Дорога славы

«Дорога славы» (англ. Glory Road), в некоторых вариантах перевода на русский язык: «Дорога доблести» — роман Роберта Хайнлайна 1963 года, сочетающий в себе элементы научной фантастики и фэнтези.

Цитаты

Глава 1

	То был год национальных выборов с обычной предвыборной болтовнёй (типа «всё, что вы можете сделать, я сделаю куда лучше») на фоне бибикающих «спутников». Мне уже стукнуло двадцать один, но я ещё не решил, против какой партии следует голосовать.
	It was an election year with the customary theme of anything you can do I can do better, to a background of beeping sputniks. I was twenty-one but couldn't figure out which party to vote against.

	Вообще-то я против призыва в армию примерно на том основании, на котором раки возражают против кипятка: может, и станешь красивым, да по чужой воле.
	I object to conscription the way a lobster objects to boiling water: it may be his finest hour but it's not his choice.

Есть старинная картина, на которой изображены сани, мчащиеся сквозь зимний лес, а за ними гонятся волки. Время от времени люди хватают одного из седоков и кидают волкам. И вот все эти льготы — от отсрочек призыва и «альтернативных служб» до разного рода выплат и преимуществ ветеранам — все они весьма похожи на ту картину, где большинство сбрасывает меньшинство волкам, чтобы самому продолжить стремительную гонку за гаражом на три машины, бассейном и надёжным обеспечением после ухода от дел.

There is an old picture of a people traveling by sleigh through deep woods — pursued by wolves. Every now and then they grab one of their number and toss him to the wolves. That's conscription even if you call it "selective service" and pretty it up with USOs and "veterans' benefits" — it's tossing a minority to the wolves while the rest go on with that single-minded pursuit of the three-car garage, the swimming pool, and the safe & secure retirement benefits.

	Военная политика ведь это вроде рака — никто не знает, откуда он берётся, а проигнорировать его никак нельзя.
	Military policy is like cancer: Nobody knows where it comes from but it can't be ignored.

	Иногда приходит час, когда человек должен встать на защиту своих принципов, чтобы потом, бреясь, он мог не стыдиться собственного взгляда.
	There comes a time when a man must stand up for his rights, or he can't bear to look at himself in a mirror to shave.

Глава 2

	… в этот год все женщины увлекались макияжем «Континенталь», ненатуральным, как корсет, и наглым, как ухмылка шлюхи.
	... for that was a year all other females were wearing "Continental" makeup, as artificial as a corset and as bold as a doxy's smile.

	… француженки всегда кокетничают, это у них в крови, эта манера интегрирована в самую французскую культуру.
	... French women are at least slightly provocative at all times; they can't help it, it's ingrained in the French culture.

Глава 3

Можно <уехать> хоть в Новую Зеландию. «Геральд Трибюн» пестрела своими обычными заголовками, разве что в большей концентрации. Похоже было, что эти парни (ах, эти шаловливые детишки), которые верховодят на нашем шарике, решили снова сыграть в мировую войну, только теперь уже с водородными бомбами и межконтинентальными ракетами. Что ж, если забраться куда-нибудь на юг, ну, хотя бы в ту же Новую Зеландию, то будет шанс, что там что-нибудь и останется, когда осядет радиоактивный пепел.

New Zealand, maybe. The Herald-Trib had had the usual headlines, only more so. It looked as if the boys (just big playful boys!) who run this planet were about to hold that major war, the one with ICBMs and H-bombs, any time now. If a man went as far south as New Zealand there might be something left after the fallout fell out.

	Я ни в грош не ставлю гараж на три машины, плавательный бассейн или какой-нибудь другой символ высокого статуса или благосостояния. В этом мире все было ненадежно и лишь одни потрясные дураки и робкие мышата могут думать иначе.
	I didn't want to go back to school, win, lose, or draw. I no longer gave a damn about three-car garages and swimming pools, nor any other status symbol or "security." There was no security in this world and only damn fools and mice thought there could be.

	Мне хотелось, чтобы мир снова стал таким, каким нам его обещали, а не той гнусной, вонючей кашей, каков он есть на самом деле.
	I wanted the world to be what they had promised me it was going to be — instead of the tawdry, lousy, fouled-up mess it is.

Глава 5

	«Томми» не намного точнее бейсбольной биты, да и радиус действия у него лишь чуть больше. Есть, конечно, и свои достоинства — если из него попадешь в человека, так тот обязательно упадёт и не встанет.
	A Tommy isn't much more accurate than a pitched baseball and hasn't much greater effective range. But it does have virtues — you hit a man with it, he goes down and stays down.

