Тепловая смерть Вселенной (Золин)

«Тепловая смерть Вселенной» (англ. The Heat Death of the Universe) — сюрреалистический рассказ Памелы Золин 1967 года.

Цитаты

	Кожа на горбинке носа натянута так, что сквозь неё видна белизна хряща, архитектурная строгость и безупречная форма которого схожи с теми, что присущи на утро после Дня благодарения грудной кости съеденной индейки;..
	The nose is generous and performs a well-calculated geometric curve, at the arch of which the skin is drawn very tight and a faint whiteness of bone can be seen showing through, it has much the same architectural tension and sense of mathematical calculation as the day after Thanksgiving breastbone on the carcass of a turkey;..

	Зелёная как авокадо и розовая как пизда, опоясанная корсетом суперскоростных дорог, вечная и бесконечная, охватывающая и преобразующая всю планету Калифорния, Калифорния!
	A land Cunt Pink and Avocado Green, brassiered and girdled by monstrous complexities of Super Highways, a California endless and unceasing, embracing and transforming the entire globe, California, California!

Все предметы (819), как и вообще всё в гостиной, покрыты пылью, обыкновенной серой пылью, словно это жилище какой-нибудь огромной линяющей мыши. Неожиданно в окно врываются тучи волн или частиц очень яркого солнечного света, и все накаляется добела, и появляются многочисленные радуги. Повисая в этом, уже превратившемся в единый световой куб, пространстве, подобно древнему насекомому, замурованному в куске янтаря, Сара Бойл вдруг понимает, что самое прекрасное в этой комнате — пыль, манна для глаз. Дюшан, этот отец мысли, закрепил осевшую на одну из его скульптур пыль, рассматривая её как часть работы. «Так возникает безумие, говорит Сара», — говорит Сара. Снова появляется мысль о ведении домашнего хозяйства по принципам дадаизма. Комнаты заполняются предметами, превращаясь в удобрение, гниют газеты и журналы, кругом — картофель, и брошенные в мусорное ведро консервированные зеленые бобы снова оживают, протягивая длинные тонкие побеги к солнцу. Растения густыми джунглями окружат дом, кроша штукатурку, разрывая кровлю, и сад сквозь двери войдёт в него. Умрут золотые рыбки, умрут птицы — мы сделаем из них чучела; потом умрёт собака, соскучившись по ласке, и, вероятно, дети, — и чучела детей будут расставлены по всему дому, и пыль плотно укутает их.

All the objects (819) and surfaces in the living room are dusty, gray common dust as though this were the den of a giant molting mouse. Suddenly quantities of waves or particles of very strong sunlight speed in through the window, and everything incandesces, multiple rainbows. Poised in what has become a solid cube of light, like an ancient insect trapped in amber, Sarah Boyle realizes that the dust is indeed the most beautiful stuff in the room, a manna for the eyes. Duchamp, that father of thought, has set with fixative some dust which fell on one of his sculptures, counting it as part of the work. "That way madness lies, says Sarah," says Sarah. The thought of ordering a household on Dada principles balloons again. All the rooms would fill up with objects, newspapers and magazines would compost, the potatoes in the rack, the canned green beans in the garbage pale would take new heart and come to life again, reaching out green shoots towards the sun. The plants would grow wild and wind into a jungle around the house, splitting plaster, tearing shingles, the garden would enter in at the door. The goldfish would die, the birds would die, we' d have them stuffed; the dog would die from lack of care, and probably the children—all stuffed and sitting around the house, covered with dust.

Сара Бойл находит на лице новую морщинку <…>. Она сбегает от середины лба к переносице и пока едва заметна, но Сара, сведя брови, может отчётливо видеть её и представить, как это будет выглядеть в будущем. Сара ставит ещё одну чёрточку в нарисованной на стене таблице с заголовком «Морщины и другие признаки смертности». Таких чёрточек на стене, считая последнюю, уже тридцать две.

Sarah Boyle finds a new line in her face <…>. It is as yet barely visible, running from the midpoint of her forehead to the bridge of her nose. By inward curling of her eyebrows she can etch it clearly as it will come to appear in the future. She marks another mark on the wall where she has drawn out a scoring area. Face Lines and Other Intimations of Mortality, the heading says. There are thirty-two marks, counting this latest one.

