Предисловие Эрнеста Хемингуэя к антологии «Люди на войне»

Эрнест Хемингуэй написал предисловие к антологии военной прозы «Люди на войне» (Men At War), вышедшей в октябре 1942 года. В переиздании 1955 года было сокращено.

Цитаты

	Самые гнусные генералы, которых только можно вырастить за тысячу лет путём специального отбора, всё равно не сумеют устроить бойню хуже, чем Пашендаэль или Галлиполи.
	The worst generals it would be possible to develop by a process of reverse selection of brains carried on over a period of a thousand years could never make a worse mess than Passchendaele and Gallipoli.

Мы должны победить. Любой ценой и как можно быстрее. Мы должны победить, не забывая ни на минуту, ради чего мы сражаемся, чтобы, воюя против фашизма, не скатиться к приятию его идей и идеалов. Немало лет многие американцы расхваливали Муссолини за то, что он заставил итальянские поезда ходить по расписанию. Им ни разу не пришло в голову, что регулярное железнодорожное сообщение в Америке удалось наладить без фашизма.

We must win it. We must win it at all costs and as soon as possible. We must win it never forgetting what we are fighting for, in order that while we are fighting Fascism we do not slip into the ideas and ideals of Fascism. For many years you heard American people speak who admired Mussolini because he made the trains run on time in Italy. It never seemed to occur to them that we made the trains run on time in America without Fascism.

… французы вовсе отказывались учиться из-за иллюзии, будто они выиграли прошлую войну, меж тем как на самом деле они были в моральном отношении разбиты весной 1917 года и не сумели оправиться от этого поражения. <…> В Испании я провёл немало времени вместе с французскими наблюдателями; немцы отрабатывали там своё наземное оружие, самолёты и тактические установки. <…> Тем не менее отчёты французских наблюдателей не возымели ни малейшего результата… — удалено в 1955

… the French refused to learn anything ever because of their illusion that they had won the last war when, in fact, they were completely morally defeated by the Spring of 1917 and never recovered from it. <…> I spent much time with French military observers in Spain where the Germans were trying out weapons, planes and tactics. <…> Yet the reports of these French observers went absolutely unheaded…

	Мы способны вести тотальную войну, не превращаясь в тоталитаристов, если только не станем упорствовать в своих ошибках и замалчивать их — ошибках <…> в военной и политической областях;..
	We can fight a total war without becoming totalitarians if we do not stand on our mistakes to try and cover them; our military; our political <…> mistakes;..

За полных четыре года, что тянулась прошлая война, о ней не появилось ни одной хорошей книги. Настоящая литература о войне дошла до нас только в стихах. Первое тому объяснение, что поэтов арестовывают не столь поспешно, как прозаиков, пишущих критически, ибо если они — хорошие прозаики, то гневный смысл их книг чересчур ясен. Прошлая война, в 1915, 1916, 1917 годах, была величайшей, безжалостнейшей и бездарнейшей бойней в истории. И если кто-то скажет о ней иначе, он просто лгун. Писатели занимались тогда либо пропагандой, либо молчали, либо шли воевать. Из тех, кто попал на фронт, многие погибли, и нам уже не узнать, какие замечательные писатели могли из них получиться после войны. Только в дни мира стали выходить хорошие и правдивые книги о войне. Почти все они созданы писателями, которые до того ничего не успели написать или опубликовать. Авторы, создавшие себе имя в предвоенную пору, едва ли не все продали своё перо пропаганде, а по окончании военных действий почти никто из них не сумел стать честным вновь. <…> Работа писателя — говорить правду. <…> Если во время войны условия таковы, что писатель не в состоянии печатать правду из опасения повредить собственной стране, ему следует писать, но не печататься. Если ему не на что жить, пусть зарабатывает чем-то ещё, помимо литературы. Но если он хоть раз — по каким угодно патриотическим причинам — напишет что-то, внутренне сознавая свою лживость, тогда ему конец. После войны люди не захотят его читать, поскольку он, чей долг говорить правду, солгал им. Да и внутреннего равновесия ему не восстановить, потому что он нарушил высочайшее своё обязательство. <…> Единственная толковая книга о прошлой войне — «Огонь» Анри Барбюса. <…> Его книга была протестом, <…> он ненавидел [войну]. Но если перечитать эту книгу, стараясь уловить в ней нечто вечное, увидеть в ней некий образец, «Огонь» не выдерживает испытания. Самое главное в этой книге — мужество её автора, проявленное в то время, когда она была написана. Однако после него многие писали ещё лучше и правдивей. Писатели научились говорить правду без воплей.