	... некоторые виды механизмов столь совершенны, что единственное средство улучшить их — это сконструировать заново.
	… some pieces of machinery are ultimate perfection of their sort, the only possible improvement is a radical change in design.

	Логика — хрупкая штучка. «Логика» доказала, что аэропланы летать не могут, что водородная бомба теоретически невозможна и что камни с неба не падают. Логика — это способ выражения идеи: что не случалось вчера, не может случиться и завтра.
	Logic is a feeble reed, friend. "Logic" proved that airplanes can't fly and that H-bombs wont work and that stones don't fall out of the sky. Logic is a way of saying that anything which didn't happen yesterday won't happen tomorrow.

Глава 6

Я принялся внимательно разглядывать Игли. Он был похож на отпрыска того человека из Данди — здоровущий подбородок и никакого лба. В нём сочетались самые непривлекательные черты великанов и людоедов из «Красной Книги Волшебных Сказок». С детства терпеть не могу эту книгу. В общем он был человекообразен, если применять этот термин в расширительном смысле. По росту он превосходил меня на пару футов, а по весу — фунтов на 300—400. Я, пожалуй, имел перед ним преимущество только в благообразности. Волосы на Игли росли пучками, вроде как на заброшенном газоне, и вы сразу же понимали, даже не получив специального извещения, что он в жизни не пользовался дезодорантом, выпускаемым для так называемых мужественных мужчин. Узлы его мышц свивались в клубки, а ногти явно никогда не подстригались.

I looked Igli over more carefully. He resembled that scion of the man from Dundee, all chin and no forehead, and he combined the less appetizing features of giants and ogres in 'The Red Fairy Book'. I never liked that book much. He was vaguely human, using the term loosely. He was a couple of feet taller than I am and outweighed me three or four hundred pounds but I am much prettier. Hair grew on him in clumps, like a discouraged lawn; and you just knew, without being told, that he had never used a man's deodorant for manly men. The knots of his muscles had knots on them and his toenails weren't trimmed.

	— Человек, который повинуется всем законам без исключения, ещё более глуп, чем тот, который их постоянно нарушает. — вариант распространённой мысли
	"A man who always obeys the law is even stupider than one who breaks it every chance."

Мы оказывались в самых невозможных позициях, я, например, обнаружил себя вцепившимся в одну из Иглиных мозолистых ступней и пытающимся выдернуть её из сустава, притом глаза мои смотрели прямо в открытую пасть Игли, широкую, как медвежий капкан, но значительно менее привлекательную. Зубы его явно нуждались в чистке. И тогда я сунул большой палец Иглиной ноги прямо в эту пасть. Игли завизжал, а я продолжал засовывать эту ногу ему в глотку так, что там вскоре не осталось места для визга. Я пихал её всё глубже. Когда Игли проглотил свою левую ногу до колена, он вырвал свою правую руку из хватки Стар и попробовал вытащить ею проглоченную ногу, но тут я ухватил его запястье. — Помоги мне! — крикнул я Стар. — Запихивай! Она поняла и принялась вместе со мной заламывать ему руку. Рука ушла в глотку по локоть, а нога по бедро. В этот момент к нам присоединился Руфо, который согнул левую руку Игли и тоже засунул её в широкую пасть великана. Теперь Игли уже не мог бороться так отчаянно, как раньше, а потому отправить туда же большой палец правой ноги было уже делом чистой техники: Руфо оттягивал вверх его волосатые ноздри, я давил коленом на подбородок, Стар — засовывала ногу. Мы продолжали скармливать его самому себе по дюйму в минуту, ни на мгновение не ослабляя усилий. Игли всё ещё извивался и пытался освободиться, но мы продолжали его упихивать так, что вскоре и бедра, и вонючие подмышки были уже близки к исчезновению. Это было похоже на то, как катают снежный ком, только наоборот: чем больше катали его, тем меньше он становился, тем сильнее растягивалась его пасть — самое жуткое из виденных мной зрелищ. Вскоре Игли уменьшился до размеров медицинского мяча, потом до футбольного, бейсбольного, а я всё катал его между ладонями, всё уплотнял… мяч для гольфа… горошина… наконец ничего, кроме жирной грязи на пальцах. Руфо глубоко втянул воздух: — Думаю, это научит его не брать в рот ноги в присутствии старших.

