Искусство (Эмерсон)

«Искусство» (англ. Art) — эссе Ралфа Эмерсона, впервые опубликованное в первой серии его «Эссе» в 1841 году. Написано на основе лекции из курса по философии истории, прочитанного им в Бостоне в 1836-37 годах.

Цитаты

Кастрюлям, тачкам, прозе всей Лучи фантазии пролей: Где камни нагромождены, Дай полдню нежный свет луны; В донельзя раскаленный день Сажай на мостовой сирень; Пусть, освежая, водомёт На знойной площади поёт; Пусть пляски, струны, кисть, резец, Неся отраду для сердец, Дни красят, прошлым зажжены, Чередованьем новизны. Забитый, пыльный раб труда За башней городской тогда Узрит эфирных королей, Сонм ангельский в снопах лучей, Отцов, чья жизнь полна чудес, Детей на пиршестве небес. Искусству нашему давно Благую роль играть дано: Привычку к жизни дать земной, Мирить изгнанника с судьбой, Сливая с днями ход светил, Учить, чтоб ввысь он восходил, Покуда горней жизни ток Поит сознанья ручеёк.

Give to barrows, trays, and pans Grace and glimmer of romance; Bring the moonlight into noon Hid in gleaming piles of stone; On the city's paved street Plant gardens lined with lilac sweet; Let spouting fountains cool the air, Singing in the sun-baked square; Let statue, picture, park, and hall, Ballad, flag, and festival, The past restore, the day adorn, And make each morrow a new morn. So shall the drudge in dusty frock Spy behind the city clock Retinues of airy kings, Skirts of angels, starry wings, His fathers shining in bright fables, His children fed at heavenly tables. 'T is the privilege of Art Thus to play its cheerful part, Man in Earth to acclimate, And bend the exile to his fate, And, moulded of one element With the days and firmament, Teach him on these as stairs to climb, And live on even terms with Time; Whilst upper life the slender rill Of human sense doth overfill.

— перевод В. В. Рогова

---

Гений Текущего Времени накладывает на произведение свою неизгладимую печать и придаёт ему удивительную привлекательность для воображения. Насколько духовный характер эпохи овладел художником и выразился в его произведениях, настолько созданное им сохранит известное величие в будущем <…>. Пусть живописец будет самым оригинальным и своенравным из художников, пусть он будет обладать самой богатой фантазией, ему всё равно не удастся вытравить из своего произведения все следы тех мыслей, в атмосфере которых оно было создано. Само стремление избежать таких следов выдаёт присутствие того, чего он хочет избежать. Они появляются с необходимостью — в этом он неволен, он их даже не замечает. Необходимость проникает в него вместе с воздухом, которым он дышит, вместе с идеями, которыми живут, над которыми бьются и он сам и его современники; и он воздаёт должное принятому в его эпоху, не ведая, что именно сейчас принято.

The Genius of the Hour sets his ineffaceable seal on the work, and gives it an inexpressible charm for the imagination. As far as the spiritual character of the period overpowers the artist, and finds expression in his work, so far it will retain a certain grandeur, and will represent to future <…>. Though he were never so original, never so wilful and fantastic, he cannot wipe out of his work every trace of the thoughts amidst which it grew. The very avoidance betrays the usage he avoids. Above his will, and out of his sight, he is necessitated, by the air he breathes, and the idea on which he and his contemporaries live and toil, to share the manner of his times, without knowing what that manner is.

Ценность искусства заключается в том, что оно выделяет один предмет из хаотического множества, изолирует его. Пока из последовательности вещей не выделена одна вещь, возможны созерцание, наслаждение, но не мысль. Наши ощущения счастья или несчастья неплодотворны. <…> Ибо любой предмет корнями своими примыкает к лесу всей природы и, несомненно, может быть показан так, что мы узнаем в нём весь мир. Вот почему каждое гениальное творение на какое-то время не допускает рядом с собой ни одного другого и приковывает все внимание только к себе. На какое-то время оно становится единственным произведением, достойным своего имени…

The virtue of art lies in detachment, in sequestering one object from the embarrassing variety. Until one thing comes out from the connection of things, there can be enjoyment, contemplation, but no thought. Our happiness and unhappiness are unproductive. <…> For every object has its roots in central nature, and may of course be so exhibited to us as to represent the world. Therefore, each work of genius is the tyrant of the hour, and concentrates attention on itself. For the time, it is the only thing worth naming to do that