In the last war there was no really good true war book during the entire four years of the war. The only true writing that came through during the war was in poetry. One reason for this is that poets are not arrested as quickly as prose writers would be if they wrote critically since the latter’s meaning, if they are good writers, is too uncomfortably clear. The last war, during the years 1915, 1916, 1917, was the most colossal, murderous, mismanaged butchery that has ever taken place on earth. Any writer who said otherwise lied. So the writers either wrote propaganda, shut up, or fought. Of those who fought many died and we shall never know who were the fine writers who would have come out of the war who died in it instead. But after the war the good and true books finally started to come out. They were mostly all by writers who had never written or published anything before the war. The writers who were established before the war had nearly all sold out to write propaganda during it and most of them never recovered their honesty afterwards. <…> A writer’s job is to tell the truth. <…> If, during a war, conditions are such that a writer cannot publish the truth because its publication would do harm to the State he should write and not publish. If he cannot make a living without publishing he can work at something else. But if he ever writes something which he knows in his inner self is not true, for no matter what patriotic motives, then he is finished. After the war the people will have none of him because he, whose obligation is to tell them truth, has lied to them. And he will never be at peace with himself because he has deserted his one complete obligation. <…> The only good war book to come out during the last war was ‘Under Fire’ by Henri Barbusse. <…> His whole book was a protest, <…> he hated it. But when you came to read it over to try to take something permanent and representative from it the book did not stand up. Its greatest quality was his courage in writing it when he did. But the writers who came after him wrote better and truer than he did. They had learned to tell the truth without screaming.

Есть много книг, <…> которые звучат так же захватывающе, как хорошая новая пьеса, в момент публикации, а через несколько лет они так же мертвы, как декорации от той пьесы, попавшиеся вам на театральном складе. <…> Мне кажется, это объясняется наравне с иными причинами ещё и тем, что авторы неуместно используют сленг. <…> сленг умирает в языке по крайней мере каждые три года, он портит написанное и произведение гибнет вместе со смертью очередного жаргона…

There are books <…> which are as exciting as a fine new play when they come out and, when you return to them after years, are as dead as the scenery of that play if you should happen on it in a storage house. <…> I think it is probably due, as much as anything, to the improper use of slang due to a defective ear. <…> slang being a language which becomes a dead language at least every three years, makes a defect in writing which causes it to die as fast as the slang expressions die.

О нашей Гражданской войне ничего стоящего не было написано, если не считать забытую вещь Де Фореста «Мисс Равенел уходит к северянам», до тех пор, пока Стивен Крейн не выпустил «Алый знак доблести». <…> Крейн написал книгу прежде, чем увидел какую бы то ни было войну. Но он прочёл все воспоминания современников тех событий, прослушал множество историй от старых солдат (а они тогда были не так уж и стары), но главное — он внимательно изучил великолепные фотографии Мэтью Брэйди. Создавая на основе этих материалов свою книгу, он описал представление взрослых мальчишек о войне, которое ближе к истинной войне, чем всё, что пришлось увидеть позднее на полях сражений самому автору. Это одна из лучших книг в нашей литературе, <…> по цельности она не уступает великим поэмам.

There was no real literature of our Civil War, excepting the forgotten ‘Miss Ravenall’s Conversion’ by J. W. De Forest, until Stephen Crane wrote ‘The Red Badge of Courage.’ <…> Crane wrote it before he had ever seen any war. But he had read the contemporary accounts, had heard the old soldiers, they were not so old then, talk, and above all he had seen Matthew Brady’s wonderful photographs. Creating his story out of this material he wrote that great boy’s dream of war that was to be truer to how war is than any war the boy who wrote it would ever live to see. It is one of the finest books of our literature, <…> it is all as much of one piece as a great poem is.

