Царь Гильгамеш
«Царь Гильгамеш» (англ. Gilgamesh the King) — роман Роберта Силверберга 1984 года, реалистическая интерпретация мифов о Гильгамеше.
Цитаты
[править]Здесь, в Уруке, я царь. Я прохожу по улицам один, ибо нет никого, кто осмелился бы подойти ко мне слишком близко. Я не хотел, чтобы это было так, но слишком поздно что-либо сейчас менять: я одинок, я в стороне от других и так будет до конца моих дней. — 1 | |
Here in Uruk I am king, and when I walk through the streets I walk alone, for there is no one who dares approach me too closely. I would not have it that way, but it is too late to alter matters now: I am a man apart, a man alone, and so will I be to the end of my days. |
В классе я занял первое сиденье. Это было мое право. Бир-Хуртурре сказал: | |
In the classroom I took the front chair. It was my right, to go before the others. Bir-hurturre said, "That chair is mine, son of Lugalbanda." |
Меня привлекла к изучению письма моя вера в то, что оно волшебное. Уметь создавать волшебство — это или какое другое — было необыкновенно заманчиво. | |
What attracted me to writing was my notion that it was magical. To be able to work magic, that magic or any other, was tremendously attractive. |
Я знал предания и повести, которые арфист Ур-Кунунна распевал в дворцовом дворике. Когда они исходили из уст человека нежного и мудрого, каким был Ур-Кунунна, они зажигали в моей душе теплый свет, а когда я слышал, как эти повести произносит сухой чёткий голос отца-наставника с поджатыми губами, предания, казалось, превращались в тёмную и тревожную силу. Ур-Кунунна делал богов мудрыми, веселыми и игривыми, а в передаче отца-наставника боги становились глупыми, бессовестными и жестокими. А ведь это были те же самые предания. Это были те же самые боги. Даже слова были одни и те же. | |
These were the tales and legends of the gods, the same ones that the harper Urkununna had sung in the palace courtyard. But somehow when the stories fell from the lips of that sweet and gentle old man they had lit a warm light of pleasure in my soul, and when I heard them in the dry precise voice of the pinch-faced school-father they seemed transformed into dark and disturbing things. Ur-kununna had made the gods seem prayful and benevolent and wise; but in the schoolfather's telling the gods seemed foolish and ruthless and cruel. And yet they were the same gods; and yet they were the same stories; and yet even the words were same. |
Мне казалось, что, когда моё тело трепетало в наивысшем наслаждении, я общался с богами. Это было так, словно тебя бросало прямо к богам. Разве это не так? Акт соития возможность познать все, что свято. Пока ты этого не совершил, ты пребываешь словно за пределами всего того, что разумно. Ты немногим выше животного. Единение духа и плоти в акте совокупления как раз и есть то, что приближает нас к богам. Я каждый раз чувствовал, что в то бешеное мгновение перед излитием семени со мной не просто урукская девчонка, а сама огненная богиня Инанна — богиня, а не жрица. Это святое занятие. — 4 | |
I felt that when my body quivered with that ecstasy I was entering into direct communion with the gods. It was like being hurled straightaway into the sacred domain. And is that not the truth? The act of engendering is the way of entry into all that is holy. Until you have done it, you dwell outside the bounds of civilization; you are little more than a beast. The joining of flesh and spirit in that act is the thing that brings us close to thegods. I found myself thinking every time, in that wild instant just before the pouring forth of my seed, that this was no ordinary girl of Uruk beneath me, but fiery Inanna herself-the goddess, not the priestess. It is a sacred business. |
Небо было огромным и сияющим, оно трепетало от присутствия богов. — 8 | |
The sky was vast and luminous: it trembled with god-presence. |
Есть песнь войны, которую слышит только ухо воина — высокий, пронзительный звук, несущийся сквозь густой от зноя воздух, разрезая его, словно лезвием, и пока ты не слышал этой песни, ты не воин, не мужчина. — 9 | |
But there is a song of battle that only a warrior's ears can hear, a high, keening sound that comes through the sluggish air like a blade, and until you have heard that song, you are no warrior, you are no man. |
Когда мы приближались к врагу, я услышал музыку, принесенную ветром, не похожую ни на что, слышанное мной раньше. Одна нота, пронзительная, сперва удивительно тихая, все разрасталась и разрасталась, пока не заполнила воздух. Это было похоже на плач женщин, но это не было траурной песнью это было нечто яркое, огненное, ликующее, от этой ноты исходили жар и свет. Не надо было говорить, что это была боевая песнь, рвущаяся изо всех душ сразу. Кто сейчас шел в атаку на эламитов, слились в единое существо с единым сердцем, и от жара этого слияния рождалась безмолвная песнь, которую слышать могут только воины. — 9 | |
