Ива́н Васи́льевич Кире́евский (22 марта [3 апреля] 1806 — 11 [23] июня 1856) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из главных теоретиков славянофильства.
«Одна из отличительных черт сочинений Байрона, — говорит автор, — есть разнообразие». <…>
Многие <…> находят большое сходство между всеми его героями, видят одну оттенку во всех его чувствах, одно направление во всех мыслях и почти одну форму во всех поэмах.
<…> даже в самой Англии ни один из славных поэтов не перенял у Байрона формы его поэм. <…>
Но кто же она, публика? и через кого призналась она г. рецензенту в своих чувствах? <…> Бедная русская публика! Кроме почтовой лошади и китайского солдата, я не знаю существа несчастнее её после всех напраслин, которые она терпит от наших писателей. <…>
Рецензент говорит, что Мазепа честью требовал руки Марии. Но как же мог он, при тогдашнем образе мыслей, честью требовать руки своей крестницы? <…>
«Одна дума, сочинённая Мазепою, <…> сильнее рисует характер Мазепы, нежели все эпитеты, данные ему автором поэмы „Полтава“».
Но неизвестно, когда написана сия дума и даже не достоверно, точно ли она сочинена Мазепой. Характер же Мазепы вернее всех возможных дум рисует нам договор его с королём Станиславом, коим он передавал Польше всю Украйну, выговаривая себе некоторые личные выгоды.[1][2]
Столько уже говорено о направлении девятнадцатого века, что мудрёно было бы сказать об нём что-либо новое, если бы девятнадцатый век был для нас прошедшим. Но он живёт и, следовательно, изменяется, и каждое изменение его господствующего духа ставит нас на новую точку зрения.[3]
— «Девятнадцатый век»
Просвещение человечества, как мысль, как наука, развивается постепенно и последовательно. Каждая эпоха человеческого бытия имеет своих представителей в тех народах, где образованность процветает полнее других. Но эти народы до тех пор служат представителями своей эпохи, покуда её господствующий характер совпадается с господствующим характером их просвещения. Когда же просвещение человечества, довершив известный период своего развития, идёт далее и, следовательно, изменяет характер свой, тогда и народы, выражавшие сей характер своею образованностью, перестают быть представителями всемирной истории. Их место заступают другие, коих особенность всего более согласуется с наступающею эпохою. — перекликается с гегельянством[4]
— там же (из ненапечатанного №3 «Европейца»), издано в ПСС 1911
Каждая нравственная победа в тайне одной христианской души есть уже духовное торжество для всего христианского мира. Каждая сила духовная, создавшаяся внутри одного человека, невидимо влечёт к себе и подвигает силы всего нравственного мира. Ибо как в мире физическом небесные светила притягиваются друг к другу без всякого вещественного посредства, так и в мире духовном каждая личность духовная, даже без видимого действия, уже одним пребыванием своим на нравственной высоте подымает, привлекает к себе всё сродное в душах человеческих. Но в физическом мире каждое существо живёт и поддерживается только разрушением других — в духовном мире созидание каждой личности созидает всех и жизнию всех дышит каждая.[5]
Знаешь ли ты, отчего ты до сих пор ничего не написал? Оттого, что ты не пишешь стихов. Если бы ты писал стихи, тогда бы ты любил выражать даже бездельные мысли, и всякое слово, хорошо сказанное, имело бы для тебя цену хорошей мысли, а это необходимо для писателя с душой. Тогда только пишется, когда весело писать, а тому, конечно, писать не весело, для кого изящно выражаться не имеет самобытной прелести, отдельной от предмета. И потому: хочешь ли быть хорошим писателем в прозе? — пиши стихи.
Чёрт дёрнул <Погодина> напечатать одну критику Арцыбашева на Карамзина в своём журнале[6], и это сделало ему заклятых врагов изо всех друзей Карамзина <…>. В месте ему отказано, знакомства с ним разорваны, его бранят, делают ему всякого рода неприятности, а он ни телом, ни душой не виноват, потому что сам не согласен с Арцыбашевым.[7][8]
… наконец печатается «Борис», появление которого, однако же, как говорят, удалось Булгарину ещё задержать на несколько времени, по своему короткому знакомству с Фоком, для того, чтобы прежде успеть напечатать своего «Самозванца»[К 1].[10][9]
«Одиссея» Ваша должна совершить переворот в нашей словесности, своротив её с искусственной дороги на путь непосредственной жизни. Эта простодушная искренность поэзии есть именно то, чего нам недостаёт.
