Научная фантастика

Научная фантастика (НФ) — жанр искусства, одна из разновидностей фантастики, которая основывается на фантастических допущениях (вымысле) в области науки. Действие научной фантастики часто происходит в будущем, что роднит этот жанр с футурологией. Эквивалентный английский термин «science fiction» буквально означает «научный вымысел», он был впервые использован поэтом Уильямом Уилсоном в 1851 году, и популяризован в США в середине 1920-х Хьюго Гернсбеком, затем стал основой для перевода и калькирования во многих языках. Русский термин появился независимо, его значение позже точно подстроилось под английский. Непосредственным предтечей жанра был научный роман. НФ почти всегда противопоставляется фэнтези.

См. отдельно определения термина.

Цитаты

Примечания: 1) сюда также включены те переводные цитаты со словом «фантастика», в которых явно подразумевается именно «научная фантастика»; 2) высказывания из фантастиковедческих работ приводятся лишь наиболее общие и оригинальные (подробнее см. статьи о тех работах); 3) часто авторы имели в виду только англоязычную science fiction, однако абсолютное большинство таких цитат примерно описывает и общемировое состояние НФ.

	Кэмпбелл говорит, что «вымысел в поэзии — не отмена истины, но её мягкое и очаровательное подобие». Сейчас это особенно относится к Научному Вымыслу, в котором открытые истины Науки могут быть даны в сплетенье с приятной историей, которая сама по себе может быть поэтической и правдивой, — так распространяет свои знания Поэзия Науки, облачённая в одеяние Поэзии жизни. — первое использование термина «science fiction»
	Campbell says, that "Fiction in Poetry is not the reverse of truth, but her soft and enchanting resemblance." Now this applies especially to Science-Fiction, in which the revealed truths of Science may be given, interwoven with a pleasing story which may itself be poetical and true—thus circulating a knowledge of the Poetry of Science, clothed in a garb of the Poetry of life.
	— Уильям Уилсон, «Маленькая серьёзная книга на великую старую тему» (A Little Earnest Book upon a Great Old Subject), 1851

А

	Сказочные чудеса устарели и будут в скором времени вытеснены чудесами иного рода, основанными на науке.
	— Ганс Христиан Андерсен, конец 1840-х

	Герой научной фантастики светит по принципу Луны — отражённым светом стоящих за этим героем идей. <…> В реалистическом романе можно сочно написать героя — и он будет жить. А в романе фантастическом самое блестящее реалистическое описание ещё не делает героя — героем.
	— Генрих Альтов, письмо Е. П. Брандису до 1969

Конечно, возможности фантастического жанра не безграничны — в нём, например, очень трудно выразить важнейшие эмоции человека, и хотя бы поэтому не следует писать только фантастику. Но с другой стороны, фантастика имеет и свои большие преимущества. Она может сообщить читателю чувство необъятности, красоты и возбуждающей таинственности вселенной. Она способна придать человеческое значение любопытным умственным выкладкам <…>. Создавая приёмами литературы намеренно упрощённые социальные ситуации, она может выразить авторское понимание социального механизма и, быть может, предложить думающему читателю одну-две новые идеи. Наконец, научная фантастика, выступающая как служанка неуки и техники, может принести известную пользу и обществу. Разумеется, непосредственный педагогический эффект даже наиболее тщательного в описаниях рассказа крайне незначителен; фантастика — это не метод изложения фактов. Но она может дать широким кругам публики известное понимание науки и техники как прекрасной человеческой деятельности.

— Пол У. Андерсон, интервью, 1966

Конечно, никакой литературный жанр нельзя точно отграничить — мы знаем, как условны литературные дефиниции. Но ведь и солнечный спектр не имеет видимых границ составляющих его цветов, однако никто, если он не дальтоник, не спутает красный цвет с зелёным. Так и человек, если он не литературный дальтоник, не спутает с другими жанрами научно-фантастическое произведение. Основным критерием для оценки научной фантастики и с художественной и с научной стороны должна быть её научная и художественная достоверность, бесспорность жизненной правды. — вариант трюизма

— Кирилл Андреев, «Что же такое научная фантастика?», [1967]

Айзек Азимов

Широкая расплывчатая кисть, которой писатель-фантаст рисует будущее, особенно подходит для широких расплывчатых социальных реакций. Писателя-фантаста интересуют широкие горизонты истории, а не приборные мелочи. <…> Научная фантастика выполняет свою наиболее полезную функцию <…> в предсказании социальных последствий. <…> это могло бы стать огромной силой для улучшения жизни людей. <…> Вот уже столетие мы наблюдаем, как социальные изменения происходят всё возрастающими темпами, и наблюдаем, как нас застают врасплох последствия со всё возрастающими масштабами. К настоящему времени мы научились ожидать перемен, даже радикальных, и мы смиряемся с необходимостью предвидеть, планировать заранее. Само существование и популярность научной фантастики является показателем того, как люди начинают принимать неизбежность перемен. И одна из функций научной фантастики состоит в том, чтобы сделать факт перемен менее неприятным для обычного человека. Независимо от того, насколько широкие слои населения игнорировали научную фантастику и смеялись над ней, они не могли оставаться в полном неведении о её содержании. Кое-что из её тематики просочилось в общее сознание <…>. По этой причине появление ядерного оружия, ракет, искусственных спутников не встретило того психологического сопротивления, которое они могли бы оказать когда-то.

— «Будущее? Напряжённое!» (Future? Tense!), июнь 1965

Любой миф можно превратить в фантастический рассказ, заменив вмешательство богов вмешательством науки.

К тому времени, как мне исполнилось 18, я успел также понять, что научная фантастика свободна от всяческих табу. Поскольку фантастика повествует о будущем, о других мирах и, быть может, о других системах мышления, в ней вполне возможны такие движения мысли, которые нам, живущим в этом мире и в эту эпоху, чужды (и подчас даже не столько чужды, сколько непривычны). А это значит, что научная фантастика свободнее, чем любая другая область литературы. <…> Видимо, любить научную фантастику — это значит так или иначе заботиться о будущем человечества; в какой-то степени это значит даже любить всех людей и желать им счастья в те далёкие времена, когда сами мы уже давно завершим свой путь.

— интервью, 1966

Многие склонны классифицировать научную фантастику лишь как ещё один жанр и ряду других: детективы, вестерны, приключения, литература о спорте, любовная проза и… фантастика. Однако тех, кто любит и читает фантастику, такая классификация не устраивает. Они считают фантастику литературным отражением научного и технического прогресса. А ранее не включает это отражение в себя весь опыт человеческих взаимоотношений, другими словами — всю нашу жизнь? В самом деле, как отделить (фантастику, столь богатую приключениями) от, например, приключенческой литературы как таковой. В конце концов полёт на Луну — это прежде всего приключение, а потом уже всё остальное.

— Предисловие к сборнику «Азимовские тайны», 1968

Человек, не интересующийся будущим и считающий научно-фантастическую литературу вздором, неизбежно придёт к атрофии воображения и никогда не сможет увидеть, что же ждёт его вперёди.

Научная фантастика — это единственный вид литературы, который основывается на предпосылке обязательных перемен.

Б

	… жанрового «пузыря» под названием «научная фантастика» <…>. И, кстати, не «пузыря», а «волдыря».
	— Сергей Бережной, «Бомба, которая взорвалась дважды. Альфред Бестер и жизнь без некролога», 2013

	Экстраполяция — это идеал, который научная фантастика превозносит, но редко практикует основательно.
	Extrapolation is an ideal which science fiction extolls but rarely practices in depth.
	— Альфред Бестер, <Всезвёздный автор>, март 1961

	Самая трудная тема в научной фантастике — о чужих. Самое простое решение из всех (а в действительности довольно глубокое) — это то, что реальная трудность заключается не в понимании что такое «чужой», а в понимании того, что такое мы сами. Мы все чужие друг другу, все различны и разделены. Мы даже чужды сами себе на разных этапах нашей жизни. Все ли помнят точно: каково это — быть ребёнком?
	The hardest theme in science fiction is that of the alien. The simplest solution of all is in fact quite profound — that the real difficulty lies not in understanding what is alien, but in understanding what is self. We are all aliens to each other, all different and divided. We are even aliens to ourselves at different stages of our lives. Do any of us remember precisely what it was like to be a baby?
	— Грег Бир, предисловие к «Plague of Conscience», 2002

… научная фантастика позволяет описывать стоящие перед человеком проблемы и его переживания, так сказать, в почти чистом виде; в своих лучших образцах научная фантастика — это литература предельных ситуаций, причём ситуацию выдвигает не общество и не история, а сам автор, руководствуясь соображениями наиболее выразительной характеристики своих героев, не испытывая никаких ограничений, если не считать границ научно возможного; даже принцип научной вероятности здесь необязателен. Независимо от своей эстетической ценности научная фантастика может выполнять и социальную функцию. Её тема — это прежде всего воздействие науки и техники на каждодневную жизнь человека; об этом воздействии почти совсем не говорится в других областях современной литературы. <…> Поэтому важна сама постановка вопроса научной фантастикой, ибо она даёт читателю представление о характере общества, в котором он живёт.

— Джеймс Блиш, интервью, 1966

Фантастический облик будущего человека и диковинных космических цивилизаций — это только декорации, на фоне которых можно рельефней отобразить проблемы, отнюдь не оторванные от земли и нашего времени. Не случайно научно-фантастическая литература в последние годы все явственней переключает свой интерес с техники на человека. <…> Я считаю, что мерой ценности фантастической литературы может быть, несмотря на внешнюю оторванность от жизни, её подлинная связь с современностью. То, что она повествует об опасениях и надеждах современного человека языком фантастических образов, что она пытается показать его место и роль в процессе происходящих в нашем мире преобразований, сквозь призму, а иногда и кривое зеркало будущего, не должно снижать её ценности. Говоря иными словами — быть может, благодаря этому мы глубже и шире сумеем взглянуть на наши сегодняшние большие и малые проблемы и нам легче будет их разрешить.

— Кшиштоф Борунь, интервью, 1966

Научную фантастику долго считали бедной Золушкой. Старшие сёстры не брали её с собой на литературные балы. За ней не ухаживали блистательные принцы (директора издательств), от неё отворачивались придворные кавалеры (редакторы и критики). И только многочисленные читатели, не менявшие к ней своего доброго отношения, в конце концов стали той волшебной силой, которая помогла Золушке превратиться в принцессу. Принцессой-то она стала — на её туалеты теперь не жалеют ни бумаги, ни картона, ни красок, — да только каблуки на её туфельках не одинаковые, и потому она всё время прихрамывает. <…> появление пародийных произведений уже само по себе свидетельствует о большой популярности научно-фантастической литературы.

— Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, предисловие к антологии «Эллинский секрет», 1966

Будучи одним из рукавов широкого и бурного потока мировой литературы, научная фантастика вбирает в себя и эстетический опыт, накопленный в результате творческих исканий крупнейших писателей наших дней. Поэтому все жанровые признаки и художественные новации, свойственные современной литературе, рано или поздно становятся достоянием и научной фантастики. Следует ещё раз подчеркнуть, что она никак не укладывается в узкое понятие «жанра».

— Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, «Тема «предупреждения» в научной фантастике», 1967

	Я счастлив, что работать в области научной фантастики почти всегда значит придерживаться прогрессивных взглядов.
	— Джон Браннер, «Исследователи скрытых мест в человеческом разуме» (Explorers of Secret Places in Man’s Mind), 1966

	Я ненавижу всё искушение Übermensch'ом, суперменом, которое пронизывает научную фантастику. Я считаю, что нет героя настолько компетентного, заставляющего всех трепетать, чтобы комитет из 20 по-настоящему трудолюбивых умных людей не мог сделать то же самое.
	I hate the whole ubermensch, superman temptation that pervades science fiction. I believe no protagonist should be so competent, so awe-inspiring, that a committee of 20 really hard-working, intelligent people couldn't do the same thing.
	— Дэвид Брин, интервью, 1997

• см. Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман» (введение, начало раздела 9 в гл. «Великое Кольцо» и конец книги), 1969

Безусловно, научная фантастика таит в себе множество новых возможностей и даёт богатую пищу воображению, но лишь при условии, если не рассматривать её как обособленное, изолированное от общего потока литературы течение, иначе произведения, зачисленные в жанр научной фантастики, постигнет печальная участь полицейских романов и романов о шпионах, они потеряют какую-либо художественную ценность и станут скучными и неинтересными».

— Пьер Буль, интервью, 1966

Рэй Брэдбери

	Научная фантастика вела От факта к мысли, к образу. Дела Эпох грядущих предок зрил из тьмы. В рисунках тех проглядываем… мы!
	— «Из всех вещей, что были, будут, есть»

	Научная фантастика очень тесно работает со вселенной.
	Science-fiction works hand-in-glove with the universe.
	— предисловие к антологии «The Circus of Dr. Lao and Other Improbable Stories», 1956

• см. интервью «Портрет гения: Рэй Брэдбери», 1964

Научная фантастика — это смешение науки и мечты. <…> Писатели чисто интеллектуального плана лишены ощущения чудесного. Они не могут дать детям пищу, необходимую им в процессе роста, не могут заставить 10—12-летнего ребёнка сгорать от нетерпения в ожидании того, кем он станет. Это именно тот возраст, когда нельзя терять ни минуты, чтобы стать капитаном Немо и изменить мир.

	Научная фантастика является самой значимой литературой в истории мира, потому что это история идей, история нашей цивилизации, которая порождала сама себя. <…> Научная фантастика является центром для всего, что мы сделали, и люди, которые высмеивают писателей-фантастов не знают, о чём говорят.
	Science fiction is the most important literature in the history of the world, because it's the history of ideas, the history of our civilization birthing itself. <…> Science fiction is central to everything we've ever done, and people who make fun of science fiction writers don't know what they're talking about.
	— интервью, 1995

В

	… современная научная фантастика <…> — это комиксы без картинок…
	… current science fiction <…> [is] comic books without pictures…
	— Курт Воннегут, «Научная фантастика», 1965

Научно-фантастический жанр возник в литературе для того, чтобы помочь человечеству представить те головокружительные высоты, которых оно достигнет в области техники. Рождённая в спокойную, созерцательную эпоху, научно-фантастическая литература несла в себе черты гордости и высокого чувства достоинства человека. Ныне, когда техника достигла невиданных высот, научно-фантастический жанр уже утратил эти свои основные черты <…>. Человечество обеспокоено бурным стихийным развитием техники. Техника овладевает человеком и подчиняет его своим законам, влечёт по апокалипсическим путям и лишает всех чувств и традиционных добродетелей.

— Иван Вылчев, интервью, 1966

Г

	Если бы научная фантастика не баловала нас, своих поклонников, время от времени этим редким чудом — свершившимся пророчеством, — разве любили бы мы её столь беззаветно!
	— Вл. Гаков, «Свет в конце туннеля», 1989

	… многие энциклопедии и справочники [об НФ] начинают разговор о [религии] с такого приблизительно пассажа: нет ничего более отдалённого от научной фантастики, нежели религия — но это только на первый взгляд… И далее обычно следует убедительная обойма примеров, долженствующих свидетельствовать как раз об обратном: нет ничего ближе.
	— Вл. Гаков, «Мудрая ересь фантастики», 1990

	… я всегда был против каких бы то ни было попыток наложить на НФ догматические цепи. Она может многое, и удача порой ждёт на самом невероятном направлении.
	… I protest against all attempts to lay down dogmatic rules about SF. It can be many things, and all can be good.
	— Эдмонд Гамильтон, 1976

	Юмор — редкое явление в мире вообще — и ещё реже он встречается в научной фантастике. Но он отлично подходит для неё, и мне остаётся лишь пожалеть, что его в ней так мало.
	— Гарри Гаррисон, сборник «50 за 50» (комментарий к разделу «Смеётесь — а я-то боялся, что мне придётся плакать»), 2001

	Она ещё ждёт своих исследователей, которые займутся не худосочным критиканством и библиографическими забавами, а предъявят ей серьёзный счёт: где и с кем была она на баррикадах эпохи.
	— Эдуард Геворкян, «Чем вымощена дорога в рай?», 1989

Похоже, что наклонностям нашего века больше соответствует <…> фантастика, сохраняющая, отчасти лукаво, отчасти по простоте, эпитет «научная». Если детектив — это паразит на теле реализма, то фантастика родилась из модернистской литературы, из её интереса к «дегуманизированному» <…> искусству. Ведь, в сущности, единственная тема фантастики — контакт с неземным разумом. В переводе с научно-фантастического жаргона получается теологическая проблема — кто кого сотворил по своему подобию: человек Бога или Бог человека? Фантастика, стремясь избавиться от антропоморфизма, заражала читателя мечтой о диалоге. За популярностью этого жанра стоит страстное желание вырваться из человекоподобного мира, из своей судьбы, из нашей шкуры и — оглянуться, посмотреть на себя со стороны чужими глазами. <…> Метафизика для бедных, фантастика питается остатками целостного религиозного сознания, которое она противопоставляет позитивизму детектива. <…> Детектив имеет дело с конечным процессом; общий набор версий включает и правильную <…>. Фантастика стоит перед беспричинным миром, в котором вместо реальностей одни мнимости. <…> Детектив оптимистично обещает, перебрав всё возможное, найти искомое. Фантастика заранее обречена на неудачу, так как она пытается исчерпать неиссякаемое. Её рационалистские иносказания скрывают тягу к инобытию. Под наукообразными эвфемизмами таится надежда на мистическое преображение. Фантастика — это попытка бегства из антропоморфной Вселенной в настоящую. <…> Единственный вопрос, занимающий фантастику, заимствован у религии и запрещён наукой — ПОЧЕМУ.

— Александр Генис, «Хоровод. Заметки на полях массовой культуры», июнь 1993

	Допустим, ты — пришелец жукоглазый, Со жвалами, в хитиновом покрове, Рождённый на планете Ыбламаунт В созвездии Нелепо-ли-намбяше, И, ветром галактическим несомый, На био-крио-трио-звездолёте К нам в мегаполис тупо залетевший, Как залетает дура-малолетка, Поверив ослепительному мачо. — пародия на штампы НФ
	— Генри Лайон Олди, «Допустим, ты — пришелец жукоглазый… Фантастическое допущение», 2007

	Научная фантастика представляет современные ереси и режущую кромку спекулятивного воображения как схватки с Таинственным Временем — линейным или нелинейным временем. Наш девиз: «Ничего тайного, ничего святого».
	Science fiction represents the modern heresy and the cutting edge of speculative imagination as it grapples with Mysterious Time — linear or non-linear time. Our motto is Nothing Secret, Nothing Sacred.
	— Фрэнк Герберт, «Научная фантастика и ты», 1974

	Ни один другой жанр не отражает столь остро желания, тревоги, страхи и надежды, внутреннюю и внешнюю напряжённость нашего времени, как научная фантастика.
	— Хорас Голд, до 1965

	Наука незаметно для литературоведов и даже для самих писателей вошла в «тайное тайных» литературного процесса, обновив и освежив традиционный взгляд на мир и на человека. <…> Умный и сложный оптимизм научной фантастики, её духовное созвучие внутреннему миру современного человека и создаёт её литературно-художественное и морально-интеллектуальное обаяние.
	— Геннадий Гор, интервью, 1966

	Научная фантастика основывается на убеждении в том, что человеческий разум способен познавать и переделывать мир <…>. Её герой чаще всего не только Homo Sapiens, но и Homo Faber — Человек Творящий.
	— Ариадна Громова, «Как построить мир?», 1967

Д

	Может быть так, что чем меньше научная фантастика соотносится с реальным миром (как мы его знаем), тем более полезной она будет. — имеет в виду увеличение числа моделей будущего
	It may be that the less science fiction concerns itself with the real world (as we know it), the more useful it will be.
	— Лестер дель Рей

Научная фантастика представляет собой необычный взгляд на наш мир и обычный взгляд на иной мир, альтернативный. <…> Это не отражение нашего мира. Центральная идея НФ — есть идея динамики. События разворачиваются вокруг идеи какого-то допущения, существующего в обществе или существах, его населяющих. Эта идея должна быть новой, неким новшеством. <…> Хорошая НФ рассказывает читателю что-то новое, чего он не знал о возможностях мира. Обе вещи — новый фактор и описание мира, основанного на действии этого фактора — это изобретение автора, а не простое описание. И в конце концов, НФ показывает то, что в противном случае было бы абстрактным допущением. Она делает это, описывая функционирование идеи на примере — во времени и пространстве, для этого необходимо выдумать это время и пространство. Персонажи не отличаются от персонажей нефантастических произведений, но они сталкиваются с чем-то, что отличается от того, с чем имеют дело нефантастические персонажи. <…> НФ существует потому, что мозг человека нуждается в размышлениях, в стимуляции, а необычный взгляд на мир и заставляет его работать. Её пишут, потому что человеческий разум нуждается в творчестве, и именно в творении необычных миров научной фантастики человеческое воображение занято в полную силу, потому НФ — это главный продукт человеческого разума для человеческого разума. Функция НФ психологическая — извлечь человека из его реального мира.

