Заметка о Фицджеральде (Дос Пассос)
«Заметка о Фицджеральде» (англ. A Note On Fitzgerald) Джона Дос Пассоса[1] впервые опубликована в сборнике «Крушение» (The Crack-Up) о Ф. С. Фицджеральде, составленном Эдмундом Уилсоном.
Цитаты
[править]Заметки в газетах и журналах, посвящённые безвременной смерти Скотта Фицджеральда, вызвали то странное ощущение, которое возникает порой в конце долгой беседы: чувствуешь вдруг, что ни ты, ни твой собеседник не поняли ни слова из того, что говорили друг другу. | |
The notices in the press referring to Scott Fitzgerald’s untimely death produced in the reader the same strange feeling that you have when, after talking about some topic for an hour with a man, it suddenly comes over you that neither you nor he has understood a word of what the other was saying. |
На протяжении всей нашей истории писатели разрывались между двумя моральными позициями, в разные периоды эта двойственность приобретала различные формы. Так, большинство замечательных писателей начала девятнадцатого века были скованы рамками приличий, в соблюдении которых провинциальная Америка была ещё более неумолима, чем королева Гранди на своём острове. После успешного бунта реалистов во главе с Драйзером дилемма стала иной, но остроты не потеряла. Начинающий американский писатель ставит на одну чашу весов мирские блага, утехи плоти и прочие дьявольские соблазны, а на другую — мнение сектантствующих снобов, которые дышат спёртым воздухом классных комнат и молятся на засиженные мухами бюсты великих европейцев. Можно, оседлав блестящее колесо удачи, писать для домохозяек, а можно примкнуть к философствующей компании длинноволосых мужчин и стриженых девиц, живущих, как сейчас говорят, на «измах», крепком чае и стихах из маленьких журналов. Всем, кто за последние двадцать лет брал в руки перо, постоянно приходилось выбирать между стремлением писать «хорошо» — для души — и возможностью писать «плохо» — ради денег. Поскольку единой шкалы ценностей у нас не существует, то иногда бывает трудно отличить «плохое» от «хорошего». В результате все, кроме самых преданных поклонников затворницы-музы, пытались оседлать двух коней если не сразу, то хотя бы попеременно. Эти попытки приводили к тяжёлой интеллектуальной и моральной деградации; незадачливых ездоков сбрасывали с себя оба. Повальная писательская шизофрения, кончающаяся параличом воли, ума и всего организма, не обошла и Фицджеральда. Она не раз превращала его жизнь в ад. Человек, страдающий раздвоением личности, не может создать ничего стоящего, даже если он адресует свой труд не вечности, а одноклеточным. Создание вещи пусть тривиальной, но настоящей требует единых усилий сердца и ума. <…> | |
During most of our history our writers have been distracted by various forms of the double standard of morals. Most of our great writers of the early nineteenth century were caught on the tarbaby of the decency complex of the period, so much more painful in provincial America than on Queen Grundy’s own isle. Since the successful revolt of the realists under Dreiser, the dilemma has been different, but just as acute. A young American proposing to write a book is faced by the world, the flesh and the devil on the one hand and on the other by the cramped schoolroom of the highbrows with its flyblown busts of the European great and its priggish sectarian attitudes. There’s popular fiction and fortune’s bright roulette wheel, and there are the erratic aspirations of the longhaired men and shorthaired women who, according to the folklore of the time, live on isms and Russian tea, and absinthe and small magazines of verse. Everybody who has put pen to paper during the last twenty years has been daily plagued by the difficulty of deciding whether he’s to do “good” writing that will satisfy his conscience or “cheap” writing that will satisfy his pocketbook. Since the standards of value have never been strongly established, it’s often been hard to tell which was which. As a result all but the most fervid disciples of the cloistered muse have tended to try to ride both horses at once, or at least alternately. That effort and the subsequent failure to make good either aim, has produced hideous paroxysms of moral and intellectual obfuscation. A great deal of Fitzgerald’s own life was made a hell by this sort of schizophrenia, that ends in paralysis of the will and of all the functions of body and mind. No durable piece of work, either addressed to the pulps or to the ages, has ever been accomplished by a double-minded man. To attain the invention of any sound thing, no matter how trivial, demands the integrated effort of somebody’s whole heart and whole intelligence. <…> |
Своим писательским триумфом Фицджеральд обязан тому, что смог и в «Великом Гэтсби», и (пожалуй, в ещё большей степени) в «Последнем магнате» воссоединить две несоединимые половины: в этих книгах он и честный человек, которого одарённый художник никогда не убьёт в себе до конца, и разбогатевшая знаменитость, пишущая для недоумков. В «Последнем магнате» ему даже удалось разглядеть человеческое достоинство в продажном Голливуде. <…> | |
Scott Fitzgerald was one of the inventors of that kind of fame. As a man he was tragically destroyed by his own invention. As a writer his triumph was that he managed in The Great Gatsby and to a greater degree in The Last Tycoon to weld together again the two divergent halves, to fuse the conscientious worker that no creative man can ever really kill with the moneyed celebrity who aimed his stories at the twelve-year-olds. In The Last Tycoon he was even able to invest with some human dignity the pimp and pander aspects of Hollywood. <…> |