It got us into odd positions and I found myself hanging onto one callused foot, trying to twist it off, while I stared into his open mouth, wide as a bear trap and less appetizing. His teeth needed cleaning. So I shoved the toe of his foot into his mouth. Igli screamed, so I kept on shoving, and pretty soon he didn't have room to scream. I kept on pushing. When he had swallowed his own left leg up to the knee, be managed to wrench his right arm loose from Star and grabbed at his disappearing leg — and I grabbed his wrist. "Help me!" I yelped to Star. "Push!" She got the idea and shoved with me. That arm went into his mouth to the elbow and the leg went farther in, quite a bit of the thigh. By, then Rufo was working with us and forced Igli's left hand in past his cheek and into the jaws. Igli wasn't struggling so hard by then, short on air probably, so getting the toe of his right foot started into his mouth simply required determination, with Rufo hauling back on his hairy nostrils while I bore down with a Knee on his chin and Star pushed. We kept on feeding him into his mouth, gaining an inch at a time and never letting up. He was still quivering and trying to get loose when we had him rolled up clear to his hips, and his rank armpits about to disappear. It was like rolling a snowball in reverse; the more we pushed, the smaller he got and the more his mouth stretched — ugliest sight I ever have seen. Soon he was down to the size of a medicine ball...and then a soccer ball...then a baseball and I rolled him between my palms and kept pushing, hard. — a golf ball, a marble, a pea...and finally there was nothing but some dirty grease on my hands. Rufo took a deep breath. "I guess that'll teach him not to put his foot in his mouth with his betters."

Главы 7—14

	Человек, который самодовольно толкует, что хорошие манеры всюду одинаковы, что люди — везде люди, явно никогда не отъезжал от своего захолустья дальше ближайшей станции. — 8; вероятно, это вариант распространённой мысли
	The person who says smugly that good manners are the same everywhere and people are just people hasn't been farther out of Podunk than the next whistle stop.

	— Милорд, существуют миры, где мужчины убивают женщин как только те отложат яйца, существуют и другие там женщины съедают мужчин в момент оплодотворения... — 10
	"Milord, there axe worlds in which males kill females as soon as eggs are laid — and others in which females eat males even as they are being fructified..."
	— Стар

	— Оскорбление — как выпивка — действует лишь когда оно принято. А гордость — слишком тяжелый багаж для моего путешествия. У меня её нет. — 10
	"An insult is like a drink; it affects one only if accepted. And pride is too heavy baggage for my journey; I have none."
	— Стар

	— Грех — это жестокость, несправедливость, всё остальное — пустяки. О, понятие греха идёт от нарушения обычаев твоего племени. Но нарушение обычая — не есть грех, даже если ощущается как таковой. Грех — причинение вреда другому человеку. — 10; вариант распространённой мысли
	"Can there be more than one? Sin is cruelty and injustice, all else is peccadillo. Oh, a sense of sin comes from violating the customs of your tribe. But breaking custom is not sin even when it feels so; sin is wronging another person."
	— Стар

	— Такой уж народ эти писатели — тянут всё, что плохо лежит, стачивают напильником заводские серийные номера, а потом говорят, что это ими придумано. — 11
	"That's the way with writers; they'll steal anything, file off the serial numbers, and claim it for their own."
	— Стар

	— Если ты желаешь, чтобы я по средам и субботам убивал драконов, я к твоим услугам. — 12
	"If you want me to kill dragons every Wednesday and Saturday, I'll be on call."

Глава 15

Хорошо сбалансированная шпага — самое универсальное оружие, из всех изобретенных для ближнего боя. Пистолеты и винтовки — они для нападения, а не для обороны. Кинься на противника рывком, он даже не успевает выстрелить из своей винтовки, а ведь ему надо остановить тебя на приличном расстоянии. А если броситься на человека вооруженного клинком, то он проткнет тебя как жареного голубя, конечно, в том случае, если у тебя самого нет клинка или ты им владеешь хуже, чем он. Шпагу никогда не заклинит, её не нужно перезаряжать; она всегда готова к бою. Основной её недостаток — она требует большого искусства в обращении и спокойной, «любящей» практики в овладении этим искусством. Научить этому необученных рекрутов нельзя ни за несколько недель, ни за несколько месяцев. — здесь под sword подразумевается rapier (рапира или шпага)

A properly balanced sword is the most versatile weapon for close quarters ever devised. Pistols and guns are all offense, no defense; close on him fast and a man with a gun can't shoot, he has to stop you before you reach him. Close on a man carrying a blade and you'll be spitted like a roast pigeon — unless you have a blade and can use it better than he can. A sword never jams, never has to be reloaded, is always ready. Its worst shortcoming is that it takes great skill and patient, loving practice to gain that skill; it can't be taught to raw recruits in weeks, nor even months.

