университетской скамьи. Что оно видело, чему его там учили? Знает оно несколько юридических оборотов, пару другую цитат, и с этим крохотным микроскопическим багажом, который поместился бы в узелке, завязанном в углу носового платка, — вышло оно на широкий жизненный путь.

  — там же

Дебютанты

[править]
  •  

Неприспособленных к жизни людей на свет гораздо больше, чем думают. Это всё происходить от того, что жизнь усложнилась <…>.
Раньше-то хорошо было: хочется тебе есть — подстерёг медведя или мамонта, треснул камнем по черепу — и сыт; обидел тебя сосед — подстерёг соседа, треснул камнем по черепу — и восстановлен в юридических правах; захотел жениться — схватил суженую за волосы, треснул кулаком по черепу — и в лес!

  •  

От рождения и до смерти священник, доктор и околоточный царили над жизнью и смертью человека. Но кого, в каких случаях и в каких комбинациях надлежало призывать на помощь — бедный Ландышев не знал…

  •  

Швейцар Чебурахов сначала держался за столом так, как будто щедрая прачка накрахмалила его с ног до головы. Садясь за стол, с трудом сломал застывшее туловище и, повернувшись на стул, заговорил бездушным деревянным голосом, который является только в моменты величайшего внутреннего напряжения воли…
Однако радушие супругов согнало с него весь крахмал, и он постепенно обмяк и обвис от усов до конца неуклюжих ног.

О шпаргалке (1910)

[править]
  •  

папирус и выделанная кожа убитых животных — стоили очень дорого. Поэтому шпаргалки писались древними учениками на неуклюжих, тяжёлых навощённых кирпичах, которые не могли быть спрятаны в карманы или за пазуху. Ученики, пользовавшиеся на экзаменах такими шпаргалками, часто попадались, подвергались взысканиям и иногда даже, как неспособные быть гражданами в будущем, — сбрасывались с утёса в бушующее море (Спарта).[1]
Со времени изобретения бумаги шпаргалка стала популяризироваться, развиваться и уже, в ближайшие к нам века, завоевала себе в науке выдающееся положение. Но дети, пользовавшиеся шпаргалкой, как и в древности, подвергались всяческим наказаниям и гонениям и даже вызвали знаменитый по своей жестокости закон Мальтуса.
Наука <…> шла напролом быстрыми шагами, толкая впереди себя юркую, удобную, портативную шпаргалку. Некоторые защитники шпаргалки, как научного пособия, — утверждают даже, что не наука толкала вперёд шпаргалку, а эта последняя тащила на буксире науку.

  •  

Этот способ сдачи экзаменов имеет то неудобство, что лишает экзаменующегося возможности приветствовать товарищей дружеским пожатием, вытереть пот со лба или вступить со сверстниками в оживленную драку. Мы знали мальчугана, которого товарищи однажды перед экзаменом били и оскорбляли, как хотели, а он отвечал на всё это кроткой снисходительной улыбкой… <…>
Этот мальчик выдержал экзамен блестяще, но когда потом пошёл стирать свои записи на руках — с помощью лиц и затылков утренних обидчиков, то так увлёкся этим, что был замечен попечителем округа и оставлен на второй год. <…>
Недавно, сидя у костра, мы слышали от старых учеников такую поэтическую легенду о шпаргалке… Несколько учеников в ночь перед экзаменом пробрались к спящему крепким сном учителю и исписали всё его лицо несмывающимися чернилами. Это была первая шпаргалка в неприятельском лагере.
И когда на другое утро он спрашивал экзаменующихся, они прямо, честно и внимательно глядели ему в лицо и отвечали без запинки. — Шпаргалка телесная

  •  

Мы знали двух мальчиков — одного чрезвычайно прилежного, а другого — шалопая, ленивого, как тропический индеец.
Они готовились к экзаменам. <…>
Прилежный ученик вынул как раз тот билет, до которого не успел дойти, а лентяй превосходно ответил тот единственный кусочек, который значился на его билете и который он успел прочесть по дороге на экзамены.
Прилежный мальчик после этого случая забросил все свои тетради, изорвал книги и, переселившись на Камчатку, сделался грозой и несчастьем всех других детей: он бил их и увечил так, что потом кончил свои дни в колонии малолетних преступников, где дожил до глубокой старости.

  •  

… автор — ярый противник экзаменов. Да и автор уверен, что в данной статье он приковывал внимание юной аудитории лишь до тех пор, пока говорил с ней серьёзным, деловым понятным ей языком — без всякого ломанья.
А пустые советы слушаться доброго начальства и вести себя паиньками — пусть дают другие, которые любят бедных детей меньше, чем автор…

Примечания

[править]