— Филип Дик, интервью, 1980

	Научная фантастика — единственный, кроме поэзии, литературный жанр, символистский в самой своей основе. <…> Что неизбежно <…>. Ну не парадокс ли, что символисты были столь страстно заняты реальным миром — реальностью наружной и внутренней? Однако в противном случае символы их лишились бы референта.
	— Сэмюэл Дилэни, «Фауст и Архимед», 1968

Нужно быть слегка сумасшедшим, чтобы пытаться написать что-то достойное в НФ, где часто не просто терпят посредственную, ленивую, ничем не замечательную работу, но даже активно её вознаграждают, в то время, как качественные произведения могут остаться безвестными или встречаются с откровенной враждебностью. Единственное, что спасает НФ и заставляет её эволюционировать — это постоянный приток новых авторов, которые так молоды и полны энергии, что готовы работать больше, чем им пришлось бы, чтобы получить те же деньги, штампуй они какую-нибудь стандартную космооперу. Со временем многие выгорают, стираются до безличности, устают, становятся циничными и выбирают путь попроще. Но НФ до сих пор везёт, потому что всегда приходит новое поколение писателей, которые готовы (с наивным восторгом, разумеется) подхватить факел, выскользнувший из ослабевших рук предыдущего поколения.

— Гарднер Дозуа

Е—И

Хочется сказать несколько слов о научной фантастике вообще. Часто приходится встречать <…> утверждения о том, что действительность превзошла всякую фантазию, жизнь обогнала самую смелую выдумку писателей или реальность оказалась куда больше мечты. Надо со всей определённостью сказать, что такого никогда не было. Но если бы случилось, то означало бы, что наша судьба печальна, как печален удел людей, переставших мечтать и выдумывать, заглядывать вперёд, в будущее, иногда очень отдалённое.

— Иван Ефремов, предисловие к роману «Пылающий остров», 17 апреля 1962

Очевидно, что научная фантастика не является и не может являться пророческим предвидением целостной картины грядущего. Писатель-фантаст, подбирая из настоящего, из реальной окружающей его жизни явления, кажущиеся ему провозвестниками грядущего, протягивает их в придуманный мир, развивая их по научным законам. Если произведение построено так, то фантастика научна. <…> Черты будущего должны быть многогранными, и само действие должно развиваться в ином плане, не свойственном настоящему времени. Только так возникают и достоверность, и перспективная глубина образов людей и облика грядущего мира. <…> Миллиарды различных граней будущего, отражённые в сознании грядущих людей, ещё не существующих, но создаваемых нашим воображением, — вот практически беспредельное поле для произведений научной фантастики.

— Иван Ефремов, «Миллиарды граней будущего», 1966

Задним умом понятно: возникновение научной фантастики было естественным, логическим следствием того, что наука сменила теологию и освоение новых земель в качестве поставщика пищи для ума. Разумеется, тут помог и некоторый кризис сугубо реалистической литературы, которая начала покряхтывать от своей приземлённой банальности, — и это снова наводит на мысль, что дар свободной фантазии отличен от просто писательского воображения. Я не устаю повторять, что реалистическое направление в литературе вышвырнуло то, что Нортроп Фрай обозначил как возвышенные характеры. В книгах, откуда вымели всех и всяческих героев с жутко большой буквы, королей без царя в голове, богов, полубогов и божков, воцарилась демократия. Вся эта публика благополучно эмигрировала в научную фантастику, где и живёт рядышком с мутантами, инопланетянами, роботами, андроидами и шизоидными компьютерами. <…> страсть человека к чудесному была удовлетворена тем, что писатели повели его за пределы известного, открывая горизонты неизведанного. В совокупности эти приёмы возвращают человека через фантастическое к реальному, создавая тот самый эффект узнавания, который Аристотель полагал мощнейшим средством воздействия в трагедии. Не бойся я залезать в дебри метафизики, я бы взял на себя смелость утверждать, что чудесное в глубинах сознания читателя узнает себя в писаниях фантаста — и в этой радости узнавания таится притягательность научной фантастики.

— Роджер Желязны, «Мой пристрастный взгляд на особенности научной фантастики» (Some Science Fiction Parameters: A Biased View), 1975

К

Научно-фантастическое произведение — это прежде всего художественное произведение, призванное пробудить у читателя эмоциональный интерес к проблемам техническим, социальным, этическим, оно может будоражить мысль, наводить на искания, но отнюдь не утверждать безоговорочно какие-либо научные или технические положения <…>. Литература научной мечты подчиняется законам мечты. А мечтать — это смотреть вперёд, ломая догмы, шаблон и рутину.

— Александр Казанцев, «Законы мечты», 1964

Открытие не укладывалось в голове: целая цивилизация, построенная на лжи! Тем не менее, сомневаться не приходилось. Все эти хроники, как земные, так и галактические — сплошные выдумки и ложь. Как теперь полагаться хоть на что-то, связанное с Предками? На их историю, науки? Нет уж! Цивилизация, способная на такую ложь, вообще не заслуживала доверия. Цивилизация, прогнившая до мозга костей. Ничего удивительного, что Предки кончили кровавой оргией! <…> Вероятно, правительство, — или правительства, раз книги выходили на нескольких языках, — безжалостные и тиранические, заставляли печатать эти лживые хроники, чтобы отвлечь своих подданных, влачивших жизнь в рабстве, от их бед. Должно быть, даже устраивались инсценировки запуска космических кораблей — под ликование обманутой толпы! <…> Может, его предположение о жестоких правительствах, обманывающих народ, неверно? Может, эти хроники на самом деле отражали мечту? Мечту человечества, которое постоянно в пути…

— Франсис Карсак, «Первая империя» (Premier empire), 1960

	Нет ничего мертвее, чем вчерашняя научная фантастика.
	Nothing is deader than yesterday's science-fiction.
	— Артур Кларк, «Пески Марса», 1951

	— НФ-произведения не годны никуда, — они орали нам, пока мы не оглохли. — Но это выглядит хорошим. — Ну, тогда, это точно не НФ.
	'SF's no good,' they bellow till we're deaf. 'But this looks good.' — 'Well, then, it's not SF.'
	— Роберт Конквест, предисловие к антологии Spectrum II, 1962

	Одна из больших проблем для современных нф-писателей, пытающихся изобразить следующие два столетия в строго экстраполяционной фантастике, заключается в том, что в ближайшие десятилетия назревает гигантская технологическая революция, которая сделает предыдущие промышленные революции похожими на незначительные экономические перестройки. <…> Огромное разочарование многих нф-произведений последних лет заключается в слабости финала. Сюжетная линия часто строится и строится только для того, чтобы в конечном итоге раствориться в миске спагетти с болтающимися концами, возможно, с обещанием связать их в предполагаемом продолжении. Я подозреваю, что сама издательская индустрия несёт большую часть ответственности за этот синдром. Маркетинг делает ставку на трилогии и многотомные серии <…>. Романы выдающихся писателей продаются на стадии глав и набросков или даже концепции и заканчиваются в спешке под давлением оговоренных сроков.
	One of the big problems for contemporary sf writers who attempt to depict the next two centuries in accurately extrapolative fiction is that a giant technological revolution is brewing in the decades just ahead of us that is going to make previous industrial revolutions look like a minor economic readjustments. <…> The great disappointment of much recent sf lies in the weakness of the ending. A story line often builds and builds, only to dissolve ultimately into a spaghetti bowl of loose ends, with perhaps the promise of resolution in a projected sequel. I suspect that the publishing industry itself bears much of the responsiblity for this syndrome. Marketing places a premium on the trilogy and the multi-book series <…>. Novels by prominent writers are sold on chapter-and-outline or even on concept and are completed in a rush under the goad of contractual deadlines.
	— Джон Г. Крамер

	Научная методология исходит из предпосылки, что хорошо построенная теория будет не только объяснять известные явления, но и предсказать новые, ещё неоткрытые. Научная фантастика пытается сделать то же — и в литературной форме описать, на что похожи результаты применения этого принципа, причём не только для машин, но для человеческого общества.
	Scientific methodology involves the proposition that a well-constructed theory will not only explain away known phenomena, but will also predict new and still undiscovered phenomena. Science fiction tries to do much the same — and write up, in story form, what the results look like when applied not only to machines, but to human society as well.
	— Джон Вуд Кэмпбелл

Л

Научная фантастика учит смелее, глубже, острее видеть и воспринимать предельные возможности развития явлений больших и малых, материальных и бестелесных, устоявшихся и едва пробивающихся, почти бесспорных и почти невозможных. Воображение используется в ней так, как оно и должно, по-моему, использоваться, — чтобы постигнуть все возможные и мыслимые последствия того или иного человеческого действия, исследовать все «потоки времени» и «варианты вселенной», какие можно себе представить. Для воображения нет ни одной запретной области, какой бы малопривлекательной или с первого взгляда бесполезной она ни казалась. Научная фантастика позволяет созерцать весь мир, больше того, всю вселенную. Она даёт нам возможность освободиться от национальных и идеологических ограничений. Она обостряет интерес ко всем наукам и всем областям знания, ко всем людям и всем разумным существам, пусть это и не «люди», ко всему, что обладает если и не разумом, то способностью чувствовать. Да, научная фантастика не знает границ!

— Фриц Лейбер, интервью, 1966

	Абсурдно осуждать [научно-фантастические произведения] за то, что они часто не могут показать какую-то глубокую или чувствительную характеристику. Им и не следует это делать. <…> Каждый хороший писатель знает, что чем более необычны сцены и события в его истории, тем более незначительными, простыми, типичными должны быть его персонажи. Следовательно, Гулливер — это заурядный маленький человек и Алиса — это заурядная маленькая девочка. Если бы они были более примечательны, то разрушили бы свои книги. <…> Рассказывать о том, как странные вещи внезапно случаются со странными людьми — это уже слишком большая странность; тот, кто должен увидеть необычные зрелища не должен быть необычным.
	It is absurd to condemn [science fiction stories] because they do not often display any deep or sensitive characterization. They oughtn't to. <…> Every good writer knows that the more unusual the scenes and events of his story are, the slighter, more ordinary, the more typical his persons should be. Hence Gulliver is a commonplace little man and Alice is a commonplace little girl. If they had been more remarkable they would have wrecked their books. <…> To tell how odd things struck odd people is to have an oddity too much; he who is to see strange sights must not himself be strange.
	— Клайв Льюис, «О научной фантастике», 1955

	Это один из ужасных уроков научной фантастики, что огромные, ошеломляющие идеи могут ошеломить своих создателей.
	It's one of the terrible lessons of science fiction that huge, stupendous ideas can overwhelm their creators.
	— Дэвид Лэнгфорд, «Нудный эпос», 1985