Как счастлив род человеческий, размышляет Сара, дети нам кажутся такими очаровательными. В противном случае, будучи настоящими кровопийцами, они были бы быстро стёрты с лица Земли, и, тем самым, цивилизация, достигнув небывалого расцвета, постепенно уничтожила бы себя. Прекраснейшим женщинам ещё в двенадцатилетнем возрасте были бы сделаны операции по перевязыванию маточных труб. Всякий час все стремления подчинялись бы одному — облагораживанию и совершенствованию искусственно созданных чувств, и не было бы больше трусливых инвестиций в вечность посредством покрытых пятнами и слишком часто разочаровывающих плодов нашего чрева.

How fortunate for the species, Sarah muses or is mused, that children are as ingratiating as we know them. Otherwise they would soon be salted off for the leeches they are, and the race would extinguish itself in a fair sweet flowering, the last generations' massive achievement in the arts and pursuits of high civilization. The finest women would have their tubes tied off at the age of twelve, or perhaps refrain altogether from the Act of Love? All interests would be bent to a refining and perfecting of each febrile sense, each fluid hour, with no more cowardly investment in immortality via the patchy and too often disappointing vegetables of one's own womb.

	Работа по дому никогда не будет завершена — хаос таится, всегда готовый вторгнуться на неочищенное от сорняков место; джунгли завалены грязной посудой, и становится страшно от рёва огромных плюшевых животных. Стеклянные глаза внушают ужас.
	Housework is never completed, the chaos always lurks ready to encroach on any area left unweeded, a jungle filled with dirty pans and the roaring giant stuffed toy animals suddenly turned savage. Terrible glass eyes.

	Звуки точно подобранной завлекающей музыки наполняют гигантский магазин, почти минуя мозг и действуя прямо на печень, лимфу, кровь.
	The notes of a just-graspable music filter through the giant store, for the most part by-passing the brain and acting directly on the liver, blood and lymph.

Купание. Нагота детей, розовых и скользких, как тюлени, и пронзительно орущих, как тюлени. И шлёпаются друг о друга детские тела в облицованной перламутровой плиткой запотевшей ванной, и раздаётся радостный визг. <…> Все хорошо откормленные дети кажутся съедобными. Зубы Сары зудят — память о кровавых пиршествах наших прародителей. Юные представители рода человеческого опрятностью и чистотой во многом схожи с юными представителями животного мира, но в остальном сравнение не в их пользу — они совсем голы и куда более неуклюжи.

Bath time. Observing the nakedness of children, pink and slippery as seals, squealing as seals, now the splashing, grunting and smacking of cherry flesh on raspberry flesh reverberate in the pearl tiled steamy cubicle. <…> All well-fed naked children appear edible, Sarah's teeth hum in her head with memory of bloody feastings, prehistory. Young humans appear too like the young of other species for smugness, and the comparison is not even in their favor, they are much the most peeled and unsupple of those young.

	Мысленно Сара Бойл воображает, как она чистит и приводит в порядок мир, и даже Вселенную, заполняя огромные пространства Космоса душистой моющей пеной; как она дезодорирует зловонные пещеры и вулканы. Соскребает со скал налёт.
	Sarah Boyle imagines, in her mind's eye, cleaning, and ordering the great world, even the Universe. Filling the great spaces of Space with a marvellous sweet smelling, deep cleansing foam. Deodorizing rank caves and volcanoes. Scrubbing rocks.

	Муха приняла великолепную смерть в лужице земляничного мороженого. — вариант трюизма
	A fly has died a splendid death in a pool of strawberry ice cream.

	На кухонной стене она пишет: «Уильям Шекспир болен раком и живёт в Калифорнии. <…> Сахарные кукурузные хлопья — Пища Богов».
	She writes on the kitchen wall, "William Shakespeare has Cancer and lives in California. <…> Sugar Frosted Flakes are the Food of the Gods."

	Она берёт яйца и высоко подбрасывает их. Она начинает кричать. Она открывает рот. Яйца медленно, словно бейсбольные мячи, взлетают под потолок и по крутой дуге устремляются ввысь, к весеннему небу. Они поднимаются всё выше и выше, зависают в зените, окружённые тишиной, и потом начинают медленно, очень медленно падать. — конец
	She picks up eggs and throws them into the air. She begins to cry. She opens her mouth. The eggs arch slowly through the kitchen, like a baseball, hit high against the spring sky, seen from far away. They go higher and higher in the stillness, hesitate at the zenith, then begin to fall away slowly, slowly, through the fine clear air.

Перевод

В. Бердник, 1992 (с незначительными уточнениями)