Три «Соляриса»

Три «Соляриса». Ненаучная фантастика — статья Александра Гениса декабря 2002 года о романе Станислава Лема и 2 его экранизациях. Вошла в авторские сборники «Сладкая жизнь» (2004) и «Частный случай: филологическая проза» (2009).

Цитаты

Сегодня нет лучшего убежища, чем сказка, — она переносит нас в ту нетленную вечность, что выбрала себе псевдонимом анахронизм — прошлое, которого не было.

Остранить, а значит, познать свою жизнь мы можем только тогда, когда сумеем взглянуть на неё со стороны. Вот эту «другую сторону» и должна нам дать настоящая — ненаучная — фантастика.

Пожалуй, только компрометирующее соседство [с научными фантастами] препятствовало Нобелевской премии, обошедшей автора, который заслужил награду больше доброй трети её лауреатов. Но и без того официального престижа, который делает писателя классиком, Лем вошёл в литературу XX века в редчайшем качестве — создателем не нового стиля, а нового мира. Мы уже так освоились с измышленной им планетой Солярис, что включили её в каталог воображаемых миров, наряду с Атлантидой, Утопией или Лапутой. В притче о разумном Океане есть лаконичность и многослойность, позволяющие вымыслу жить и вне породившего его текста. Перестав быть исключительной собственностью автора, что не может не раздражать владельца, Солярис оказался источником самых разнообразных интерпретаций.

Американскому фильму нельзя отказать в претензии на тонкость, сложность и определённое месмерическое очарование, но этой камерной ленте катастрофически не хватает концептуального размаха Тарковского. Голливудский “Солярис” удивляет уже тем, что его автор <…> демонстративно отказался от потенциала современной кинотехники с её безмерным арсеналом специальных эффектов. Сумрачная, медитативная лента не имеет ничего общего с научной фантастикой. Это, как подчёркивает Содерберг, — любовная история. Но интересной её делает всё-таки Солярис. <…> Для Тарковского Солярис — Бог-исповедник, Бог-судья, держащий перед нами зеркало. Его картина — притча о Страшном суде, который устраивает над нами совесть и память. Для Содерберга Солярис — Бог-искупитель, прощающий пороки и награждающий добродетели.

Оригинальность этого романа в том, что Лем пожалел не человека, а Бога.

Для Тарковского Солярис — кривое, но нейтральное зеркало, безразличное к тому, что в нём отразилось. Пыточный инструмент, провокатор, космическое воплощение нравственного закона — кем бы ни был в фильме Солярис, он — не его герой. Главные у Тарковского — люди, попавшие в тиски экстремальной нравственности. Околопланетная станция — исповедальная барокамера, где нагнетается такое моральное давление, под которым память выдаёт подспудное. Сняв фильм о земных грехах, а не о космическом контакте, режиссёр облегчает и свою душу.

Огромная планетарная станция с её “высокими, как в храме, сводами” парит над Океаном, как опустевшая церковь Контакта.

… для Соляриса эти фантомные существа — посредники в диалоге. Сотворённые по человеческому подобию, они наделены нашей душой, но чужим телом. Двойственность их природы носит знаковый характер. Ничего не зная о человеке, Солярис имитирует его, демонстрируя свою готовность к информационному обмену. Любой разговор на незнакомом языке начинается с того, что мы подражаем чужой речи, не понимая её значения. “Гости” — первые слова межпланетного диалога. <…> Океан, которому чуждо понятие индивидуальности, ничего не знает о любви, о рождении, о смерти. Поэтому созданные им “гости” повторяемы, неуязвимы и неуничтожаемы, как сам Океан. Ошибка Соляриса в том, что сотворённые по нашему образцу существа не могли не очеловечиться. Клон стал личностью, обзаведясь её непременным атрибутом — свободой воли. Для Океана это должно было бы быть полной неожиданностью — как если бы пальцы обрели автономию, начав вести независимую от руки жизнь. Но нам удивляться нечему. Трагический эксперимент Соляриса — парафраза центрального парадокса теологии. Даже всемогущий Бог, создав свободного человека, не может предсказать последствия своего творения. Это делает Его ущербным, а нас несчастными.