As we rumbled toward the enemy, I heard a music upon the wind like no music I had ever heard before: a single note, piercing and fierce, that began amazingly faintly but grew and grew until it filled all the air. It was something like the keening sounds the women make when they mourn the death of the god Dumuzi at the harvestfestival; but this was no mourning-song. It was bright and fiery and jubilant, and heat and light came from it. I did not need to be told what music this music was: it was the battle-song, bursting from all our souls at once. For we had fused into a single creature with a single mind, now, those of us who charged the Elamites, and out of the heat of that fusion came the silent song that only warriors may hear. |
Накануне праздника Уту появившаяся на небе луна была подернута дымкой, а это верный знак, что царь достигнет высот власти и величия. Луна не сказала, о каком царе шла речь: об Акке, который что уже был им, или Гильгамеше, который им станет. Вот в чем загадка с предзнаменованиями и предсказаниями всякого рода: они всегда говорят правду, только какую именно правду? — 10 | |
On the eve of the feast of Utu, the moon, when it appeared, was covered by a veil, which is an omen that is widely understood to mean that the king will attain the greatest power. But the moon did not say which king was meant-Agga the king that was, or Gilgamesh the king that would be. That is the great trouble with omens, and with oracles of all sorts: they speak the truth, yes, but one is never sure what that truth truly may be. |
Теперь на меня целиком легло все бремя управления государством. Это было намного тяжелее, чем мне представлялось. Оставалось только нести его как подобает. | |
Now the full weight of kingship fell upon me, and it was far heavier a burden than I had ever imagined. Nevertheless I think I bore it well. |
В моею опочивальню боги приходили и уходили — туманные силуэты, которые, постояв рядом со мной, исчезали. Как-то ночью я почувствовал присутствие Энлиля. На другую ночь я проснулся и увидел возле себя закутанную в плащ фигуру Энки. Глаза его горели, как красные угли. Присутствие богов наполняло меня леденящим ужасом. Никто, даже царь, не может чувствовать себя легко и спокойно, видя их. Если бы со мной рядом был друг, которого я любил бы, мне не было бы так тяжело и страшно. Но в эту пору я был одинок. Боги расхаживали по комнате, будто меня в ней не было, и каждый раз я чувствовал, словно леденящий ветер задувал ко мне из дальнего мира. В это время года, когда сухая смерть, что зовётся летом, ещё держит землю за глотку, дальний мир очень близок к нам. Его пасть находится сразу за воротами Урука. | |
Gods came and went in my bedchamber, great shadowy figures who stood by my side a little while. One night I felt the presence of Enlil; on another, I woke from a light doze to see the hooded figure of Enki before me, with eyes blazing like red embers. The visits of these gods and others left me cold with dread. No one, not even a king, can go easy in such presences. If there had been some good friend by my side then whom I loved, it would have been less difficult for me to face those spirits. But in that time I was alone. They walked about my room and passed through me as though I were not there, and each time they did I felt a bleak gray wind blowing into me out of the nether world. At this season of the year, when the dry death that is summer still grips the Land, the nether world is very close: its mouth lies just below the gateway that opens into Uruk. |
Давясь от омерзения и затыкая нос я вылил из кувшина зелье в нору возле корней дерева. Земля зашипела там, где жидкость пролилась на нее. Я готов поклясться, что даже края дыры отшатнулись от омерзения. — 14 | |
Gagging and half puking from the stench, I took the beaker from him and emptied it into the hole at the base of the tree. The earth hissed as that stuff touched it. I will offer an oath that the edges of the hole drew back as if in loathing. |
Вино, пиво, музыка, пение тех ночей! И женщины, женщины. Их сладкие губы, гладкие бёдра, колышущиеся груди! Я никогда не отдыхал. Я никогда не останавливался. Биение барабана во мне было неутомимо и безжалостно. Днем я вел своих людей на строительство стен или на военные игры, пока глаза их не мутнели, а тела не падали от усталости, а ночью я был ревущий огонь пожирающий сухую траву лета. | |
Ah, the wine, the beer, the music, the singing of those nights! And the women, the women, their sweet lips, their smooth thighs, their swaying breasts! I never rested. I never halted. The beating of the drum was unrelenting. By day I led the men in the building of walls or the playing of the games of war, until they were dull-eyed and drooping with fatigue, and by night I swept my way through their women as a raging fire roars through the dry grass of summer. |
Не могу сказать, сколько времени мы боролись. Наши силы были равны. | |
I cannot tell you how long we strained and struggled, and my strength and his were in equal measures. |
— Позволь мне догадаться. Тебе | |
"Allow me a guess. You grow restless in our civilized life of ease, is that not it? You've become weary of dallying here in idleness." <…> |
В Уруке всё было так спокойно, что быть в нем царем было все равно, что быть лавочником. — 20 | |