Урсула Ле Гуин

	Строго экстраполятивные произведения научной фантастики обычно приходят к тому, что предсказывает Римский клуб: что-то между постепенным отмиранием человеческой свободы и тотальным уничтожением земной жизни. <…> Любой художественный вымысел — это метафора. Научная фантастика — это метафора. <…> Будущее в художественной литературе — это метафора. Метафора чего? Если бы я могла сказать это не в метафорическом смысле, я бы не писала все [свои] романы…
	Strictly extrapolative works of science fiction generally arrive about where the Club of Rome arrives: somewhere between the gradual extinction of human liberty and the total extinction of terrestrial life. <…> All fiction is metaphor. Science fiction is metaphor. <…> The future, in fiction, is a metaphor. A metaphor for what? If I could have said it non-metaphorically, I would not have written all [my] novels…
	— предисловие к «Левой руке Тьмы», 1976

	Научная фантастика не способна ничего предложить — она способна лишь описать.
	— неавторский парафраз мысли из того предисловия

	НФ читают потому, что она этична, и моральные тревоги выражены в ней с большой ясностью.
	— до 1986

	Если научная фантастика — это мифология современной технологии, то этот миф трагичен.
	If science fiction is the mythology of modern technology, then its myth is tragic.
	— «Литературная теория хозяйственной сумки», 1986

Станислав Лем

	… одним из смертных грехов научной фантастики является умножение «сущностей», то есть гипотез, без которых наука легко обходится.
	… jednym z grzechуw głуwnych Science-Fiction jest mnożenie „bytуw dodatkowych”, to jest hipotez, bez ktуrych nauka doskonale się obchodzi.
	— «Summa Technologiae» (глава 3), 1963

… научная фантастика совсем не пророческая литература, как иные ошибочно думают. Предсказания научных и технических достижений неминуемо обречены на поражение. Даже Жюль Верн кажется нам сейчас очень архаичным. Что же тогда говорить о сегодняшнем дне, когда невозможно предвосхитить все вероятные качественно-новые скачки, которые совершаются в жизни человечества благодаря успехам науки! Фантастика, скорее, похожа на гигантскую и могущественную лупу, в которую мы рассматриваем тенденции развития — социальные, моральные, философские, — которые мы усматриваем в нашем сегодняшнем дне. <…> В наши дни, для того чтобы заниматься научной фантастикой, мало одной фантазии, нужно ещё очень много знать!

— интервью, 1966

Очень характерной, как я считаю, является попытка подвергнуть произведение сжатию для быстрого понимания; в случае выдающихся произведений любое изложение относительно оригинала бессильно, и доходит даже до карикатурности <…>. В свою очередь произведения SF можно излагать очень успешно, косвенным результатом чего возникает явление типа «золотой лихорадки»: любое произведение, отличающееся оригинальностью, <…> тотчас же притягивает подражателей, толпы которых растаптывают тему до невозможности, причём, что нас здесь наиболее интересует, компрометируют не только себя, но отчасти и прототип, поскольку в их версиях концепция первоначальной книги оказывается обнажённой и сокращённой до чистого скелета, обнаруживая тем все свои слабости. Невозможна аналогичная эксплуатация каких-нибудь Фолкнера или Кафки. В случае обоих этих авторов произведения, вдохновлённые их сочинениями, явно распадаются на никуда не годные, жеманные маньеризмы, либо такие, которые имеют уже собственную автономию, не очень тесно связанную с прототипом.

— Предисловие к «Торпеде времени» А. Слонимского, 1967

Авторы научных якобы сказок дают публике то, чего она требует: трюизмы, ходячие истины, стереотипы, слегка замаскированные и переиначенные, чтобы потребитель мог без всякой опаски предаваться удивлению, оставаясь при своей привычной жизненной философии. Если в культуре и существует прогресс, то, прежде всего, интеллектуальный, а интеллектуальных проблем литература, особенно фантастическая, не касается.

— «Глас Господа», 1968

	Все пути НФ, которые в конце не ведут назад к людям, не могут нам предложить ничего сверх богатств галактического паноптикума.
	— рецензия на «Левую руку Тьмы» У. Ле Гуин, 1971

SF — это клинически чистый случай территории, находящейся во власти китча, потому что то, что в ней культурно и исторически превосходно, самое трудное и самое важное, жертвуется широкой общественности по самым низким ценам, в самой примитивной форме, выходя серийно и в массовом масштабе. Не зная, что такое молчание и несмелость в отношении непонятного человеческому разуму, громоздя вселенную на вселенную, смело и без опасений, постоянно мешая физику с метафизикой и плевелами смутно понятых философских систем, SF является самым настоящим воплощением китча со всей его наглостью и тотальным невежеством, которое с упорством (триумфально!) противоречит самому даже существованию некоего лучшего и недоступного ей знания. Чего философы не решаются даже говорить, о чём учёные с мировой известностью едва смогут что-то намекнуть — можно купить в любом газетном киоске за 60—75 центов и тотчас же этим довольствоваться. SF — это приятный заменитель изучения толстых учебников великих мыслителей, космологов, астрофизиков и философов, и даже более: может передать знания учёных, которые родятся только через десять тысяч лет. Я нисколько не издеваюсь над этими шумными предсказаниями; я лишь повторяю то, что можно прочитать в рекламе SF.

— «Science fiction: безнадёжный случай — с исключениями», 1972

	… эта провинция давно уже стала свалкой всевозможных курьёзов и вздора, изгнанного из более почтенных сфер. Если б сегодня Платон издал своё «Государство», а Дарвин — «О происхождении видов», то, снабжённые этикеткой «Фантастика», они попали бы в разряд бульварного чтива — и, читаемые всеми и потому не замечаемые никем, потонули бы в сенсационной трескотне, никак не повлияв на развитие мысли.
	— Реджинальд Гулливер «Эрунтика», 1973

… сильная парадоксальность для SF обычно является самоцелью: подлежит выпячиванию, чтобы шокировать читателей. <…> Парадоксальность существует в сущностной структуре такого мира, и её можно самое большее ловко маскировать. Однако тогда непоследовательности повествования служат маскировке основной онтологической непоследовательности представленного мира. Именно такие формальные игры ведёт SF на этом участке. Их антропологические результаты ничтожны или вовсе никакие (потому что, кроме удивления, ничего из того не следует…). <…> Science fiction прошла, короче говоря, путь от собственного выращивания до малоценной гибридизации в результате ограниченного отбора в новых экзогамных связях. Она перешла именно от любительства болтающих в самонадеянности инженеров через наивные попытки утопии и схематизм космически раздуваемых мифов американской карьеры до сегодняшнего сказкосочинительства, сложенного из анахроничных и инфантильно ожесточённых снов о могуществе, причём небылицы эти в корне интеллектуально бесплодны, погружены в грязные воды экспрессионизма или других парнасизмов, а поверху инкрустированы совместно придуманной псевдонаучной опасностью. Трудно тогда сказать, что лучше — старое собственное разведение или сегодняшняя претенциозность. Хотя, однако, связи SF со сферой познания всегда были сомнительны и заражены фарсовыми недоразумениями, ведь она хотела, будучи глухой, вслушиваться в науку, что в конце концов втянуло её в проблематику будущего, правда ущербно, но одно она поняла хорошо: что технологический фактор уже не удалить из цивилизации как сросшийся с ней намертво.

— «О непоследовательности в литературе», 1974

К сожалению, только в реалистической прозе можно обращаться прямо к реальному миру, и потому горькую участь science fiction представляет заранее обречённое на неудачу желание показать миры, что были бы одновременно плодами воображения и ничего не значили, т.е. не имели бы характера послания, приравнивая их как бы степенью объективной суверенности вещам нашего окружения от мебели до звёзд. Это фатальная ошибка, кроящаяся в основе фантастики, потому что там, где тенденциозность не допускается намеренно, просачивается тенденциозность невольно. <…> Потому проблемное содержимое эпики может быть глубоко скрыто, зато содержимое фантастики должно быть чётко, в противном случае рассказ, отказываясь от невымышленной проблематики и не достигая эпического объективизма, фатально соскальзывает к какой-нибудь поддержке — оказывается ею тогда стереотип сказки, сенсационной авантюры, мифа, скелет детективного романа или их столь же эклектичный, сколь и низкопробный кроссворд. Выходом из дилеммы могут быть сочинения, анализ состава которых, чтобы отделить то, что «предметное», от того, что представляет «послание» (сразу же видимое), оказывается полностью невыполнимым. Читатель такого произведения не знает, должно ли то, что ему показывают, существовать словно булыжник или табурет, или оно должно что-то кроме себя означать. Неопределённость такого воплощения не уменьшается от авторских комментариев, потому что автор может в них заблуждаться, будто человек, пытающийся объяснить нам истинный смысл своих снов.

— Послесловие к «Убику» Ф. Дика, 1975

Универсум писателей и Универсум учёных всё больше отдаляются друг от друга. <…> НФ настолько глухо отгородилась от космологической Вселенной, что не в состоянии принять никаких сигналов, то есть: никаких новых сведений из области науки, за исключением разве что тех, которым удаётся пробиться на первые полосы газет (как, скажем, слухи о чёрных дырах). <…> Хотя формально большая часть цивилизаций в НФ соответствует состоянию, которого Земля, по прогнозам, достигнет через 2000 или 2300 лет, по существу они застряли в XIX веке с его колонизаторскими, завоевательными устремлениями и военной стратегией, которая в НФ лишь возводится в более высокую степень по принципу «Большой Берты». НФ и понятия не имеет о том, что, собственно, делать с энергией порядка мощности Солнца, если не использовать её лишь для уничтожения населённых планет. <…> В качестве развлекательной литературы НФ вынуждена ставить фиктивные проблемы и предлагать их простые решения. <…> Во Вселенной НФ не могут возникнуть мифы и теологии — ибо сама она есть ублюдок вырождающихся мифов. Нынешняя НФ подобна «гравитационной ловушке», в которой отрасль литературы, пообещавшая человеку Вселенную, укрыла своё поражение при помощи антропоцентрических — то есть онанистических — фантасмагорий.