	Храбрость — это когда ты продолжаешь идти вперёд, несмотря на то, что смертельно напуган, напуган так, что твой сфинктер уже не держит, сердце готово разорваться, ты не можешь даже вздохнуть,..
	Bravery is going on anyhow when you are so terrified your sphincters won't hold and you can't breathe and your heart threatens to stop,..

	Поединок на шпагах — страшная штука — ум в нём участия почти не принимает, он не успевает за темпом сражения. Думает твоя кисть, она отдает приказы ногам и телу, что им делать, а мозг она обходит стороной — ты мыслишь «на потом», превращая мозг в склад инструкций и указаний на будущее, во что-то, подобное компьютеру с его программой.
	Swordplay is an odd thing; you don't really use your mind, it is much too fast for that. Your wrist thinks and tells your feet and body what to do, bypassing your brain — any thinking you do is for later, stored instructions, like a programmed computer.

Глава 17

	— Примитивные общества всегда сложнее цивилизованных... — в ритуалах и обычаях
	"Primitive societies are always more complex than civilized ones…"
	— Стар

	... Руфо <…> сказал мне, что каждая человеческая раса проходит через всевозможные формы политического устройства и что демократия существует во многих примитивных обществах, но что он не знает ни одной цивилизованной планеты, где бы принцип «Vox populi vox Dei» не переводился бы, как «Господи, да как же мы вляпались в такую кашу».
	... Rufo told me that every human race tries every political form and that democracy is used in. many primitive societies...but he didn't know of any civilized planet using it, as Vox Populi, Vox Dei translates as: "My God! How did we get in this mess!"

Главы 18, 19

Культурологи утверждают, что закон о религиозной свободе инвариантен: религиозная свобода обратно пропорциональна силе самой распространенной религии. Это, видимо, есть частный случай более широкой инвариантности, заключающейся в том, что все виды свобод вырастают из конфликтов между культурами, поскольку обычай, которому не противостоит противоположный ему, становится обязательным и рассматривается как «закон природы». Руфо с этим взглядом не согласен. Он считает, что его коллеги (у них в голове дырки) включают в уравнения вещи, которые не могут быть измерены количественно и даже недоступны для точного определения. Свобода — это счастливое исключение, так как тупая толпа во всех расах ненавидит и боится любых свобод, не только для соседа, но и для себя, и уничтожает их всюду, где это только возможно. — 18

Culturologists state a "law" of religious freedom which they say is invariant: Religious freedom in a cultural complex is inversely proportional to the strength of the strongest religion. This is supposed to be one case of a general invariant, that all freedoms arise from cultural conflicts because a custom which is not opposed by its negative is mandatory and always regarded as a "law of nature." Rufo didn't agree; he said his colleagues stated as equations things which are not mensurate and not definable — holes in their heads! — and that freedom was never more than a happy accident because the common jerk, all human races, hates and fears all freedom, not only for his neighbors but for himself, and stamps it out whenever possible.

	Любовь — бабочка, которая порхает, пока живёт, и улетает, когда захочет. Её никогда нельзя удержать цепями. — 19
	Love is a butterfly that lights when it listeth, leaves as it chooses; it is never bound with chains.

Глава 20

	«Честерфилд». <…> Только теперь он уже не тот, что был. Мусор с мостовой и рубленое сено.
	Chesterfields. <…> But they don't make anything like Sweet Caps anymore. Bridge sweepings and chopped hay.

	Я не курил многие месяцы. <…> Я зажег сигарету и… закашлялся, как <…> дракон. Даже в пороках необходимо постоянное упражнение. — «закашлялся, как <…> дракон» — также намёк на предыдущий эпизод
	I hadn't smoked in months. <…> So I lit it — and coughed like a <…> dragon. Vice requires constant practice.

	… забавный принцип правления болтунов. «Демократия». Умилительная бредятина — будто суммирование нулей может дать какое-то иное число.
	… the amusing notion of chatter rule. 'Democracy.' A curious delusion — as if adding zeros could produce a sum.
	— Руфо — Оскару

