Пророчество Данте

«Пророчество Данте» (англ. The Prophecy of Dante) — поэма Джорджа Байрона, написанная осенью 1818 года и впервые изданная в апреле 1821 вместе с трагедией «Марино Фальеро, дож венецианский».

Цитаты

	Во время одного посещения Равенны, летом 1819 года, автору подали мысль написать после того, как он вдохновился заточением Тассо, и что-нибудь на сюжет изгнания Данте, гробница которого составляет главную достопримечательность этого города <…>. Если эти песни будут поняты и заслужат одобрение, то я предполагаю продолжить поэму дальнейшими песнями и довести её до естественного конца, т. е. до событий нашего века. Читателю предлагается предположить, что Данте обращается к нему в промежуток времени между окончанием «Божественной комедии» и своей смертью — незадолго до не`, и пророчествует о судьбах Италии в следующие века. Составляя этот план, я имел в виду Кассандру Ликофрона и пророчество Нерея у Горация, также как и пророчество Священного писания. Поэма написана стихом Данте, terza rima, кажется ещё никем не введенным в наш язык, за исключением быть может м-ра Гэлея <…>. Итальянский читатель уже потому может простить мне неудачу моей поэмы, что вероятно не был бы доволен моим успехом; ведь итальянцы из вполне понятного национального чувства очень ревниво оберегают единственное, что у них осталось от прежнего величия — свою литературу; в теперешней ожесточённой борьбе между классиками и романтиками они очень неохотно разрешают иностранцу даже преклоняться или подражать им, и стараются опорочить его ультрамонтанскую дерзость.
	In the course of a visit to the city of Ravenna in the summer of 1819, it was suggested to the author that having composed something on the subject of Tasso's confinement, he should do the same on Dante's exile,—the tomb of the poet forming one of the principal objects of interest in that city <…>. If they are understood and approved, it is my purpose to continue the poem in various other cantos to its natural conclusion in the present age. The reader is requested to suppose that Dante addresses him in the interval between the conclusion of the Divina Commedia and his death, and shortly before the latter event, foretelling the fortunes of Italy in general in the ensuing centuries. In adopting this plan I have had in my mind the Cassandra of Lycophron, and the Prophecy of Nereus by Horace, as well as the Prophecies of Holy Writ. The measure adopted is the terza rima of Dante, which I am not aware to have seen hitherto tried in our language, except it may be by Mr. Hayley <…>. He may also pardon my failure the more, as I am not quite sure that he would be pleased with my success, since the Italians, with a pardonable nationality, are particularly jealous of all that is left them as a nation—their literature; and in the present bitterness of the classic and romantic war, are but ill disposed to permit a foreigner even to approve or imitate them, without finding some fault with his ultramontone presumption.
	— предисловие

	Изгнанье — худший плен; моря, холмы Нам кажутся решёткою жестокой, A целый мир — подобием тюрьмы, Нас разлучившей с той страной единой, Которую — как ни страдали б мы, Но увидать мы жаждем пред кончиной… — Песнь IV
	An exile, saddest of all prisoners, Who has the whole world for a dungeon strong, Seas, mountains, and the horizon's verge for bars, Which shut him from the sole small spot of earth Where—whatsoe'er his fate—he still were hers, His Country's, and might die where he had birth…

Песнь I

Мир до сих пор немилостив к певцу, Но до конца избег я оскверненья И низостью я не купил похвал. Несправедливость — в мире, но отмщенье — За будущим; быть может пьедестал Оно воздвигнет мне, хотя желанья Клонились не к тому, чтобы попал Я в список тех людей, что в лжесиянье Купаются, и гонит их суда Не ветер, уст изменчивых дыханье. Их цель одна: меж тех, кто города Оружьем брал и суд чинил неправый — Прославиться на многие года Истории страницею кровавой. Флоренция, о если б я узрел Свободною тебя, венчанной славой! <…> Укрыл бы я подобно голубице Птенцов твоих, но ядом воздала, Как лютый змей, ты за любовь сторицей <…>. Забудется ль подобный произвол? Флоренции скорей грозит забвенье;..

The World hath left me, what it found me, pure, And if I have not gathered yet its praise, I sought it not by any baser lure; Man wrongs, and Time avenges, and my name May form a monument not all obscure, Though such was not my Ambition's end or aim, To add to the vain-glorious list of those Who dabble in the pettiness of fame, And make men's fickle breath the wind that blows Their sail, and deem it glory to be classed With conquerors, and Virtue's other foes, In bloody chronicles of ages past. I would have had my Florence great and free; <…> as the bird Gathers its young, I would have gathered thee Beneath a parent pinion <…>. These things are not made for forgetfulness, Florence shall be forgotten first;..