— «Научная фантастика и космология», 1977

	Я склонен сравнить <…> отношение НФ к настоящей науке с отношением детективных романов к криминологии; детективы нисколько не способствуют решению реальных проблем преступности, в них эти проблемы сведены — за очень редкими исключениями — к десятку ходовых сюжетных приёмов и, таким образом, также сфальсифицированы.
	— рецензия на «Революцию космических полётов» У. С. Бейнбриджа, 1979

… научная фантастика имеет или должна иметь дело с человеческим родом как таковым (и даже с возможными видами разумных существ, одним из которых является человек), а не с какими-то отдельными индивидами, всё равно — святыми или чудовищами. <…> Сначала я никак не мог понять, с какой стати такое множество авторов piribus unitis соорудили коллективную тюрьму для научной фантастики. Я думал, что, хотя бы на основании закона больших чисел, среди такого количества авторов обоего пола непременно должно найтись достаточно много писателей высшей квалификации как в литературном, так и в научном плане. Потрясающее научное невежество и жалкий литературный уровень научно-фантастической продукции казались мне чем-то совершенно необъяснимым. Я ошибался и нескоро понял свою ошибку. В качестве читателя научной фантастики я ожидал того, что в природной эволюции называется видообразующей, веерообразно расходящейся радиацией. В своём невежестве я считал эпоху Верна, Уэллса и Стэплдона началом, а не концом суверенитета авторской индивидуальности. Каждый из них создал не только нечто действительно новое, но ещё и нечто совершенно иное, чем его современники. Каждый из них располагал огромной свободой манёвра в пространстве научной фантазии, ибо это свободное от книг и людей пространство только что было открыто. Каждый из них вступил в Никогда-страну со своего конца, и каждый завладел своей собственной провинцией этой terra incognita. А их наследники действуют уже в такой тесноте, что поневоле всё больше и больше уподобляются друг другу. Они поневоле становятся муравьями в муравейнике, прилежными пчёлами, и, хотя каждая пчела строит из воска свою собственную ячейку, все ячейки в улье почти одинаковы. Таков закон массового производства. Дистанция между отдельными произведениями не возрастает, как я ошибочно ожидал, но сокращается. Мысль о том, что Уэллс или Стэплдон могли бы сочинять попеременно провидческую фантастику и типичные детективные романы, совершенно нелепа. Но для следующего поколения авторов это нечто совершенно нормальное! Уэллс или Стэплдон были подобны изобретателям шахмат или шашек. Они изобретали правила игры, а наследники лишь применяли эти правила с теми или иными вариациями. Источники новых идей постепенно иссякали. Мотивы и темы окостенели. В конце концов появились гибриды наподобие Science Fantasy, а готовые образцы и схемы были поставлены на службу литературной игре. Чтобы создать что-то действительно новое, требовался уже прорыв в совершенно иное пространство возможностей.

— «Моя жизнь», 1982

	Научная фантастика почти всегда предполагает, что даже если Иной [разум], с которым мы встречаемся, ведёт какую-то игру, её правила мы раньше или позже поймём; как правило, преимущественно речь шла о законах войны.
	— Станция «Солярис», 2002

«Фантастика и футурология», 1970, 1972

«Антипроблемный эскапизм в авантюру» — это в фантастике весьма распространённый приём: авторы демонстрируют формальное мастерство, подразумевающее изобретательность в развитии интриги игры, умение придумывать необычные ходы и комбинации, игнорируя при этом возможности использования проблемно-семантических аспектов всей этой кинематики. Таким образом, они не рассматривают и не решают рождающиеся у них же под пером проблемы, а скорее «улаживают» их обходными путями, пользуясь штампами «happy end’a» или подключая пандемониум, хаос которого быстро захлёстывает ещё не окрепшие смысловые значения. Такое состояние обусловливается подчёркнуто «развлекательным» подходом авторов: они стремятся к эффективности, как танк, сметая преграды, и ничего не видят вокруг. Поле зрения оказывается как бы сильно заниженным и в то же время обуженным… — перевод: С. Макарцев, В. И. Борисов, 2004

— книга 1 (Структура мира и структура произведения)

Фантастические тексты семантически можно подразделить. Или они представляют оригинальную, но формальную игру. Или же подключают эту игру к неформальным смысловым значениям. При этом формальная игра может оказаться в сфере проблем, которые раньше были ей несвойственны; благодаря такому совмещению игра пытается обрести новый смысл. Но чаще всего авторы играют с нами, ограничиваясь лишь незначительными изменениями старых вариантов уже сотни раз игранной партии, и вместо того, чтобы стремиться к полюсу семантического единства, упрямо скатываются в другую сторону — к острым по своему эмоциональному воздействию сенсационным стимулам. А именно это ведёт к инфляционным, а также инволюционным тенденциям в научной фантастике. Фантасты не в состоянии отыскать в сфере формальной игры такие ситуации, которые, будучи абстрактными, представляли бы интерес хотя бы своей интеллектуальной конструкцией, и вместо того, чтобы попытаться усовершенствовать многоплановую структуру ситуации, восходящую к серьёзной проблематике, они предпочитают развлекать читателя, обращая его внимание на события первого плана, то есть ставя авантюру выше литературы, а демонстрацию насилия или странностей выше возможности рефлексии в системе «подключенных» к игре широких категорий понятий. Отсюда рождается навязчивое морализаторство, а также примитивный катастрофизм многих научно-фантастических произведений, ибо интрига всегда оказывается важнее серьёзной проблематики; и для гоночных ракет научной фантастики содержание книг становится скорее топливом, чем неизведанными глубинами, в которые необходимо опустить исследовательский зонд.

— книга 1 (Структурные классификаторы научной фантастики)

Дилемма, которая возникает перед критическим рационализмом, состоит в следующем: эмпирическое мировоззрение рассматривает Вселенную, в сущности, как нечто единое и однородное; поэтому не недостатком, а именно достоинством произведений действительно научной фантастики должна быть их соотносительность с Космосом. Как принципиально тождественны физико-химические или астрономические характеристики всех космических тел и как благодаря этому неизменны свойства атомов, звёзд и планет, так именно это должно быть присуще произведениям научной фантастики; с Космосом, то есть с его образом, составляющим общее и основное обрамление литературного творчества, должны согласовываться все произведения этого жанра. Но если исходить из чисто художественной оценки, такая тождественность характеристик означает скудость оригинальности; а стремление добиться оригинальности заставляет каждый раз конструировать всё новые миры. Так уж получается, что писатели, наделённые незаурядным талантом, становятся создателями характерной только для них фантастической реальности. <…> Незначительность фантастических произведений в познавательном отношении может иногда с лихвой окупаться красотой порождённого воображением автора мира. <…> Научные понятия скорее мифологизируют, чем, как должны были бы по своей сути, переводят в эмпирическую плоскость мотивы, рождённые фантазией, и на практике научная фантастика скорее свои иллюзии, благодаря вкраплению в них реквизита наиреальнейшей научности, уподобляет действительности, чем, как должна была бы, оказывая обратное действие, отучать нас от сказок и, пробудив от несбыточных мечтаний, сопровождать на те высоты, откуда видятся контуры будущего, несказочного и в любом случае непохожего на сказку человеческого Универсума. Проблематика такого рода выглядела бы совершенно иначе, если бы по своим характеристикам сны и мечтания в их псевдонаучной упаковке представляли собой такую же ценность, как любая реальность искусства. Но банальность, китч, глуповатая наивность фантастической литературы всё чаще и острее вступают в конфликт с реальностью в её неизбежном развитии. Тот, кто хочет укрыться в иллюзиях и снах, может действительно сделать это в данном литературном жанре, но тогда он должен поселиться в убежищах мнимой монументальности, потрясающей, но иллюзорной надёжности, надуманной суверенности. Короче говоря, инфантилизм этих укрытий от реальности, которые предлагает нам современная художественная фантастика, просто удивителен. Человек может целиком поместиться в «Илиаде», в «Одиссее», в «Гильгамеше», но надо сильно сжаться, сократившись в размерах, отсечь у себя органы, способные к трезвой оценке, чтобы приютиться в таких космосах как бы научно спланированной и сконструированной фантастической иллюзии.

— книга 1 (IV. От структурализма к традиционализму)

Cуществование внутренней критики жанра, собственной, и всей остальной, которая только на правах редкого исключения занимается фантастикой, подтверждает странную замкнутость научной фантастики, как исторически возникшего «отторжения» её в самом лоне литературы. <…> … фантастика продаётся наравне с булочками и колготками и точно так же издаётся и рекламируется. Эта реклама превращается как бы в самодиагноз, который сами себе ставят издательские компании, занимающиеся научной фантастикой, лишь бы подчеркнуть адресный характер своих публикаций. Рекламные надписи обещают то, что может служить приманкой для читателя: «Яйцо из Космоса!!!», «Новый электронный вирус превращает людей в монстров!!!», «Он был разрушителем с чужой планеты и захотел захватить Землю!!!», «Первый Чужой из Космоса появился на Земле!!! Как это происходило!!! Чего Он хочет!!! Как мы будем жить с Ним, как мы Его примем, как будем договариваться с Ним!!!» Это обычный приём американских издателей, и ничего в этом нет плохого; плохо, что тексты, как и их рекламы, фальшивы, и в них, несмотря на то, что они относятся к жанру научной фантастики, ничего не говорится ни о Чудовищном Яйце, ни о Чужих из Космоса, ни об Электронном Вирусе. Социология научной фантастики — это образ такого коммерческого рабства, которого не знал ни один из литературных жанров. А хуже всего то, что фантастика, которая в своём воображении должна охватывать всю Вселенную, удовольствовалась такой ситуацией, считая её вполне нормальной.

— книга 1 (V. Социология научной фантастики)

… тенденция «гибридизации» (смешивание сюрреалистических и поэтических элементов, осмысление кодов современной поэзии, попытки обучения у Кафки, у «нового романа» etc.) <…> и непрестанно повторяющиеся вульгарные приключенческо-сенсационные, инопланетные, космические схемы — два выделяющихся типа текстов НФ как бы дивятся друг другу и ни в малейшей степени не желают сливаться воедино, ибо центробежное движение в этом поле означает возникновение научно-фантастической пустоты при одновременном разбегании во всех направлениях от тех задач и обязанностей, которые НФ накладывает на писателя. <…> Если это направление развития усилится, оно приведёт к фатальным результатам для научной фантастики, потому что формально-человеческий, литературно-эстетический эксперимент уже утратит последнюю видимость интеллектуального реализма, группка поэтически или «кафкиански» экспериментирующих писателей окончательно покинет гетто НФ и тем самым дойдёт до такого расслоения, которое обычно приводит писательские умы на позиции обычного современного авангарда, в то время как производители НФ будут по-прежнему повторять беллетризацию мёртвого художественного старья в журналах научной фантастики. <…> Никакое формальное мастерство взять отяжелевшую умственно фантастику на буксир наверняка не сможет, поскольку здесь необходимо вливание нового содержания, проблем, дилемм — в культурологическом, цивилизационном, научном и философском (антропологическом) понимании. <…> Поэтому приходится актуальную эволюцию НФ, представленную её авангардом, назвать уклонением — как своеобразное, неосознанное мировоззренческое или понятийное предательство интересов цивилизации, поскольку этой цивилизации необходима также футурологически нацеленная беллетристика, причём сегодня — намного больше, чем ещё вчера, и беллетристика, ответственная за предлагаемые обществу концепции.