«Европеец» твой бесподобен. Мысли, образ выражения, выбор статей, всё небывалое в наших журналах со времён «Вестника Европы» Карамзина, и я думаю, что он будет иметь столько же успеха, как сей последний, ибо для своего времени он имеет все достоинства, которые тот имел для своего. Только не покидай своего дела. Все статьи, тобою писанные, особенно замечательны. <…> Ты не можешь себе представить, с каким восхищением я читал просвещённые страницы твоего журнала, сам себе почти не веря, что читаю русскую прозу, так я привык почерпать подобные впечатления только в иностранных книгах.[11]
— Евгений Баратынский, письмо Киреевскому конца января — начала февраля 1832
Если гадать по двум первым №, то Европеец будет долголетен. До сих пор наши журналы были сухи и ничтожны или дельны да сухи; кажется Европеец первый соединит дельность с заманчивостию. Теперь несколько слов об журнальной экономии; в первых двух книжках Вы напечатали две капитальные пиесы Жуковского и бездну стихов Языкова; это неуместная расточительность. <…> Языкова довольно было бы двух пиес. Берегите его на чёрный день. Не то как раз промотаетесь…
Запрещение Вашего журнала сделало здесь большое впечатление; все были на Вашей стороне, то есть на стороне совершенной безвинности; донос, сколько я мог узнать, ударил не из булгаринской навозной кучи, но из тучи[К 2]. Жуковский заступился за Вас с своим горячим прямодушием; Вяземский писал к Бенкендорфу смелое, умное и убедительное письмо <…>. Вы должны были оправдываться из уважения к себе и, смею сказать, из уважения к государю; ибо нападения его не суть нападения Полевого или Надеждина. <…>
Вы напрасно полагаете, что Вы можете повредить кому бы то ни было Вашими письмами. Переписка с Вами[К 3] была бы мне столь же приятна, как дружество Ваше для меня лестно.
— Александр Пушкин, письмо Киреевскому 11 июля 1832
Вам просьба от лица всех, от литературы, литераторов и от всего, что есть литературного: поддержите Москов. наблюдатель. <…> Ради Бога уговорите москвичей работать. <…> Скажите Киреевскому, что его ругнёт всё, что будет после нас, за его бездействие.
Киреевский отказался от «Москвитянина» также по многим уважительным причинам: во-первых, Киреевский не создан от Бога, чтоб быть издателем журнала[К 4]. Это такой чудак в действительной жизни, что, при всём своём уме, хуже всякого дурака. Во-вторых, никакой порядочный человек не может иметь денежных сношений с Погодиным. В-третьих, от нелепого образа занятий Киреевский сделался болен.
Орлиный взгляд Белинского видел далеко вперёд, так далеко, как мы и теперь ещё, может быть, не видим. Остальные, исключая разве того немногочисленного мыслящего кружка, которого представителем был И. В. Киреевский, <…> или лукавили в своём несочувствии, или не сочувствовали…
↑Без подписи // Галатея. — 1829. — Ч. 4, № 17 (вышел 27 апреля). — С. 41-50.
↑Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2001. — С. 142-5.
↑Европеец. — 1832. — Ч. 1, № 1 (вышел 7 января). — С. 1.
↑Ю. В. Манн. Факультеты Надеждина // Н. И. Надеждин. Литературная критика. Эстетика / сост. и комм. Ю. В. Манна. — М.: Художественная литература, 1972. — С. 34.
↑Русская беседа. — 1857. — Кн. 5. — Отд. «Науки». — С. 1–24.
↑Н. Арцыбашев. Замечания на Историю государства Российского, сочинённую г. Карамзиным / предисловие М. П. Погодина // Московский вестник. — 1828. — Ч. 11. — № XIX--XX. — С. 289-294.
↑А. Ю. Балакин. Примечания // Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — С. 384-5.
↑Л. Г. Фризман. Иван Киреевский и его журнал «Европеец» // Европеец, журнал И. В. Киреевского. — С. 434-6.
↑В. С. Спиридонов, Ф. Я. Прийма. Примечания // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. IX. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1955. — С. 741.