All was so serene in Uruk that being the king did not seem much different to me from being a shopkeeper. |
... золотая грудь пустыни... — 21 | |
... the golden breast of the desert... |
Страх сидел на нём, словно ужасная птица ночи, что вцепилась страшными когтями в его плечо. — 21 | |
Fear was upon him like a dreadful bird of night that clung with terrible talons to his shoulder. |
Всё равно я не мог пока говорить, хотя чудовищные образы всё ещё вспыхивали у меня в мозгу. Он был прав: сны надо рассказывать, их надо вытаскивать на дневной свет, а то они будут грызть твою душу, как опарыши. — 21 | |
But still I held back from it, though its horrendous images still blazed in my mind. He was right: one must tell dreams, one must bring them into the light, or they will bore your soul like maggots. |
Поднявшийся плач ужаса и горя не сравнить ни с чем, что до сих пор творилось в Уруке. По-моему, этот плач отозвался в Кише. Наверно его слышали в Ниппуре. Может быть и в землях эламитов люди подняли головы и спросили друг у друга: «Что это за ужасающий плач доносится с запада!» — 24 | |
The outcry of grief and terror that arose was like nothing that had ever been heard in Uruk before. I think that cry must have resounded in Kish; I think they must have heard it in Nippur; perhaps even in the Elamite lands they looked up and said, "What is that awful cry out of the west?" |
Мысли богов что глубокие воды — кто может измерить их? — 26; вариант распространённой мысли | |
The thoughts of a god are like deep waters: who can fathom them? |
Говорят, что все раны врачует время. Может быть, хотя часто на месте ран остается безобразная толстая и сморщенная кожа. — 28 | |
They say that all wounds heal in time. I suppose they do, in one way or another, though often they leave thick raised scars in their place. |
... вид его кожи вызывал у меня содрогание. Не знаю, было ли это существо, похожее на скорпиона, демоном или просто каким-то несчастным с врожденным уродством. Глаза его, смотревшие на меня, были грустными и добрыми, а я никогда не встречал демона с грустными и добрыми глазами. — 30 | |
... the strangeness of its skin awakened shivers in me. Whether the scorpion-being was part demon, or merely some pitiful thing deformed at birth, I could not tell you: but its eyes, staring out from that horror of a face, were sad gentle eyes, and I have never seen any demon whose eyes were sad and gentle. |
Мужчина сказал: | |
The man-creature said, "This wanderer is Gilgamesh king of Uruk, whose body is of the flesh of the gods." |
Я ел ящериц, которых доводилось поймать, когда они спали на солнце, и длинноногих скачущих насекомых, которых было полным-полно повсюду. Вместо воды, я жевал веточки жалких корявых маленьких растений. По крайней мере, хоть демонов я не видел. Я повстречал нескольких львов, таких же пыльных и жалких, как я сам, но они держались подальше от меня. — 31 | |
For food I had none but the lizards that I caught as they lay sleeping in the sun and the long-legged hopping insects that abounded everywhere. For water I chewed the twigs of the sad gnarled little plants, though their sap burned my mouth. At least I saw no demons. I saw some lions, as dusty and woebegone as I was myself; but they kept far away. |
— Царь Шуруппака бежал в Дильмун в отчаянии. Он отправился туда, когда понял, какой глупостью было спасать человечество, поскольку все старые пороки и мерзости стали вновь процветать. Он бросил своё царство, он искал добродетель и чистоту помыслов на этом острове. Вот как это было Гильгамеш. Всё остальное — сказка. — 36 |
Но можно ли когда-либо нас в чём-то обвинять, если боги всё время меняют мотив, под который нам плясать? — 38 | |
But any blame attach to us ever, when the gods call all the tunes? |
Когда <искусные возницы> брали в руки вожжи, они словно брали в руки души ослов. — 39 | |
When <skilled charioteers> they held the reins, it was as though they held the souls of their beasts in their hands. |
Я много говорил о смерти, своем враге. Я с ним отчаянно сражался, но больше не стану говорить о ней. Я ходил под тенью великого страха перед ней. Но теперь я в мире со смертью. Я понял истину, которая заключается в том, что избежать смерти можно не через мази и снадобья, а в выполнении своего долга. Здесь обретаешь спокойствие и смирение. | |
I have spoken much of death, my great enemy with whom I have grappled so fiercely, but I will speak of him no more. I have feared him greatly. I have walked with terrible fear of his shadow. But I have made my peace with death now. I have come to understand the truth, which is that the escape from death lies not in potions and magic, but in the performance of one's task. That way lies calmness and acceptance. |
Эпос о Гильгамеше — это глубоко волнующее произведение: медитативная поэма о необходимости смерти. <…> | |
The Epic of Gilgamesh is a profoundly disturbing work: a meditative poem on the necessity of death. <…> | |
— послесловие автора |
Литература
[править]- Роберт Силверберг. Царь Гильгамеш. — СПб.: Эгос, 1993. — С. 5-376. (перевод с незначительными уточнениями)