— книга 1 (примечание IX)

	… приют для умственно недоразвитых, каковым обычно бывает научная фантастика.
	— книга 2 (IV. Метафизика научной фантастики и футурология веры)

	… если обычная литература сегодня пытается необычно описать малозначительные факты, то научная фантастика обычно кое-как описывает факты необычные.
	— книга 2 (VI. Человек и сверхчеловек|VI. Человек и сверхчеловек

Научная фантастика проявляет тенденцию к бегству с поля рассуждений схематически изображённого типа в сторону готовых, твёрдо фиксированных, чётких структурных парадигм, заимствуемых из сказочной и сенсационной литературы. Вследствие этого собрание повсеместно используемых повествовательных построений оказывается систематично вихревым, не соответствующим «футурологической» тематике в фантастике. Расчёт, руководствующийся выбором целостных структур повествования, вообще не учитывает критериев эмпирического соответствия описываемых объектов их оптимальной конфигурации. «Низкое происхождение» таких структур (из криминального произведения, из романа, из сказки) авторы пытаются затушевать, и это порождает незапланированный гротеск как типовой диссонанс. <…> Научная фантастика застыла в своём теоретическом самосознании на стадии, соответствующей примерно тому периоду агрессивного напора неопозитивизма, в котором он проповедовал крайний редукционизм («все науки, от биологии до психологии, следует свести к языку физики!»). На вопрос о возможности осуществления такой редукции ярые сторонники неопозитивизма отвечали утвердительно, противники же — отрицательно, и на этом обычно дискуссии заканчивались. Следствием поразительной слепоты было то, что не учитывался тот элементарный факт, что сама редукционистская программа сформулирована ложно. Речь должна идти о логической дихотомии с исключением середины, в то время как такого подхода к делу не допускал исторический характер научного познания. <…> Научная фантастика напоминает действия агрессивного редукционизма неопозитивистов тем, что действует так, будто её убогий репертуар повествовательных структур (позаимствованных в большинстве своём у приключенческо-сенсационного писательства) наверняка достаточен для моделирования явлений произвольного места, времени и степени сложности — во всей бескрайности Вселенной и во всём спектре состояний, которые человеческая цивилизация будет когда-либо в состоянии реализовать. В результате научная фантастика называет по имени свои проблемы (Контакт с Чужими; Дух в Машине; Инструментализация Ценностей и т. д.), но не воплощает их в структуры повествования.

— книга 2 (Метафантастическое окончание)

Закрытие репертуара творческой парадигматики всегда является уже началом конца; научная фантастика не знала иного рода роста, кроме количественного, поскольку свой «синтаксис» замкнула преждевременно, хотя и бессознательно. Кроме того, повредила его замещениями, типичными для халтуры и кича, сразу же приводящими к понятийному инфантилизму и старческой негибкости. История научной фантастики — это история однонаправленного паразитизма, переработки сигналов чисто эховых, поскольку потребитель научной фантастики не располагал собственным достаточно богатым синтаксисом, который мог бы противостоять сложности структур, берущих начало как в науке, так и в искусстве. Таким образом, диахрония научной фантастики — это картина патологии творческой деятельности, замкнутой в пространстве упрощённых сюжетов и понятий, а поэтому неисправимо мельчающей. Именно такая прикованность к столь тесным структурам, что всё — от звезды морской до звезды небесной — редуцирует до пары примитивных высказываний (а тем самым разнообразие явлений мира сводит к ложному подобию), представляет собою стену гетто научной фантастики, которую только ещё больше укрепляют условия рынка, глухота критики и бездумная инертность потребителей.

— книга 2 (Послесловие)

Для научной фантастики характерна кучность тематической моды, которую легко выявить, сгруппировав произведения по годам написания. На соответствующем графике можно было бы показать, как диахронически нарастали и угасали отдельные монотематические волны. Так, период атмосферных атомных испытаний вызвал к жизни лавину произведений, в которых радиоактивность была показана причиной многотысячных несчастий <…>. Период «холодной войны» усилил эсхатологическое направление атомного катаклизма. Годы маккартизма и антикоммунистической истерии породили множество текстов, изображающих нападение «красных» и полицейские диктатуры. Первые сообщения об удачных трансплантациях сердца затопили книжный рынок историями о «каннибализации» человеческого тела <…>. Усиливающаяся «волна секса» также соответственно оплодотворила умы авторов. <…> Такому типу «увлечения реальностью» свойственна интеллектуальная инертность и неспособность к предсказаниям комплексного характера. Авторы горячечно эксплуатируют каждую новость дня, чисто механически «усиливая её»; как бы склонившись над сложной кривой цивилизационного развития, они готовы от каждого её зигзага вести прямые линии (на этом основывается простейшая из возможных экстраполяций). Изолированное от всего продление таких линий до пределов возможного обычно оборачивается reductio ad absurdum (и ad nauseam) любой новости. Такой метод оправдывается в течение года-двух, но потом реальный ход событий перечёркивает все созданные на его основе произведения. Я считаю, что явление, которое можно назвать «доведением произведения до нечитабельности» реальным ходом вещей, необходимо подчеркнуть особо. Проблемность таких произведений — иллюзорна; проблемы (морального, например, характера) следуют в них из принятия исходных положений, нереалистический характер которых обычно очевиден даже на заре новой техники.

— книга 2 (примечание 2)

	В лучшем случае можно бы сказать, что самая амбициозная научная фантастика пытается сократить свою литературно-художественную косность, в результате чего несколько приближается к литературе, но в то же время теряет множество присущих ей собственных возможностей.
	— книга 2 (примечание 3)

«Science fiction: безнадёжный случай — с исключениями», 1972

Безостановочная печать новых произведений, в 98 процентах случаев жалких по своему качеству, вызвана чисто экономическими соображениями; однако это приводит к забвению многих прежних произведений SF, которые только потому оказались приговорены к смерти через умалчивание, что для них уже не осталось места на переполненном книгами рынке. В общем, издатели не являются фильтром, выполняющим позитивную селекцию, поскольку с их точки зрения то, что поновее, оно и получше — по крайней мере, они хотят убедить в этом покупателей, а это приводит к тотальной инфляции в издательской рекламе: ведь каждое новое произведение восхваляется как лучшее во всей SF, а каждый автор SF провозглашается величайшим мастером SF, даже если этот кто-то написал только лишь одно или два произведения.

Итак, произведения SF принадлежат к нижнему царству — тривиальной литературе. И это местоположение в результате социокультурного анализа было определено окончательно. Поэтому уже не о чем говорить; можно завершить рассуждения и вздохнуть с облегчением. Однако всё не так просто. Потому что, несомненно, существует различие между SF и её соседями, даже с ней породнёнными, другими типами тривиальной литературы. Она действительно девка, но очень застенчивая, даже больше: она девка с почти ангельскими чертами. Она занимается проституцией, но как Соня Мармеладова Достоевского: с чувством отвращения, с омерзением, вопреки её собственным мечтам и чаяниям. По этой причине она часто очень лжива, это правда… Она хочет, чтобы её принимали за кого-то иного, чем она есть на самом деле. Постоянно сама себя обманывает. Всё время пробует переодеваться в новые одежды.

Самые лучшие романы SF хотят перебраться в сферу высокой литературы, но в 99,9 процентах случаев им это не удаётся. <…> Ведь произведение SF программно принадлежит к верхушке мировой литературы! Ведь оно толкует о судьбе всего человечества, о формах жизни в космосе, о развитии и упадке тысячелетних цивилизаций, сыплет ответами на ключевые вопросы любого разумного бытия… Однако эти свои задачи, которые оно само себе избрало, произведение SF в 99 процентах случаев реализует глупо, безвкусно, схематично. Всегда обещает бесконечно много и почти никогда не держит слова. И именно поэтому SF — явление столь особенное. Родилась в борделе, а хотела бы проникнуть в салоны. С рождения она содержится и воспитывается тупыми рабовладельцами (Т. Манн мог работать над одним романом четырнадцать лет; Дж. Браннер жалуется, что было время, когда он вынужден был писать по восемь романов в год, чтобы жить на приличном уровне). При этом от стыда SF старается скрыть ситуацию. (Часто слышно от авторов SF, что они полностью свободны в своих творческих планах…).

М, Н

	«Наукофантастика» сначала была чистым продолжением более механистичного реализма: завтрашние машины сегодня.
	“Scientifiction” in its beginnings was a pure extension of the most mechanistic realism: tomorrow's machines today.
	— Джудит Меррил, «Что вы подразумеваете под наукой? Фантастикой?» (What Do You Mean: Science? Fiction?), 1966

Научная фантастика <…> заставляет нас оторвать глаза от созерцания собственного пупа и увидеть, насколько малы, мелочны и даже смешны некоторые из наших проблем, если взглянуть на них из других галактик, в которых, быть может, ещё будет жить род человеческий и к которым, надеемся, он отнесётся с большей мудростью и с большим уважением к чужому, нежели завоеватели открытых земель в прошлые века… <…> Думаю, что НФ благотворно влияет на нас, читателей, и совсем не содержит в себе опасности бегства, ухода от реальной действительности, а скорее наоборот, потому что НФ в современной западной литературе продолжает оставаться одним из последних убежищ морали.

— Виктор Мора, интервью с Аркадием Стругацким, 1985

	Научная фантастика — это революционное искусство в том смысле, что она учит читателей относиться скептически ко всем догмам, политическим, религиозным и даже научным. Она хранит и использует способность человека не останавливаться в познании. И главное, это литература, которая не поворачивается спиной к будущему.
	— Деймон Найт, интервью, 1966

	В лучших своих произведениях научная фантастика ничем не отличается от просто хорошей литературы; не технические достижения, а «юнговскую глубину психики человека» демонстрирует такая научная фантастика, которая во всём блеске художественного совершенства венчает собой творческий процесс.
	— Деймон Найт, до 1970

	Интерес к религии обнаружился у научной фантастики с самого её зарождения, однако росту числа фантастических произведений о богах способствовал не он. Причиной была отчасти мания величия. Три основных отличительных качества божества оказались неотвратимо притягательны для писателей-фантастов: всезнание, всемогущество и дар творения жизни. Или даже целых миров. Чем иным, как не последним, пусть только на словах, занимались фантасты всё это время?
	версия 2012 года: Although this frequency is partly fuelled by the interest in Religion that has characterized sf from its earliest days, we must seek further to explain the sheer scale of the phenomenon. The sf writer is a creator of imaginary worlds; in that sense his activity is godlike. It is, then, natural that he or she should especially enjoy fantasies (some might say delusions of grandeur) about superbeings with the ability to create and manipulate whole worlds.
	— Питер Николс, Энциклопедия научной фантастики, 1979, 2011

Брайан Олдисс

	Бо́льшая часть НФ написана о безумии, или о том, что сегодня считается таковым; постоянная игра в выяснение того, сколько может охватить человеческий разум, является частью её привлекательности.
	Most SF is about madness, or what is currently ruled to be madness; this is part of its attraction — it's always playing with how much the human mind can encompass.