---

Нам служит Месть заменой изголовью, Она — с неутоленной жаждой бед Переворотом бредит лишь и кровью: Когда мы всех затопчем в свой черёд, Кто нас топтал, глумяся над любовью — Вновь по главам склоненным смерть пройдёт…

On the pillow of Revenge—Revenge, Who sleeps to dream of blood, and waking glows With the oft-baffled, slakeless thirst of change, When we shall mount again, and they that trod Be trampled on, while Death and Até range O'er humbled heads and severed necks…

---

Мне чужд народ и век мой развращённый, Но в песне повесть дней я разверну Междоусобной смуты исступлённой. Никто б её страницу ни одну Не прочитал, когда б в моей поэме Предательства людского глубину Стихом не обессмертил я…

I am not of this people, nor this age, And yet my harpings will unfold a tale Which shall preserve these times when not a page Of their perturbéd annals could attract An eye to gaze upon their civil rage, Did not my verse embalm full many an act Worthless as they who wrought it…

Песнь II

И дух мой в речи оживёт родной, Угасшей с римской славою могучей. Но я взамен создам язык иной — Такой же гордый, более певучий. Пыл мужества с любовным забытьем — Всё передаст он прелестью созвучий, Подобных краскам на небе твоём; Осуществит он гордый сон поэта И станешь ты Европы соловьём. Пред ним язык других народов света — Покажется чириканьем. Один Я совершу — тобой гонимый — это…

My Soul within thy language, which once set With our old Roman sway in the wide West; But I will make another tongue arise As lofty and more sweet, in which expressed The hero's ardour, or the lover's sighs, Shall find alike such sounds for every theme That every word, as brilliant as thy skies, Shall realise a Poet's proudest dream, And make thee Europe's Nightingale of Song; So that all present speech to thine shall seem The note of meaner birds, and every tongue Confess its barbarism when compared with thine. This shalt thou owe to him thou didst so wrong…

---

Ничто для трусов все в мире укрепленья, И безопасней норка червяка — Алмазных стен, скрывающих смятенье Людских сердец. Доселе есть войска В Авзонии, чтоб поражать насилье, Есть руки и сердца в ней, но пока Раздор в ней сеет горе в изобилье — Враг собирает жатву. О, страна Прекрасная, давно в своём бессилье Надежд гробницей ты наречена, Меж тем ту цепь, что наложил гонитель — Одним ударом ты порвать властна, <…> Но для того, чтоб не была рабой, Чтоб оградить нам Альпы от вторженья И полною ты расцвела красой — Сынам твоим лишь нужно Единенье.

Of the poor reptile which preserves its sting Is more secure than walls of adamant, when The hearts of those within are quivering. Are ye not brave? Yes, yet the Ausonian soil Hath hearts, and hands, and arms, and hosts to bring Against Oppression; but how vain the toil, While still Division sows the seeds of woe And weakness, till the Stranger reaps the spoil. Oh! my own beauteous land! so long laid low, So long the grave of thy own children's hopes, When there is but required a single blow To break the chain, <…> What is there wanting then to set thee free, And show thy beauty in its fullest light? To make the Alps impassable; and we, Her Sons, may do this with one deed——Unite.

Песнь III

Кто имя миру новому даёт — Нет сил у них для твоего спасенья И вся твоя награда — их почёт, Для них, не для тебя — их возвышенье. Как? Слава — им? Позор — тебе одной? Славней их тот, кто даст освобожденье: Он явится ещё в стране родной, Чело твоё венчает он короной, Измятой ныне варваров рукой, Блеснёт твой день красою обновленной, Твой хмурый день, что тучей омрачен И веяньем Авернской мглы зловонной. Её вдыхает тот, кто умален Неволею, чей дух — в тюрьме позорной. Сквозь вековую скорбь, что небосклон Здесь облекла затменья тучей чёрной — Прорвется клич, услышанный толпой. И те певцы проложат путь просторный — Что мне во след пойдут моей тропой…

Discoverers of new worlds, which take their name; For thee alone they have no arm to save, And all thy recompense is in their fame, A noble one to them, but not to thee— Shall they be glorious, and thou still the same? Oh! more than these illustrious far shall be The Being—and even yet he may be born— The mortal Saviour who shall set thee free, And see thy diadem, so changed and worn By fresh barbarians, on thy brow replaced; And the sweet Sun replenishing thy morn, Thy moral morn, too long with clouds defaced, And noxious vapours from Avernus risen, Such as all they must breathe who are debased By Servitude, and have the mind in prison. Yet through this centuried eclipse of woe Some voices shall be heard, and Earth shall listen; Poets shall follow in the path I show…