	— Демократия работать не может. Математики, крестьяне, скоты и тому подобные демократией считаются автоматически равными. Но ведь мудрость не суммируется, её максимум — умнейший человек в каждой из групп. Однако демократическая форма правления, хотя и не работает, но всё же хороша. Любая социальная организация хороша в том случае, пока она не застыла. Форма, каркас не имеют особого значения до тех пор, пока они обеспечивают определённую степень свободы, позволяющую человеку проявить свои таланты во многих областях. Большинство так называемых ученых-социологов думают, что организация — это всё. А она — почти ничто, кроме тех случаев, когда превращается в смирительную рубашку. Важна частота встречаемости героев, а не разброс нулей. Твоя страна имеет систему, гарантирующую достаточную степень свободы, чтобы герои могли заниматься своим делом. И она будет существовать ещё долгое время, до тех пор, пока эта свобода не будет разрушена изнутри.
	"Democracy can't work. Mathematicians, peasants, and animals, that's all there is — so democracy, a theory based on the assumption that mathematicians and peasants are equal, can never work. Wisdom is not additive; its maximum is that of the wisest man in a given group. But a democratic form of government is okay, as long as it doesn't work. Any social organization does well enough if it isn't rigid. The framework doesn't matter as long as there is enough looseness to permit that one man in a multitude to display his genius. Most so-called social scientists seem to think that organization is everything. It is almost nothing — except when it is a straitjacket. It is the incidence of heroes that counts, not the pattern of zeros. Your country has a system free enough to let its heroes work at their trade. It should last a long time — unless its looseness is destroyed from inside."
	— он же

	— Никогда не уважаю людей в массе, так что демократом в душе мне не быть. Для того, чтобы требовать «уважать» или даже «любить» огромную людскую массу с хамством на одном её полюсе и грязными ногами — на другом, нужна бессмысленная, слепая, слюнявая тупость, которая часто наблюдается у попечителей детских садиков, у спаниелей и у миссионеров. Это не политическая система, а заболевание. Но могу тебя порадовать — твои американские политиканы этой болезнью не заражены. А обычаи в твоей стране позволяют существовать и таким организациям, где дураков нет.
	"Never people as a whole, I could never be a democrat at heart. To claim to 'respect' and even to 'love' the great mass with their yaps at one end and smelly feet at the other requires the fatuous, uncritical, saccharine, blind, sentimental slobbishness found in some nursery supervisors, most spaniel dogs, and all missionaries. It isn't a political system, it's a disease. But be of good cheer; your American politicians are immune to this disease... and your customs allow the non-zero elbow room."
	— он же

Глава 21

	— Американские женщины, из которых воспитанием вытравили все инстинкты пола, компенсируют это всепроникающим интересом к ритуалам, совершаемым над мёртвой шелухой секса… причем каждая уверена, что интуитивно знает тот главный ритуал, который способен оживить этот труп. Она знает и никто её не переубедит… особенно же тот мужчина, который имел несчастье попасть к ней в постель. Так что и не старайся. Ты или доведешь её до бешенства, или убьешь в ней уверенность в себе. Ведь ты покусишься на самую священную из коров — на миф, что женщина знает о сексе все, уже только потому, что она женщина. <…> Типичная американская женская особь уверена в том, что она гениальная портниха, гениальная повариха, гениальный дизайнер домашнего интерьера и превыше всего — гениальная куртизанка. Чаще всего — она ошибается во всех четырёх пунктах. Но не пытайся им это доказывать. <…> Разве что отобрать девчонку не старше двенадцати лет и изолировать её полностью, особенно от матери… Но и это, думаю, поздновато. Ты пойми меня правильно — всё это вы заслужили. Ведь американский мужчина тоже убежден, что он великий воин, великий политик и великий любовник. Проверка показывает, что он ошибается так же, как и она. Или ещё больше. С историко-культурной точки зрения существуют неопровержимые доказательства, что американский мужчина в большей степени, чем женщина, виновен в убийстве секса в вашей стране.
	"American women, having been conditioned out of their sex instincts, compensate by compulsive interest in rituals over the dead husk of sex...and each one is sure she knows 'intuitively' the right ritual for conjuring the corpse. She knows and nobody can tell her any different...especially a man unlucky enough to be in bed with her. So don't try. You will either make her furious or crush her spirit. You'll be attacking that most Sacred of Cows: the myth that women know all about sex, just from being women." <…> The typical American female is sure that she has genius as a couturiere as an interior decorator, as a gourmet cook, and, always, as a courtesan. Usually she is wrong on four counts. But don't try to tell her so. <…> Unless you can catch one not over twelve and segregate her, especially from her mother — and even that may be too late. But don't misunderstand me; it evens out. The American male is convinced that he is a great warrior, a great statesman, and a great lover. Spot checks prove that he is as deluded as she is. Or worse. Historo-culturally speaking, there is strong evidence that the American male, rattier than the female, murdered sex in your country."
	— Руфо

Перевод

В. П. Ковалевский, Н. П. Штуцер, 1992 (с незначительными уточнениями)