Политика против литературы: анализ «Путешествий Гулливера»

«Политика против литературы: анализ „Путешествий Гулливера“» (англ. Politics vs. Literature: an examination of «Gulliver's Travels») — эссе Джорджа Оруэлла 1946 года.

Цитаты

	… Гулливер требуется Свифту лишь для создания контрастных ситуаций.
	… Gulliver is there chiefly to provide a contrast.

	Сам факт, что Свифту так легко прощали — прощали даже самые благочестивые верующие — конщунственные выходки в его «Сказке бочки», убедительно демонстрирует слабосилие религиозных чувств по сравнению с политическими.
	The ease with which Swift has been forgiven — and forgiven, sometimes, by devout believers — for the blasphemies of A Tale of a Tub demonstrates clearly enough the feebleness of religious sentiments as compared with political ones.

	Нет ли чего-то знакомого во фразе «… никогда не мог найти ничего общего между математикой и политикой»? Звучит она вполне в духе высказываний популярных апологетов католицизма, которых как будто бы удивляет, если учёный выражает своё мнение по таким вопросам, как существование бога или бессмертие души.
	Is there not something familiar in that phrase ‘I could never discover the least analogy between the two sciences’? It has precisely the note of the popular Catholic apologists who profess to be astonished when a scientist utters an opinion on such questions as the existence of God or the immortality of the soul.

	Физическая деградация населения, которую, как утверждает Свифт, он наблюдал повсюду, могла быть в то время реальным фактом. Одной из причин её он считает сифилис, который был тогда в Европе новым явлением и, возможно, носил более жестокие и опасные формы, чем теперь. Новинкой в семнадцатом веке были также спиртные напитки, и это обстоятельство могло вызвать резкое усиление пьянства.
	The physical decadence which Swift claims to have observed may have been a reality at that date. He attributes it to syphilis, which was a new disease in Europe and may have been more virulent than it is now. Distilled liquors, also, were a novelty in the seventeenth century and must have led at first to a great increase in drunkenness.

Величайшим его вкладом в политическую мысль — в узком смысле этого понятия — надо считать гневный сарказм, который он обрушивает, особенно в Третьей части, на тоталитарное, выражаясь по-современному, общество. С необыкновенной провидческой ясностью видит он кишащее шпионами «полицейское государство» с его бесконечной охотой на еретиков и судами над «изменниками родины», рассчитанными на то, чтобы нейтрализовать народное недовольство, обращая его в военную истерию. При этом стоит вспомнить, что Свифту удалось развернуть картину целого по незначительным деталям, так как маломощные правительства в его эпоху не давали возможности полностью подтвердить то, что было создано его воображением.

Swift's greatest contribution to political thought in the narrower sense of the words, is his attack, especially in Part III, on what would now be called totalitarianism. He has an extraordinarily clear prevision of the spy-haunted ‘police State’, with its endless heresy-hunts and treason trials, all really designed to neutralize popular discontent by changing it into war hysteria. And one must remember that Swift is here inferring the whole from a quite small part, for the feeble governments of his own day did not give him illustrations ready-made.

… тенденция к тоталитаризму, заключенная в анархистской или пацифистской концепции общества. В обществе, где нет закона и — теоретически — принуждения, общественное мнение является единственным арбитром, определяющим нормы поведения отдельной личности. Но это общественное мнение в силу огромной тяги стадных животных к единообразию отличается ещё меньшей терпимостью, чем любая система, основанная на законах. Когда человеческое сообщество управляется определёнными «заповедями», которые нельзя «преступить», тот или иной индивид имеет возможность проявлять некоторую эксцентричность в своём поведении. Но когда это сообщество управляется — теоретически — лишь «любовью» или «разумом», личность испытывает постоянное давление, вынуждающее её и думать и поступать, как все, без всяких отклонений.

… the totalitarian tendency which is explicit in the anarchist or pacifist vision of Society. In a Society in which there is no law, and in theory no compulsion, the only arbiter of behaviour is public opinion. But public opinion, because of the tremendous urge to conformity in gregarious animals, is less tolerant than any system of law. When human beings are governed by ‘thou shalt not’, the individual can practise a certain amount of eccentricity: when they are supposedly governed by ‘love’ or ‘reason’, he is under continuous pressure to make him behave and think in exactly the same way as everyone else.