---

Запоёт Кто — песнь любви, иные — песнь свободы. Но с ней свершат орлиный свой полёт, Чтоб солнце взором увидать орлиным — Немногие. Потянет их к долинам, Чтоб дань похвал возвышенных принесть Там на земле ничтожным властелинам. Изобличит речей фальшивых лесть Стыд гения: он — красоте подобен — С достоинством позабывает честь, И так же торговать собой способен. К тирану гостем кто вступил в чертог — Тот цепь надел: борцом быть не способен, Рабом он стал, переступив порог, И мысль его уж не свободна боле, В бессилье духа разум изнемог. <…> Чтоб услаждать правителей досуги Он сокращать в другом обязан стих, Но воспевать подробно их заслуги, Сам измышляя повод к похвалам — Замкнуться с вдохновеньем в тесном круге. Так — связан, к льстивым присужден речам, Боится он дать волю мыслям честным: Изменою они б явились там, Подобные мятежникам небесным. Обязан петь он с камнями во рту, Чтоб истина путём не вышла тесным. Но в длинном сочинителей ряду Появится один поэт, мне равный, Он примет за любовь мучений мзду, Среди певцов любви в Италии он будет главный, Он обессмертит слёзы, и ему Свободы песнь венец дарует славный. И два других — сильнейших по уму Близ народятся <…>. Песнь первогооткроет мир чудес, О подвигах дней рыцарства расскажет. <…> Где мысль окрылена — там перевес Над нею не одержит утомленье. На крылышках, как дивный мотылёк, Порхает радость вкруг его творенья. В природу воплотить искусство мог Мечтой прозрачной он неуловимо. Другой, чей дух печален и глубок, Нам воспоёт судьбу Иерусалима <…>. Чрез все олимпиады, Меж тех, кому бессмертие дано, Не сыщется среди сынов Эллады — Подобных двух имён…

… they shall sing Many of Love, and some of Liberty, But few shall soar upon that Eagle's wing, And look in the Sun's face, with Eagle's gaze, All free and fearless as the feathered King, But fly more near the earth; how many a phrase Sublime shall lavished be on some small prince In all the prodigality of Praise! And language, eloquently false, evince The harlotry of Genius, which, like Beauty, Too oft forgets its own self-reverence, And looks on prostitution as a duty. He who once enters in a Tyrant's hall As guest is slave—his thoughts become a booty, And the first day which sees the chain enthral A captive, sees his half of Manhood gone— The Soul's emasculation saddens all His spirit; <…> To smooth the verse to suit his Sovereign's ease And royal leisure, nor too much prolong Aught save his eulogy, and find, and seize, Or force, or forge fit argument of Song! Thus trammelled, thus condemned to Flattery's trebles, He toils through all, still trembling to be wrong: For fear some noble thoughts, like heavenly rebels, Should rise up in high treason to his brain, He sings, as the Athenian spoke, with pebbles In's mouth, lest Truth should stammer through his strain. But out of the long file of sonneteers There shall be some who will not sing in vain, And he, their Prince, shall rank among my peers, And Love shall he his torment; but his grief Shall make an immortality of tears, And Italy shall hail him as the Chief Of Poet-lovers, and his higher song Of Freedom wreathe him with as green a leaf. But in a farther age shall rise along The banks of Po two greater still than he <…>. The first will make an epoch with his lyre, And fill the earth with feats of Chivalry: <…> Thought Borne onward with a wing that cannot tire; Pleasure shall, like a butterfly new caught, Flutter her lovely pinions o'er his theme, And Art itself seem into Nature wrought By the transparency of his bright dream.— The second, of a tenderer, sadder mood, Shall pour his soul out o'er Jerusalem <…>. Unmatched by time; not Hellas can unroll Through her Olympiads two such names…

---

… побеждена заразой зла Бывает мысль; отчаянье и страсти, Подобно хищным птицам без числа, Помчатся вслед, готовя ей напасти Едва она замедлит свой полёт, И жертву разорвут они на части, Когда она опустится с высот.

… for the mind Succumbs to long infection, and despair, And vulture Passions flying close behind, Await the moment to assail and tear; And when, at length, the wingéd wanderers stoop, Then is the Prey-birds' triumph, then they share The spoil, o'erpowered at length by one fell swoop.

---

Вождь партии — лишь брат родной султана И деспота во многом превзошёл.

The faction Chief is but the Sultan's brother, And the worst Despot's far less human ape.