Мы колесим по всему миру в поисках красоты; но мы не найдём её, если не будем нести красоты с собой. Подлинная красота влечёт нас сильнее, чем изящество внешних форм и очертаний, чем та красота, которой учат законы искусства; настоящая красота — это человеческий характер, который светится в произведении искусства, <…> вот почему искусство повсюду понятно — по крайней мере тем, кто наделён такими свойствами. В греческой скульптуре, в архитектуре Рима, в живописи тосканской и венецианской школ нас сильнее всего пленяет всеобщность языка, которым они говорят. Все эти произведения одухотворены признанием нравственного назначения искусства, чистотой, любовью, надеждой. Отправляясь смотреть их, мы несём с собой красоту и возвращаемся с той же красотой, только представшей нам в более совершенном воплощении и глубже запечатлевшейся в памяти.

Though we travel the world over to find the beautiful, we must carry it with us, or we find it not. The best of beauty is a finer charm than skill in surfaces, in outlines, or rules of art can ever teach, namely, a radiation from the work of art of human character, <…> and therefore most intelligible at last to those souls which have these attributes. In the sculptures of the Greeks, in the masonry of the Romans, and in the pictures of the Tuscan and Venetian masters, the highest charm is the universal language they speak. A confession of moral nature, of purity, love, and hope, breathes from them all. That which we carry to them, the same we bring back more fairly illustrated in the memory.

Искусство до тех пор не достигнет зрелости, пока оно не станет вровень с самыми могучими духовными силами мира, пока оно не обретет практической и нравственной пользы, пока оно не сольется воедино с совестью, пока нищие телом и духом не ощутят, что оно обращается к ним, ободряя их высокой надеждой. Задача Искусства выше, чем задачи искусств, этих неудавшихся порождений несовершенного или испорченного инстинкта. Искусство — это необходимость творить; но по своей сущности, необъятной и всеобщей, оно не может долго работать, если руки его слабы или несвободны, оно не может создавать уродов и чудищ, таких, как картины и скульптуры. Его цель— не меньше как создание человека и природы. Человек должен находить в нём выход для отпущенной ему энергии. Лишь до тех пор, пока человек способен к этому, он может работать кистью и резцом. Искусство должно внушать радость и повсюду сметать преграды обстоятельств, пробуждая в зрителях то же чувство всеобщей взаимосвязанности и безграничной силы, которое обнаружило в художнике созданное им произведение; высшее, чего искусство может добиться, — это создать новых художников.

Art has not yet come to its maturity, if it do not put itself abreast with the most potent influences of the world, if it is not practical and moral, if it do not stand in connection with the conscience, if it do not make the poor and uncultivated feel that it addresses them with a voice of lofty cheer. There is higher work for Art than the arts. They are abortive births of an imperfect or vitiated instinct. Art is the need to create; but in its essence, immense and universal, it is impatient of working with lame or tied hands, and of making cripples and monsters, such as all pictures and statues are. Nothing less than the creation of man and nature is its end. A man should find in it an outlet for his whole energy. He may paint and carve only as long as he can do that. Art should exhilarate, and throw down the walls of circumstance on every side, awakening in the beholder the same sense of universal relation and power which the work evinced in the artist, and its highest effect is to make new artists.

Настоящее искусство никогда не бывает застывшим; оно всегда в движении. Самую совершенную музыку вы услышите не в оратории, а в человеческом голосе, когда в нём звучат навеянные самой жизнью ноты нежности, правды, мужества. Оратория уже утратила связь с утром, солнцем, землёй, но с ними согласуется доходящий до глубин души человеческий голос. Любое произведение искусства должно возникать не как следствие выделения и анализа, но как импровизация. Великий человек — это новая статуя в каждом его решении, в каждом поступке.

True art is never fixed, but always flowing. The sweetest music is not in the oratorio, but in the human voice when it speaks from its instant life tones of tenderness, truth, or courage. The oratorio has already lost its relation to the morning, to the sun, and the earth, but that persuading voice is in tune with these. All works of art should not be detached, but extempore performances. A great man is a new statue in every attitude and action.

Перевод

А. М. Зверев, 1977