Научная фантастика — одна из областей, в которых во второй половине двадцатого века литература достигла максимальных успехов. Сейчас — и по степени воздействия, и по сути — это преимущественно американская форма искусства, совпадающая по времени с великой технологической эволюцией и превращением США в мировую сверхдержаву. Происхождение и причины подъёма научной фантастики — за пределами Соединённых Штатов, хотя возникает она в рамках промышленной революции. Как и следовало ожидать. Только в эпоху, когда появляются источники энергии, более надёжные, чем океанские течения или ветер, более быстрые чем лошадь, можно найти литературу, занятую проблемами силы и энергии, и буквальной, и метафорической. Именно такие проблемы в самом сердце НФ — литературы технологического века. <…> Хорошая НФ совсем не обязательно изображает реальность, но она делает реальность более понятной для нас. Никогда «научная фантастика» не было однородным продуктом — порождённым, может быть, чуждым массовым сознанием. <…> Бросить вызов или соответствовать ожиданиям? И то и другое — хорошо известные литературные пути. Трудность — безграничность НФ — в том упрямом факте, что это одновременно нечто формалистичное и в то же время нечто большее, чем жанр. Это метод, который отступает перед жанром. Модель гибкая и со временем меняется. Всё время возникают новые образцы. НФ может быть традиционной и новаторской в одно и то же время. Поле научной фантастики расцветает, когда оба типа писателей: иконоборцы и иконопоклонники — существуют в ситуации напряжения, когда одни не доверяют другим. Но даже в пределах одного лагеря редко существует договорённость.

— «Кутёж на триллион лет» (предисловие), 1986

П

	… привлекательная ложь [научной фантастики] <…> состоит в уникальной возможности, которую она предлагает для размещения знакомых вещей в незнакомых контекстах и незнакомых вещей в знакомых контекстах, тем самым выдавая свежие идеи и перспективы.
	… [science fiction's] attraction lies <…> in the unique opportunity it offers for placing familiar things in unfamiliar contexts, and unfamiliar things in familiar contexts, thereby yielding fresh insights and perspective.
	— Алексей Паншин, до 1981

	… научная фантастика [имеет] <…> уникальную способность давать людям совершенно чёткое представление о будущих последствиях того, что все мы делаем сегодня.
	— Фредерик Пол, интервью, 1966

	С недавних пор стоны о безвременной кончине научной фантастики стали чем-то вроде занудного, но неизбежного фона, этакого комариного писка. Как правило, стонут и пищат те, кто имеет очень слабое представление даже о [ней]…
	— Владимир Пузий, «Чёрные кошки в китайской комнате», 2009

Еремей Парнов

География фантастики ещё ждёт своего исследователя. Если попытаться разместить на предназначенной для школьных упражнений контурной карте мировые центры научно-фантастической литературы, то взгляду откроется довольно странная картина. Прежде всего, мы увидим «белые пятна» девственных земель, характерные для эпохи великих географических открытий. Причём эти «белые пятна» будут располагаться не на территориях антиподов, не в скифских степях, а скорее на землях древних цивилизаций. Это похоже на негатив географической карты, на «антигеографию». Но писатель не город, и книги не уподобишь горам и низменностям. Иногда один художник представляет собой целую литературу, порой сотни произведений не создают ни школ, ни традиций. Можно, конечно, подсчитать, сколько писателей-фантастов живёт в той или иной стране, сколько книг они выпустили, сколько выходит там фантастических журналов. Получится безликая среднестатистическая сетка, сквозь которую утечёт драгоценная суть. В Польше сейчас активно работают 10–12 фантастов, и где-нибудь ещё, допустим, столько же. Но в Польше — Станислав Лем, а где-то его ещё нет, и рассыпаются все хитроумные построения. <…> На «фантастической» карте мира советская и англо-американская литература выглядели бы огромными континентами среди больших и малых островков. Более двух третей общего потока научно-фантастических книг приходится на долю этих трёх стран.

— Михаил Емцев, Еремей Парнов, «География фантастики», 1966

	Имея в виду генетическую связь фантастики с головокружительным научным прогрессом последних лет, часто говорят, что этот вид литературы присущ странам с высоким уровнем науки и индустрии. Даже там, где фантастики ранее не было, она возникла буквально из ничего и в считанные годы стала самостоятельным явлением национальной культуры.
	— «Дитя двух революций», 1974

Р

	Современная научная фантастика переплавила в себе элементы волшебной сказки, мифа, приключенческой литературы, у романтизма она позаимствовала интерес к исключительным ситуациям, у реализма — стремление к психологической достоверности, к «правдоподобию необычайного», [по выражению] А. Н. Толстого. — обобщение литературы о НФ
	— Всеволод Ревич, статья в Литературном энциклопедическом словаре, 1987

Разумеется, истинные направления для переустройства мира должна отыскивать прежде всего обществоведческая наука. Но помощником науки на данном участке фронта давно уже служит утопическая фантастика, которая, не будучи стеснённой строгими рамками аксиом, перебрала на своих страницах сотни, тысячи вариантов будущего — возможных и невозможных, желательных и нежелательных, реальных и нереальных. Главная задача такой фантастики — подготовить людей к «неслыханным переменам», помочь им обойти засады и завалы, которые образуются как бы помимо их воли. Тут, конечно, надо ценить каждое искренне сказанное слово, честно высказанное мнение, согласимся мы в конечном счёте с ним или не согласимся.

— Всеволод Ревич, «Земной человек на rendez-vous», 1989

	Научная фантастика — это как бы историческая литература. <…> В каждом нф-повествовании существует явная или неявная вымышленная история, которая связывает этот изображённый период с нашим настоящим моментом или каким-то моментом в прошлом. — вариант распространённой мысли
	Science fiction is an historical literature. <…> In every sf narrative, there is an explicit or implicit fictional history that connects the period depicted to our present moment, or to some moment in our past.
	— Ким Стэнли Робинсон, «Заметки к эссе о Сесилии Холланд», 1987

	Научная фантастика, среди всего прочего, община — нечто вроде небольшого городка, словно какой-то космической катастрофой рассеянного во времени и пространстве.
	Science fiction is, among other things, a community—something like a small town, scattered (as if by some cosmic accident) across space and time.
	— Ким Стэнли Робинсон, послесловие к сборнику «Лучшее Кима Стэнли Робинсона», январь 2010

	Научная фантастика редко пишет об учёных, занимающихся настоящей наукой, с её медлительностью, неопределённостью <…>. Весь процесс науки безумно недопредставлен в научной фантастике, потому что нелегко писать об этом. Существует много аспектов науки, которые почти точно противоположны драматическому повествованию.
	Science fiction rarely is about scientists doing real science, in its slowness, its vagueness <…>. The whole process of science is wildly under-represented in science fiction because it's not easy to write about. There are many facets of science that are almost exactly opposite of dramatic narrative.
	— Ким Стэнли Робинсон, интервью

С

	… развитию самих идей НФ, по-моему, конца не будет. Иной раз кажется — всё, жанр исчерпал себя, и вдруг кто-то приходит, подаёт совершенно новую мысль и начинает новую эру. Потом идея тиражируется, углубляется и затрёпывается. — вариант распространённой мысли
	— Клиффорд Саймак, интервью «Lan's Lantern», 1980

	… она способна открывать врата Вселенной, показывать мне корни времени.
	… its capacity to open the gates of the universe, to show me the roots of time.
	— Роберт Силверберг, «Медь звенящая, кимвал звучащий», 1974

	Раз фантастика, значит, нечто выдуманное, нечто отличное от реальной действительности. А раз научная, то, стало быть, в чём-то соответствует законам развития и познания мира, выражает какую-то реальность природы и человека — хоть и выдуманное, но правдивое зеркало глубинной человеческой сущности.
	— Сергей Снегов, предисловие к «Люди как боги», 1982

	Научно-фантастическое произведение — это произведение, построенное вокруг человеческих существ, человеческой проблемы и решения человека, которые бы не случились без её научного содержания. — в разговоре с Джеймсом Блишем
	A science fiction story is a story built around human beings, with a human problem, and a human solution, which would not have happened at all without its scientific content.
	— Теодор Стерджен, 1952

	Откровение: девяносто процентов чего угодно — полная чушь. Следствие 1: Наличие огромного количества мусора в научной фантастике допускается и это прискорбно; но это не более противоестественно, чем существование мусора где-либо. Следствие 2: лучшая научная фантастика так же хороша, как и лучшие художественные произведения в любом жанре. — впервые упомянут в 1953, опубликован в 1957
	The Revelation: Ninety percent of everything is crud. Corollary 1: The existence of immense quantities of trash in science fiction is admitted and it is regrettable; but it is no more unnatural than the existence of trash anywhere. Corollary 2: The best science fiction is as good as the best fiction in any field.
	— «Закон (Откровение) Стерджена», вариант 1958 г.

	Пока НФ преобразует себя, переосмысляет, решительного перевооружает, дабы из допотопного анахронизма снова стать одним из двигателей современной культуры, даже самые умные составители антологий признают свои усилия бесполезными. У них просто нет материала, достойного их устремлений, потому что никакой портной не сошьёт шёлковую дамскую сумочку из свиных ушей — сколь бы ни были жирны свиньи и сколь долго бы они не жевали жёлуди под одним и тем же деревом. НФ необходимо прекратить бесконечно крутить в мясорубке одни и те же полупереваренные и навязшие в зубах представления о будущем человечества, а её наиболее продвинутые авторы обязаны избавиться от пошлого лакейского пиетета и прекратить снизу вверх взирать на прежних господ из литературного «мейнстрима». До тех пор, пока не станет так, НФ будет безнадёжно дрейфовать в сторону неприкрытой некрофилии.
	Until SF does reform itself, re-think itself, and re-establish itself as a moving cultural force rather than a backwater anachronism, even the cleverest editors will find their efforts useless. They cannot produce meritorious fiction after the fact; nor can they stitch silk purses from the ears of sows, no matter how fat the sows are or how long they have been munching the same acorns under the same tree. SF must stop recycling the same half-baked traditions about the nature of the human future. And its most formally gifted authors must escape their servant's mentality and learn to stop aping their former masters in the literary mainstream. Until that happens, SF will continue sliding through obsolescence toward outright necrophilia.
	— Брюс Стерлинг, «Общественные потрясения в „Лучшем за год“», 1983

	НФ ничего не угадывала! Если вы утверждаете, что Жюль Верн предугадал полёты на Луну, то <…> это была экстраполяция постоянной, вековой мечты человечества потрогать Луну своими собственными руками, — мечты, которая обретала лишь видимость научности. <…> Тот из фантастов, кто считает, что прокладывает путь учёным, либо глупец, либо нахал.
	— Аркадий Стругацкий, интервью В. Мора, 1985

