Разбор поэмы «Полтава» (Булгарин)

«Разбор поэмы «Полтава», соч. Александра Сергеевича Пушкина» — статья 1829 года, подписанная ***, по всей вероятности, Фаддея Булгарина.

Цитаты

Этот род поэм наконец наскучил. В школах проповедовали о классицизме, ученики выучивали наизусть стихи и правила, — но умы дремали. Единообразная отчётливость в делах и происшествиях, описываемых в поэмах, утомительные битвы, сумасбродная любовь, олицетворённые страсти, заводящие сердце человеческое, как часы, в условленное время, когда должно герою действовать, волшебство или сила свыше, которые появляются всегда, когда автору нужно выпутаться из какого-нибудь хитросплетённого обстоятельства, — все эти пружины слишком ослабли от излишнего употребления, и множество поэм находило весьма мало читателей. Не менее утомительными сделались эти вечные приступы к песням, эпизоды, подробные описания местоположений, родословные героев и эти вечные восклицания: пою! или призвания музы. Одним словом, люди требовали от поэм чего-то другого; чувствовали, что может быть что-нибудь лучше, сильнее, занимательнее, — и ожидали. Явился гений — и сотворил новый род, или, лучше сказать, воспользовался всеми начинаниями и всеми созрелыми материями для сооружения нового рода. Байрон, чувствуя потребность своего века, заговорил языком, близким к сердцу сынов девятнадцатого столетия, и представил образцы и характеры, которых жаждала душа, принимавшая участие в ужасных переворотах, потрясших человечество в последние времена. Байрон сделался представителем духа нашего времени. Постигая совершенно потребности своих современников, он создал новый язык для выражения новых форм. Методическое, подробное описание, все предварительности, объяснения, введения, изыскания ab ovo отброшены Байроном. Он стал рассказывать с средины происшествия или с конца, не заботясь вовсе о спаянии частей. Поэмы его созданы из отрывков, блистательных выдержек из жизни человеческой. Байроновы поэмы не суть огромные картинные галереи или многочисленные книгохранилища, где утомлённый любитель должен скучать и мучиться, рассматривая посредственное и дурное, чтоб найти превосходное. Напротив того, поэмы сего современного гения суть собрание картин, избранных знатоком из творений первоклассных художников всех школ: не книгохранилище для удовлетворения страсти библиомана, но извлечение лучших мест из первоклассных писателей для угождения разборчивому вкусу, обильная пища сердцу и уму. Оттого-то люди образованные, просвещённые, люди с чувством и умом, бросились на поэмы Байрона, как алкающие в Аравийской пустыне к источнику ключевой воды; а педанты ужаснулись новости беспорядка и стали порицать то, чего постигнуть были не в состоянии. <…> У Байрона весьма много подражателей и весьма мало последователей, достойных того, чтоб их сравнивать с учителем. Некоторые из спутников сего светила озарились его светом и проникнулись его теплотою. Но до сих пор в Байроновой планетной системе солнце только одно! <…> [У него] между отрывками нет риторической связи, и они спаиваются узами общей занимательности. <…> Одна из отличительных черт сочинений Байрона есть разнообразие; напротив того, отличительная черта не только его подражателей, но и большей части последователей — единообразие.

Сомневаюсь, чтобы между явными противниками Пушкина были такие, которые бы не сознались, что он гений. <…> Первая его поэма, «Руслан и Людмила» <…> хотя писана в юности автора, когда он не мог глубоко постигать сердца человеческого, но воображение юного поэта дополнило недостатки естественности, и поэма причтена к первоклассным произведениям словесности.

Герои байроновские дышат не воздухом, а пламенем, и душа их, как адамант, несгораема среди пожара страстей; железное сердце неприкосновенно ударам рока. Любовь байроновская — или исступление или разврат; дружба его — роковая клятва самоотвержения или союз расчёта; наслаждение — истребление, гибель, опасности или совершенное бездействие. Одним словом, у Байрона во всём крайности, которые или приводят душу в ужас, или трогают её до глубины, или возбуждают неизъяснимую холодность к человечеству. Ни одной строфы Байрона нельзя прочесть без того, чтоб все способности ума и души не пришли в движение. <…> язык Байрона есть наречие, которому нет названия. Байрон всё изъяснил, всё высказал, всё описал, и те даже из его соотчичей, которым доступен высокий язык поэзии, могут только понимать Байрона, но не в силах изъясняться его языком. Надлежало как-нибудь назвать его, и поэты согласились называть его языком байроновским. Напротив того <…> Пушкин только воспользовался красотами нашего языка, а не создал своего собственного; стихосложению дал он лёгкость и звучность россиниевской школы, а не сотворил новых форм. Байрон везде глубокомыслен, даже в предметах лёгких; он каждый предмет, даже низкий, возвышает силою своего гения. Напротив того, Пушкин везде и во всём слишком лёгок, и даже в предметах величайшей важности; он только прикасается к предмету, а не углубляется в него. Поэмы Пушкина суть великолепные панорамы, природа в отдалениях; в этих видах много прекрасного, но всё показывается что-то неявственно.