У Свифта есть много общего — мне кажется больше, чем было до сих пор замечено, — с Толстым, ещё одним мыслителем, не верящим в возможность земного счастья. Обоим был присущ анархический взгляд на общество, за которым скрывался авторитарный склад ума, оба враждебно относились к науке и нетерпимо — к попыткам оспорить их мнения, оба не способны были придавать значение чему-либо, их лично не интересующему; наконец, и у того и у другого был какой-то ужас перед реальным течением жизни, хотя Толстой пришел к этому позже и по другим причинам. Обоих мучили вопросы пола, но также по разным причинам, общим было лишь искреннее отвращение к сексу — с изрядной примесью болезненного влечения к нему. Толстой был раскаявшимся распутником, который проповедовал воздержание, но до глубокой старости не следовал собственной проповеди. Свифт, по всей вероятности, был импотентом и всегда испытывал какое-то гиперболическое омерзение к человеческим нечистотам, а думал на эту тему непрестанно, о чём свидетельствуют его произведения. Люди такого типа вряд ли способны оценить даже ту мизерную долю счастья, что достаётся большинству человеческих существ, и — по вполне понятным мотивам — не склонны считать возможными и значительные улучшения в жизни земной. И нелюбопытство их, и нетерпимость — из одного и того же источника.

Swift has much in common — more, I believe, than has been noticed — with Tolstoy, another disbeliever in the possibility of happiness. In both men you have the same anarchistic outlook covering an authoritarian cast of mind; in both a similar hostility to Science, the same impatience with opponents, the same inability to see the importance of any question not interesting to themselves; and in both cases a sort of horror of the actual process of life, though in Tolstoy's case it was arrived at later and in a different way. The sexual unhappiness of the two men was not of the same kind, but there was this in common, that in both of them a sincere loathing was mixed up with a morbid fascination. Tolstoy was a reformed rake who ended by preaching complete celibacy, while continuing to practise the opposite into extreme old age. Swift was presumably impotent, and had an exaggerated horror of human dung: he also thought about it incessantly, as is evident throughout his works. Such people are not likely to enjoy even the small amount of happiness that falls to most human beings, and, from obvious motives, are not likely to admit that earthly life is capable of much improvement. Their incuriosity, and hence their intolerance, spring from the same root.

Поколение за поколением гуигнгнмы, эти лишённые своей истории существа, ведут осмотрительный и расчётливый образ жизни, поддерживая один и тот же объем населения, не ведая страстей, не зная болезней, с полным безразличием встречая смерть, воспитывая в таком же духе свою молодёжь, — и во имя чего? Во имя того, чтобы процесс этот продолжался до бесконечности. У них начисто отсутствуют представления о ценности нашего сегодняшнего бытия на этой земле, либо о том, что можно изменить жизнь и придать ей большую ценность, либо — что надо пожертвовать жизнью ради грядущего блага. Свифт органически не мог сотворить иную утопию, чем унылый мир гуигнгнмов, раз он не верил в загробную жизнь и не был способен извлекать удовольствие из нормальных человеческих отношений определённого рода. Однако унылый этот мир сочинён автором не потому, что кажется ему столь уж привлекательным сам по себе, — он должен служить оправданием для новых выпадов против рода человеческого.

The Houyhnhnms, creatures without a history, continue for generation after generation to live prudently, maintaining their population at exactly the same level, avoiding all passion, suffering from no diseases, meeting death indifferently, training up their young in the same principles — and all for what? In order that the same process may continue indefinitely. The notions that life here and now is worth living, or that it could be made worth living, or that it must be sacrificed for some future good, are all absent. The dreary world of the Houyhnhnms was about as good a Utopia as Swift could construct, granting that he neither believed in a ‘next world’ nor could get any pleasure out of certain normal activities. But it is not really set up as something desirable in itself, but as the justification for another attack on humanity.

	Если бы мне пришлось составить список из шести книг, которые надо спасти от гибели, «Путешествия Гулливера», несомненно, оказались бы в этом списке.
	If I had to make a list of six books which were to be preserved when all others were destroyed, I would certainly put Gulliver's Travels among them.

	Долговечность «Путешествий Гулливера» доказывает, что мировоззрение, подкрепленное силой убежденности, даже если оно на грани безумия, способно породить великое произведение искусства. — конец
	The durability of Gulliver's Travels goes to show that, if the force of belief is behind it, a world-view which only just passes the test of sanity is sufficient to produce a great work of art.

Перевод

И. М. Левидова, 1989 (… Взгляд на «Путешествия Гулливера»)