	Поскольку нам отнюдь нелегко понять, как на нашу собственную жизнь повлияли те или иные нововведения <…> с точки зрения прямых причинно-следственных цепочек, нам очень трудно разработать гипотетические примеры в каких-либо реальных деталях. <…> Когда задача выполнена хорошо, большая часть работы <…> становится почти невидимой. Все изменения, которые автор вносит в структуру своего экстраполированного общества, кажутся — как, конечно, и должно быть — совершенно естественными. Истинный научно-фантастический роман, в этом смысле, является романом, который кажется настолько реалистичным и последовательным, что едва ли кажется вымышленным.
	Because it is by no means easy for us to understand how our own lives have been affected by particular innovations <…> in terms of straightforward chains of cause-and-effect it is very difficult for us to work out hypothetical examples in any real detail. <…> When the task is performed well much of the work <…> becomes almost invisible. All the changes which the author makes in the fabric of his extrapolated society come to seem — as, of course, they must — entirely natural. The true science fiction novel, in these terms, is a novel which seems so realistic and coherent that it hardly seems to be imaginative at all.
	— Брайан Стэблфорд, рецензия на «Головокружение» Б. Шоу

	Хотя авторитет НФ не зависит от конкретного научного обоснования в каком-либо произведении, важность всей фиктивной ситуации произведения в конечном счёте зависит от того, что «реальность, которую он вытесняет, и тем самым интерпретирует», является интерпретируемой только в рамках научного или познавательного горизонта.
	Though the credibility of SF does not depend on the particular scientific rationale in any tale, the significance of the entire fictive situation of a tale ultimately depends on the fact that "the reality that it displaces, and thereby interprets" is interpretable only within the scientific or cognitive horizon.
	— Дарко Сувин, «Метаморфозы научной фантастики», 1979

Когда-то кто-то сказал, что приход каждого нового поколения чем-то напоминает вторжение орды варваров. К научной фантастике это применимо не в последнюю очередь, ибо в её радиоактивной теплице чуть ли не через каждые пять лет вызревают новые поколения, с порога заявляющие, что только они знают, как и о чём стоит писать. Старательный исследователь может проследить эти волны вплоть до положившей всему начало банды Хьюго Гернсбека из учёных и инженеров, однако стоит ли ходить за примерами так далеко?

— Майкл Суэнвик, «Постмодернизм: руководство пользователя», 1986

Т

	Если существует наиболее общее качество между научной фантастикой и историческим моментом, который произвёл её, это качество Изменения. Изменение — повторяющийся мотив научной фантастики…
	If there is one quality common above all others to both science fiction and the historical moment which has produced it, that quality is Change. Change is the recurrent motif of most science fiction…
	— Уильям Тенн, «О вымысле в научной фантастике» (On the Fiction in Science Fiction), 1954

В эпоху расцвета фантастического рассказа к научному чудесному относились истории, в которых фигурировал магнетизм. Магнетизм «научно» объясняет сверхъестественные явления, только вот сам магнетизм относится к сфере сверхъестественного. <…> Современная научная фантастика, если она не впадает в аллегоричность, имеет тот же механизм. В повествованиях такого рода факты связываются друг с другом совершенно логичным образом, но на основе иррациональных предпосылок.

— Цветан Тодоров, «Введение в фантастическую литературу» (гл. 3), 1970

	Если мы взглянем на НФ не как на литературу, а как на разновидность социологии будущего, то увидим, что научная фантастика может иметь колоссальное значение для формирования привычки к предвидению.
	— Элвин Тоффлер, «Шок будущего» (гл. 18), 1970

	По отношению к вызывающему антропоцентризму и временно́му провинциализму научная фантастика распахивает цивилизацию в целом и её части навстречу конструктивной критике.
	By challenging anthropocentricism and temporal provincialism, science fiction throws open the whole of civilization and its premises to constructive criticism.
	— Элвин Тоффлер, до 1976

У—Ч

	Даже в научной фантастике повествуется о прошлом. Писатели рассказывают о будущем так, как будто оно уже миновало. В научной фантастике вы забегаете вперёд той истории, которую рассказываете. Вы никогда не пишете её в будущем времени. Время её действия — предполагаемое будущее, которое уже стало прошедшим.
	— Роберт Пенн Уоррен

	Наукофантастика — это отрасль литературы, которая требует больше интеллекта и даже больше эстетического чувства, чем обладают читатели эротической литературы. Она предназначена для охватывания тех качеств ума, которые пробуждаются только от явлений подавляющих, катаклизмических и бездонно странных. Она предназначена, чтобы добраться до той части воображения, которая постигает страстно желаемое, слабо цепляющееся за неизведанное. На беспокойное честолюбие человека она должна оказывать большее влияние, чем любая известная мне литература, — для дальнейших завоеваний, дальнейшего понимания. Литература прошлого и настоящего делает для нас человека и окружающий мир менее загадочными, как следствие — менее прекрасными, так как красота и загадка неразрывно связаны. Красота побуждает наши эмоции стремиться к тому, чего невозможно достигнуть одним только интеллектом. Наукофантастика уводит нас в такие далёкие уголки Вселенной, где ещё осталась тайна и, соответственно, осталась красота. Именно поэтому наукофантастика представляется мне истинной литературой будущего.
	Scientifiction is a branch of literature which requires more intelligence and even more æsthetic sense than is possessed by the sex-type reading public. It is designed to reach those qualities of the mind which are aroused only by things vast, things cataclysmic, and things unfathomably strange. It is designed to reach that portion of the imagination which grasps with its eager, feeble talons after the unknown. It should be an influence greater than the influence of any literature I know upon the restless ambition of man for further conquests, further understandings. Literature of the past and the present has made the mystery of man and his world more clear to us, and for that reason it has been less beautiful, for beauty lies only in the things that are mysterious. Beauty is a groping of the emotions towards realization of things which may be unknown only to the intellect. Scientifiction goes out into the remote vistas of the universe, where there is still mystery and so still beauty. For that reason scientifiction seems to me to Be the true literature of the future.
	— Грин Уэртенбейкер, июль 1926

	Научная фантастика, в конце концов, есть смелое задание науке и технике.
	— Константин Федин

	НФ не только равна по рангу литературе мейнстрима, но даже намного более совершенна, поскольку НФ труднее писать.
	— Роберт Хайнлайн, многократные заявления (в т.ч. в разных эссе)

	В этом сложном мире наука, научный метод и результаты применения научного метода стоят в центре всего того, что делает род человеческий, и того, куда мы идём. <…> Научная фантастика — единственная разновидность художественной литературы, принимающая во внимание эту главную силу нашей жизни и нашего будущего. Другие виды литературы, если вообще замечают науку, попросту сожалеют о ней — подход, очень модный в антиинтеллектуальной атмосфере наших дней. Но мы никогда не выйдем из хаоса, в котором находимся, заламывая руки.
	In this complex world, science, the scientific method, and the consequences of the scientific method are central to everything the human race is doing and to wherever we are going. <…> Science fiction is the only form of fiction which takes into account this central force in our lives and futures. Other sorts of fiction, if they notice science at all, simply deplore it—an attitude very chichi in the anti-intellectual atmosphere of today. But we will never get out of the mess we are in by wringing our hands.
	— Роберт Хайнлайн, «Польза патриотизма», 1973

Чтение научно-фантастической беллетристики должно действовать как метафора научного познавательного процесса. По большей части мы напрасно стали бы искать такую гармонию между научными концепциями и эстетической структурой в современной научной фантастике. Некоторые критики утверждали, что авторы, пишущие в жанре научной фантастики, обычно следуют парадигмам средневекового романа (romance). Парадигмальные формы научной фантастики, если сравнивать их с тем, что называют литературным мейнстримом, действительно более архаичны и, в сущности, донаучны.

— Иштван Чичери-Ронаи-мл., «Эта книга есть Чужое: Об определённом и неопределённом прочтении „Солярис“ Станислава Лема», 1985

Ш

	На самом деле научная фантастика — всего лишь жалкий суррогат литературы, эрзац литературы, не приносящая пользы ни читателям, ни писателям. Научная фантастика не даёт никаких знаний, выдает незнание за знание. Способные авторы произведений такого рода (Брэдбери, Азимов) стремятся лишь сузить зияющую пропасть между жизнью и литературой, не пытаясь перекинуть мост.
	— Варлам Шаламов, «О прозе», 1965

	… расцвет [фантастики] кажется странным, ибо любое научное открытие реальное много богаче, глубже, чем фантазии автора фантастического романа. Но всё же авторы научной фантастики стремятся как бы встать наравне с требованиями времени, бежать за временем «петушком, петушком».
	— Варлам Шаламов, письмо И. П. Сиротинской, 1971

	Я вырос в Халле <…>. Как бы глупо это ни звучало, мне никогда не приходило в голову, что нф-журналы, появлявшиеся на полках магазинчика в переулке посреди города, сами по себе служили доказательством того, что их читает кто-то ещё, кроме меня. Я никогда не встречал других, потому что магазин продавал по большей части порнографию. Покупатели (включая меня) прокрадывались внутрь, когда на улице никого не было, платили и торопливо ускользали с покупкой. Из-за этого я считал, что нф была чем-то позорным, греховным и неприемлемым в обществе. Я был прав. НФ находится за пределами общепринятого порядка, и это, пожалуй, главное её качество. Это самое действенное в современной литературе средство для описания нашего общества, и, как прежде сатира, оно, разумеется, находится за пределами нормы. Кроме того, это самое любимое чтение для всех отщепенцев.
	I grew up in Hull <…>. Stupid as it sounds, it never occurred to me that the appearance of sf magazines in a little back-street shop in the middle of town meant that somebody had to be reading them apart from me. I never met those others, because the shop mainly sold pornography. The customers (me included) would slink in when no one else was on the street, then buy and hurry away with their prizes. This led me to think that sf must be disreputable, wicked, and not socially acceptable. I was right. Sf is not inside the accepted social order, and that is probably its most important attribute. It is modern literature's most powerful tool for describing today's society, and like satire in earlier centuries it is naturally outside the pale. It is also the outsider's preferred form of reading.
	— Чарльз Шеффилд

Кингсли Эмис

	Новые карты ада
	New Maps of Hell
	— название книги об НФ, 1960

То, что звёздным кулуаром заставляет нас бродяжить, Может быть толчком ко встрече тет-а-тет С нашей глупостью, пороком, превратившимися в нечто, <…> Сетью, что тасует время и пространство, Приговором на скитанья вечные, Миром океана, что безбрежен, А всего проще: монстром с десятью когтями, Тем, что смрадный воздух изрыгает. И, пожалуй, в нём мы зрим всего лишь огра, Что скакал в кошмарах предков наших, А его обитель отмечали на адских картах. Но география и климат изменились вскоре, Расплодившихся мутаций подавить никто не может Со серебряным мечом или перстнем чудотворца… — о происхождении фантастики из мифа

— там же, эпиграф

См. также

• категория:Фантастиковедение — цитаты из произведений о теории фантастики, в. т. ч. научной.
• Фантаст