Отчего [«Полтава»] не произвела такого впечатления в публике, как другие произведения сего— поэта? Оттого, что поэт был вправе не давать отчёта в характерах и положениях вымышленных лиц, а от лиц исторических мы требуем полноты характера и желаем видеть события в иx настоящем, правдоподобном виде даже в волшебном зеркале вымысла. Этого нет в поэме «Полтава». Разные эпохи и действия, представленные в отрывках, развлекают внимание и не сплочены так, чтоб составляли одно целое: общая занимательность гибнет в подробностях. Как изображены характеры действующих лиц? Кочубей не из любви к отечеству пишет донос на Мазепу, а из мщения, за похищение своей дочери. Герой малороссийской истории, Кочубей представлен ниже самого Мазепы, ибо гетман открыл тайну свою Кочубею, как другу, и честно требовал руки его дочери, прежде нежели решился похитить её из родительского дома, не насильно, но по доброму согласию. Даже бунт произвёл Мазепа, следуя общему мнению войска, как сказано в поэме. Напротив того, Кочубей представлен в самом черном виде, злобным, мстительным, вовсе чуждым дел отечественных, претерпевающим пытку, чтоб не открыть сокровищ, а между тем сознающимся в небывалых винах, из одного страха! Всё это несогласно с историею. Жена Кочубея представлена злобною мстительною фуриею, а не нежною матерью. — Из чего бросился Искра в пропасть доносов? В поэме об этом не сказано. Должно догадываться, что или из дружбы к Кочубею, или из ненависти к Мазепе, но любовь к отечеству и верность к престолу также не входят в виды благородного Искры, героя правоты. Мазепа в поэме жестоко обруган, но не представлен в том виде, каким изображает его история. Одна дума, сочинённая Мазепою и напечатанная в «Истории Малороссии» Бантыша-Каменского, сильнее рисует характер Мазепы, нежели все бранчливые эпитеты, данные ему автором поэмы «Полтава». Страннее всего, что автор хочет представить Мазепу безрассудным и мстительным старичишкой, который поднял знамя бунта за то, что Петр Великий подрал его за усы во время пиршества, хотя после осыпал своими милостями. В то время это не почиталось даже обидою, и на пирах нередко господа гетманы и полковники дрались между собою и с подчинёнными. Мазепа мог некоторое время гневаться на эту шутку, но доказано, что главным побуждением к бунту его было честолюбие, а целию — желание сделаться независимым владетелем Малороссии. Мария, дочь Кочубея, непостижимое существо. Отчего она так сильно влюбилась в седого старца, презрела всех юношей, бежала из родительского дома и нежится с дряхлым, больным гетманом, как с Адонисом? Мне кажется, что не любовь, а женское тщеславие ввергло в пропасть дочь Кочубея. Но в поэме Мария представляется нежною, пламенною любовницей, а не тщеславною красавицей, которая презрела все обязанности, чтоб быть первою в Малороссии, панею гетманшею. <…> Характера Петра Великого нет в поэме, но есть прекрасный портрет его. Допуская в романтическом роде все возможные вольности, <…> я скажу, что <…> всякое лицо имеет свой характер, но только не такой, как нам представляет история, и, следовательно, исторические события разногласят с вымышленными характерами. Пружины слишком слабы для сильного действия, и оттого мы видим огромную машину — в бездействии. История побеждает вымысел, и оттого потеряна в нём занимательность.

О статье и «Полтаве»

	Булг. почитает себе соперником теперь одного Пушкина и выступил против его «Полтавы» с ужасно нелепою статьёю.
	— Михаил Погодин, письмо С. П. Шевырёву 28 апреля 1829

«Одна из отличительных черт сочинений Байрона, — говорит автор, — есть разнообразие». <…> Многие <…> находят большое сходство между всеми его героями, видят одну оттенку во всех его чувствах, одно направление во всех мыслях и почти одну форму во всех поэмах. <…> даже в самой Англии ни один из славных поэтов не перенял у Байрона формы его поэм. <…> Но кто же она, публика? и через кого призналась она г. рецензенту в своих чувствах? <…> Бедная русская публика! Кроме почтовой лошади и китайского солдата, я не знаю существа несчастнее её после всех напраслин, которые она терпит от наших писателей. <…> Рецензент говорит, что Мазепа честью требовал руки Марии. Но как же мог он, при тогдашнем образе мыслей, честью требовать руки своей крестницы? <…> «Одна дума, сочинённая Мазепою, <…> сильнее рисует характер Мазепы, нежели все эпитеты, данные ему автором поэмы „Полтава“». Но неизвестно, когда написана сия дума и даже не достоверно, точно ли она сочинена Мазепой. Характер же Мазепы вернее всех возможных дум рисует нам договор его с королём Станиславом, коим он передавал Польше всю Украйну, выговаривая себе некоторые личные выгоды.

— Иван Киреевский, «О разборе „Полтавы“ в 15 № „Сына отечества и Северн. архива“»

Что касается до Кочубея и Искры, то мука и погибель их за справедливый донос, конечно, возбуждают сострадание к ним и ненависть к вероломному <…> гетману. <…> Но прочтите в 3-м томе «Истории» Бантыш-Каменского донос, вопросы и ответы, и вы увидите, что только судии, пристрастные к Мазепе, а не собственное величие Кочубея возложили на него венец страдальческий. <…> Исторически известно, что вражда Кочубея с Мазепою возникла ещё более чем за десять лет до заговора Мазепы, до похищения Матрёны, и посему заключить можно, что жажда мести в Кочубее была главным побуждением к доносу. Посему Пушкин совершенно прав, представя в Кочубее оскорблённого отца, а не патриота. <…> Из всего сказанного, кажется, очевидно, что характеры действующих лиц в поэме Пушкина совершенно таковы, какими представляет их история;.. — его комментарий: «о „Полтаве“ я первый (1829) писал, как о поэме народной и исторической. Незабвенно мне, как благодарил меня потом за мою статью Пушкин…»

— Михаил Максимович, «О поэме Пушкина «Полтава» в историческом отношении»