Я люблю «Войну и мир», люблю за изумительные, проникновенные и правдивые описания войны и людей, но я никогда не преклонялся перед философией великого графа. И мне жаль, что возле него не нашлось никого, кто, пользуясь его доверием и с его разрешения, устранил бы самые неудачные и тяжёлые примеры его философских размышлений, оставив ему только путь подлинного художника. Толстой мог придумывать по глубине проникновения и правдивости несравненные вещи. Но его громоздкая мессианская философия была ничуть не лучше, чем откровения любого евангелистского профессора истории, и у Толстого я научился не доверять своей собственной Философии с большой буквы и старался писать так достоверно, прямо, объективно и скромно, насколько это в моих силах.

I love ‘War and Peace’ for the wonderful, penetrating and true descriptions of war and of people but I have never believed in the great Count’s thinking. I wish there could have been someone in his confidence with authority to remove his heaviest and worst thinking and keep him simply inventing truly. He could invent more with more insight and truth than anyone who ever lived. But his ponderous and Messianic thinking was no better than many another evangelical professor of history and I learned from him to distrust my own Thinking with a capital T and to try to write as truly, as straightly, as objectively and as humbly as possible.

Лучший рассказ о том, как ведут себя люди в моменты всемирных потрясений, принадлежит Стендалю: портрет юного Фабрицио в битве при Ватерлоо. <…> Однажды прочитав это описание, вы словно сами побываете при Ватерлоо, и никто уже не в силах отнять у вас этот опыт. <…> Стендаль показал нам малую часть войны так близко и с такой ясностью, с какой это не удавалось раньше никому. У него дано классическое описание побеждённой армии, и рядом с этим все нагромождение деталей в «Разгроме» Золя представляется мёртвым и неубедительным, как гравюра на стали. Стендаль служил в наполеоновской армии и повидал несколько величайших битв в истории. Однако о войне он написал только один длинный эпизод в «Le Chartreuse de Parme»…

The best account of actual human beings behaving during a world shaking event is Stendhal’s picture of young Fabrizio at the battle of Waterloo. <…> Once you have read it you will have been at the battle of Waterloo and nothing can ever take that experience from you. <…> You will have seen a small piece of war as closely and as clearly with Stendhal as any man has ever written of it. It is the classic account of a routed army and beside it all of Zola’s piled on detail in his ‘Debacle’ is as dead and unconvincing as a steel engraving. Stendhal served with Napoleon and saw some of the greatest battles of the world. But all he ever wrote about war is the one long passage from ‘Le Chartreuse de Parme’…

Когда эта война будет выиграна, Германия должна быть уничтожена так эффективно, чтобы нам не пришлось снова сражаться с ней в течение ста лет или, если это будет сделано достаточно хорошо, никогда. Вероятно, этого можно добиться только стерилизацией. Этот акт может быть осуществлён с помощью операции, немного более болезненной, чем вакцинация, и которую столь же легко сделать обязательной. Все члены организаций нацистской партии должны подвергнуться этому, если мы хотим когда-либо добиться мира, который должен быть чем-то большим, чем передышкой между войнами. — удалено в 1955

When this war is won, Germany should be so effectively destroyed that we should not have to fight her again for a hundred years, or, if it is done well enough, forever. This can probably only be done by sterilization. This act can be accomplished by an operation little more painful than vaccination and as easily made compulsory. All members of Nazi party organizations should be submitted to it if we are ever to have a peace that is to be anything more than a breathing space between wars.

Несмотря на любую цензуру, народ в конце концов всегда узнаёт правду, потому что много народу было на войне. <…> Правительство, которое желает сохранить доверие народа после войны или на последних её этапах, должно доверять народу и сообщать ему всё, что допустимо — плохие вести и хорошие, — без риска помочь врагу. Скрывая ошибки, чтобы прикрыть людей, совершивших эти ошибки, правительство добьётся того, что потеряет доверие народа…

In spite of all censorship that can be imposed, the people always finally know in the end because enough of them have been there. <…> A government which wants to keep the confidence of its people after the war, or during the last stages of it, should take the people into its confidence and tell them everything that they can know, bad as well as good, so long as their knowing of it does not help the enemy. Covering up errors to save the men who make them can only lead to a lack of confidence…

Перевод

Б. Т. Грибанов (с некоторыми дополнениями) // Эрнест Хемингуэй. Старый газетчик пишет. — М.: Прогресс, 1983. — С. 158-164.